Брови принцессы Юютики

      — Не пора ли тебе жениться, племянник? — махарани Падмини улыбается лукаво, чуть смущённо, отворачиваясь и кокетливо пряча сияющие глаза под роскошными ресницами, подобными пушистым пёрышкам птенца райской птицы.       Или ему так только кажется?       Принц Бхармал сам отворачивается, полыхнув смущением: эта странная мысль, что красавица тётя заигрывает с ним, в единый миг кажется ему кощунством — будто он посягнул на богиню… Но он не посягал!.. Она и правда смотрит так… Да не смотри ты так, тётушка! — как будто уже наставляешь мою невесту перед брачной ночью, что ей надо делать да как мне угодить… и самой это интересно больше, чем той невесте…       Невесте, которая ему совершенно не нужна.       А тут ещё рассматривать эти портреты принцесс, присланные из разных царств, и такие разные и по исполнению, и по стилю, и по таланту-бездарности тех, кто изобразил этих царственных дэви… Уж лучше бы их всех собрали вместе и отдали в руки одному рисовальщику — а то ж понять невозможно: это они все такие безобразные, или разноцветная глина плохо легла на плохое дерево, да ещё потрескалась, или будущие «мастера» пропускали мимо ушей наставления своих гуру, обучающих этому тонкому и сложному искусству… или…       Ему просто не нравятся эти дэви. Ни одна. Более того — вызывают чуть ли не отторжение всего сердца и тела…       Даже тела — молодого, сильного, созданного для подвигов, власти и страсти… Но не имеющего из этого — ничего.       И всё по вине…       Того, кто оберегает его от подвигов, словно слабое дитя, кто считает, что до власти он не дорос и доверить ему нельзя просто ничего — даже разок приструнить зарвавшихся соседей. Сам, всё сам, всё себе — да сколько ж можно? Как вообще в одном человеке умещается столько гордыни и себялюбия, как в его дорогом дядюшке?       «Я чакравартин самрат Викрамадитья!» — кто бы ещё таким тоном и с таким выражением самоуверенного, преисполненного вышенебесного величия лица мог говорить о самом себе? И представляясь. И приказывая. И угрожая. И даже любя. И… только лишь услышав это, чуть ударившись о сам этот тон, любой уже на две трети готов исполнить ещё не высказанную волю… и бежать, и ползти, и кланяться…       Да будь ты проклят, дядюшка-махарадж! Это ведь именно ты решил, что мне пора жениться, и настроил махарани на то, чтобы она этим занялась… Дэви Падмини, с её бьющей через край жизненной силой, вообще полезно чем-то заниматься, а не только маяться тоскою и бесконечными ритуалами шивалингаму в ожидании вечно занятого то государственными делами, то спасением Вселенной, то собственным великолепием царственного супруга… Но мог бы оный супруг занять её и чем-то другим — например, их детьми… Сколько лет вы уже в браке — и где наследники?.. Словно брак ваш — прямо-таки духовный, воистину душа в душу живёте — и только…       Принц Бхармал оборвал свои язвящие мысли. Это же хорошо, что наследников у правящего царя нет — иначе его собственные претензии на трон Удджайна стали бы ещё более дутыми… а будто они не были такими сейчас!       — Пора… пора тебе взять жену! — усмехается махарани, прикрывая искорки в глазах краем невесомого покрывала, зажатым в тонких изящных пальчиках, украшенных алмазами. — А то что же это за наследный принц — без супруги?       Да она что, издевается?       — Взгляни… какие хорошенькие… принцессы… Дэви Анихила — просто красавица! А что у неё бельмо на глазу, так разве это препятствие для того, чтобы родить сильных сыновей? Или вот дэви Радма, дочь махараджа Абхируни… Она, говорят, отличается учёностью — даже написала шастру по изготовлению снадобий по удалению волос с рук и ног… и… хм… с груди воинов… перед важными состязаниями. И эту шастру очень хвалил сам риши Дайпурна. Принцессе Радме, правда, уже двадцать девять лет… но это не препятствие, чтобы родить сильных сыновей… пока ещё… А взгляни на принцессу Юютику! Какие брови! Да это же божественные луки самих Ашвинов, нацеленные в небеса! Или у них нет луков? Тогда — Ямараджа и Ями-дэви. Дивные брови! Их уже воспели поэты… а не воспели, так воспоют — надо отдать приказ Калидасу… Говорят, она славится своим умением вышивать золотом… или любовью к золоту… не помню… Надо уточнить у почтенного ачарьи…       — Я подумаю, тётушка… — окончательно смутившись, лепечет Бхармал и, резко развернувшись, уходит. И только покинув залу, осознаёт, как это было непочтительно…       Но что тут поделать, если эти разговоры о браке, эти намёки… заставляют сердце биться чаще, а молодое тело — полыхать… так неуместно… и не из-за бровей принцессы Юютики, или как там её, а от мыслей о совсем другом лице… и теле…       Самом совершенном, какое ему когда-либо доводилось видеть. И рядом с которым меркли все принцессы, все прославленные земные красавицы и даже богини.       Оно было совершенно — до ненависти. Его хотелось разорвать. Ему хотелось поклоняться и служить, восторженно и дико. Когда оно было рядом — мысли мутились, словно голову заволакивало туманом, выкручивало смерчем, и взгляд не мог оторваться…       Но этот взгляд необходимо было прятать… не приведи боги, кто-нибудь заметит! — и так было больно отводить глаза — будто в них вцепился кто-то крючьями и тянет… а он не хочет, не хочет, так не хочет не смотреть…       А когда этого прекрасного, сильного, гибкого тела и самоуверенного лица рядом не становилось, Бхармал заливал остатки своего трепещущего разума, словно угли водою, холодной скользкой ненавистью к самому себе. Да как ты можешь так унижаться, принц, воин, мужчина? Как ты можешь даже позволять себе такие чувства? И к кому? Это создание — вот уж не ясно, богов или демонов-искусителей — нужно почитать… а можно только ненавидеть. За его недоступность. Абсолютную. Приводящую в отчаяние.       А вместо почтения и ненависти, и даже отчаяния — иные помыслы… Будто сотни воинов вражеской армии берут приступом его мозг, забрасывая смоляно-огненными ядрами из метательных орудий, пылающими стрелами, раскалёнными копьями — и невозможно защититься… И так хочется упасть к этим стопам, таким же совершенным, как и всё остальное, и обнимать их, и прижиматься губами, и облизывать каждый палец, каждый ноготь полировать до блеска… И так хочется схватить это дивно-ненавистное тело в свои широкие, крепкие ладони, стиснуть до хруста, изогнуть назад, выломить, впиться в желанные уста… И даже если ответом будет сопротивление — сломить его безжалостно и властно… У моей армии тоже есть кипящая смола и раскалённые камни! Тебе не устоять, враг мой…       Эту. Абсолютную. Приводящую в отчаяние. Недоступность.       — Дядюшка, тётушка, — объявил принц Бхармал утром следующего дня. — Я желаю отправиться в ашрам. Моей душе необходимо принять аскезу и получить новые знания от великих мудрецов.       — Ой, племянник, — да эти хитрые глаза махарани выведут из себя кого угодно!.. — А как же сватовство? Ты вчера так смотрел на изображение дэви Юютики, на её дивные брови… что я уже начала составлять письмо её отцу, махараджу великого царства, породниться с которым будет очень полезно для Удджайна…       И это — только оттого, что он лишнюю минуту рассматривал криво нарисованное ухо этой самой Юютики, думая, что у создателя портрета руки ещё кривее… А у принцессы нет ничего, заслуживающего внимания, кроме бровей.       Тётушка, лотосная тётушка, а если бы твои, такие зоркие, глаза уловили иные взгляды, которые бросает злосчастный принц на… Какое письмо и кому бы ты тут же кинулась составлять? Или сразу кликнула бы начальника стражи и его дюжих воинов, чтобы они увели преступного племянника в дом для скорбных разумом или вообще в тюрьму?       Нет, не страх заставлял Бхармала бороться со своим жарким искушением. Не страх — как он сам пытался себя уверить. Дхарма — конечно же, только дхарма. Нерушимые традиции, предписывающие глубокое почтение — и только почтение к обожаемому и ненавистному соблазну… этой убийственной красоте…       Ни за что не страх. Никто не посмеет счесть его безумцем, преступником или… Не посмеют так подумать о царском сыне! О сыне великого праведника! Особенно если он как можно быстрее уберётся от греха подальше в этот самый ашрам… а там можно и подумать спокойно, как всё-таки достичь желаемого.       Дости-ичь… Можно ведь умилостивить Камадэва… или ещё какого-нибудь из не слишком принципиальных богов.       Да вот хоть Бхагаван Индра — о нём даже в священных свитках сказано, что, имея божественную супругу, Высокую Индрани Шачи-дэви, он не гнушается нисходить к смертным женщинам — и невинным девам, и жёнам. Даже великих праведников. И кое-кому из этих дэви даже дарить сыновей. Если жили на земле дэвапутры, то почти все они были «дарами» Ваджродержца.       Да только ли дэви? Кто не слышал о юном саньясине Индрамитре, который, ещё этим именем не называясь, ушёл служить богам, а было ему всего пятнадцать лет. И искал он покровительства именно Индрадэва, дабы стать лучшим воином в своей земле. И получил он высокое внимание бога, да такое, что любой махайог позавидует. Раз в три дня нисходил к нему Громоносный, дабы лично обучать воинскому искусству и вести с ним задушевные беседы за крепко запертыми дверями ашрама. Тогда юношу и стали называть Другом Индры. А через два года он просто исчез. Забрал своего любимца бог в Индралоку и там поселил в отдельном дворце, чьи стены изнутри сплошь выложены лунным и солнечным камнем. А сутры о свойствах камней гласят: кто постоянно в нежном сиянии лунного и солнечного пребывает, тот никогда не стареет, надолго юность сохранит. Да где ж смертным взять столько этих камней? Только богу их хватит на целый дворец для своего сердечного друга, которого хочет он видеть вечно юным… и продолжать глубокие беседы с ним за закрытыми дверьми покоев… А уж если об Индрадэве сказывают такое… то не сможет он прогневаться на мольбу измученного сердца. Вот к нему и следует воззвать.       Достичь…       — Не ждите меня раньше, чем через год, — принц Бхармал кротко складывает ладони на груди. — Для меня настало время смирения и подвигов праведности. Так я научусь быть хорошим правителем, в котором уже никто и никогда не сможет усомниться. Мудрый правитель — лучший правитель. Кшатрии, воины в короне — это хорошо. Но когда на троне истинный мудрец… — и прочее возвышенное словоблудие, лишь бы только поверили, или просто устали слушать, и отпустили, наконец… — Берегите мою матушку. Я не сказал ей, что ухожу, чтобы её слёзы не остановили меня. Вы скажете ей, тётушка?       — Скажу, — склонила головку Падмини. Тяжелые серьги её закачались, бросая алмазные отблески на яркое, полнокровное лицо бывшей поселянки, которой ни за что, ни за какие свои достоинства или заслуги, а лишь волею слепого случая повезло стать царицей. Но даже обучившись величию и изяществу, подобающему правительнице, даже привыкнув прятать царственный лик от солнца под дорогими притираниями и роскошными балдахинами, она так и не сумела заменить подобающей бледностью рассветного, почти вызывающего рдения своих прелестных щёчек, за которые так и тянуло ущипнуть — и чтобы закричала больно. — Если ничто не может остановить тебя от обретения мудрости, сын…       Какой я тебе сын? Ты старше меня от силы на пять лет, ц-царица… Да и то этого не скажешь — на вид тебе не больше пятнадцати, и если не знать… Такая юная, такая живая, прекрасная, лотосная… что хочется плеснуть тебе в лицо едкой смесью — только за то, что именно с тобой каждую ночь…       — …то я тебя благословляю, — прикоснувшись пальчиком ко лбу Бхармала, она поворачивается к восседающему на троне, до сих пор безмолвному чакравартину самрату Викрамадитье с улыбкой и немым вопросом.       И только она, эта девчонка, может так открыто, насмешливо и даже колко, словно крошечная, но чувствительная заноза, улыбаться всесильному и несокрушимому махараджу Удджайна. Его махарани… его…       — Благословляю, — разлепляются губы самрата, и голос его звучит так, будто без его благословения и соизволения не дунет даже ветерок меж деревьев дворцового сада. И солнце не поднимется завтра. И не наступит сегодня ночь.       «Будь ты проклят! — мысленно отвечает Бхармал, разворачиваясь, чтобы уйти — и вздрагивает от мысли, что его страстное проклятие было слишком «громким» — и его могли «услышать». — Ну, то есть, долгой жизни тебе… дядюшка… Долгой жизни… счастливого правления… здравия… слава тебе… проклятый!!!»       Достичь…       ***       Чакравартин самрат Викрамадитья, грозный и справедливый правитель Удджайна и сопредельных провинций, мысленно поминая бухтов, асуров, ракшасов, леших, кикимор, орков, дементоров, их матерей, любовниц и тёщ, а также — с особенным смирением и кротостью — мудрейшего Бхадракаля, — в очередной, тридцатый, кажется, раз, с упорством, достойным лучшего применения, пытался исполнить свой долг чести перед означенным мудрейшеством.       Привести ему из Прета-локи одного чрезмерно говорливого духа.       Беталь на его спине казался невесомым. И одновременно — словно обломок базальтовой горы, упавший на ужасного грешника в качестве наказания от богов и придавивший оного грешника на юги вечные.       — Так, раджан, на чём я остановился…       «Ом, шанти, ом… Его надо привести, а не убить. Не садануть об дерево, не оторвать к бхутам хвост… а привести… Терпение, терпение… о-у-у-у-у-у… ммм… »       — Ах, да… В некотором царстве, в некотором государстве… ну, допустим, Удджайне…       — Беталь, — не выдержал царь-мученик, — в Удджайне это быть не могло. Я во время брахмачарьи неплохо изучил курс истории родного края — этого у нас точно не было!       — Не было — так будет, — не смутился мудрый дух. — Мне богами отсыпано не только ведать прошлое, но и прозревать будущее. Так что внимай — пригодится. И молчи — тебе в этих сериях молчать полагается.       «Ухм… охм… ну, то есть, ом!»       — Так вот, в преславном и могучем Удджайне жил-был царь. И такой это был царь, что ни в эпосе сказать, ни палочкой для письма описать… Красавец был писаный и мудрый очень, только дурак. Звали его Викрамадитья.       — Э! Беталь, у тебя что, мифы кончились — решил на личности перейти? В суд подам за нарушение авторских прав на меня-любимого!       — Молчи, раджан, а то и так уже двенадцатый дубль переснимаем, я уже устал на тебе висеть. Лапы ломит и хвост отваливается. Короче, был этот царь так собою хорош, что завидки берут, и не только завидки… Кто ни кинет взгляд на него — вмиг сердце на мостовую бряк — и в хлам! И жил в этом царстве юноша. Вроде ничего так паренёк, пригожий да неглупый, разве что дурак. И это в нашем мифе существенная деталь. Ибо в древних преданиях сказано: дурак дурака видит издалека. И вот, наказали его боги, этого бедного юношу… стрелою Камадэва! Вонзилась она в сердце несчастного, опалила его греховной страстью… к прекрасному царю!       — Беталь, я тут ослышался, да? Ты сказал: «к одной прекрасной дэви»?       — К царю! Ибо тот был что солнце ясное, кто ни взглянет — все лежат… Весь дворец его, вообще, тайно втихаря любил: всякий стражник, всякий слуга с подносом — все наглядеться не могли. А коснуться — так слаще мокши… Но только этот храбрый и дерзкий юноша решился на то, чтобы страсти своей достичь!       — Беталь, ты сейчас сказал: «Риши Агастья сидел в медитации на высокой горе и взывал к Господу Шиве»?       — Ну да, к Шиве. Именно к нему решил воззвать сей юноша, дабы заполучить своего возлюбленного, и вот что узнал от Великого Бога: не помогает Махадэв в таких делах. А надо идти к Ракша-дэви, праматери всех ракшасов-людоедов, а она без сурьёзной жертвы с тобой и разговаривать не станет. «Так какая ей жертва нужна?» — возопил юноша, готовый на всё. И отвечал ему Махадэв… или это был Кала-Бхайрав… или Бхадракаль… я уже не помню, но отвечал: «Должен ты явиться перед статуей грозной богини в женском обличье: сари, побрякушки, коса привязанная, все дела. Она, чтоб ты знал, только женщинам помогает в их любви» — «Но неужто великую богиню обманет мой вид? Да простит ли она мне такой обман?» — разрыдался юноша. Ибо в древних преданиях сказано… строка двести восемь, свиток пять… нет, двенадцатый, кажется, свиток… а, короче, сам посмотришь, что там сказано, я тебе завтра ссыль пришлю… Но сказано мудро! А потому в первом классе брахмачарьи это наизусть учат. «Ни в за что не простит. А потому ты должен совсем женщиной стать» — «Но как?» — «Это и есть великая жертва. Перед статуей свирепой богини ты, в женском обличье пребывая, должен оскопить себя собственной рукой. И с чувством! Так, будто отвергаешь ты свою мужскую природу от и до! И если поверит тебе богиня — то ты и боли не почувствуешь, не успеешь — тут же в женщину превратишься!» — «Ну, и на кой бхут это мне? — опечалился юноша. — Я ж ведь своего возлюбленного не как женщина хочу!»       — А как? — вскинулся придремавший было на медленном ходу самрат.       — Как мужчина мужчину, — веско выговорил Беталь. — Но чтобы вот… эм… как женщину… Чтобы царь прекрасный стал ему что жена…       Викрам обернулся к Беталю, сдвинув брови. Ибо давно усёк: если что-то непонятно — прими суровый вид. Почакравартинистее. Яснее от этого не станет, но источник непостижимого хотя бы забоится. А это уже результат.       Однако это помогало с кем угодно, только не с прета-локским эфемероидом.       — Тебе не понять, — махнул хвостом Беталь, зачем-то пройдясь им, как огромным языком, по Викрамовскому плечу, закрутившись кончиком вокруг запястья — словно успокаивая. — Ты ещё фанфиками не пуганный. Это первый, если что, про тебя. А потому слушай молча и смиренно. И харэ спотыкаться… все мозги мне растряс. Ещё со стресса на риши Агастью перейду, а это уже баян. «Но чтоб добиться его так, как жаждет твоё пылкое сердце, — отвечал ему коварный Бхадракаль, — должен ты умилостивить богиню пребыванием в женском теле. И не просто так. А должен ты выйти замуж и сына родить. А потом этого сына богине в жертву принести. На обед. И за это исполнит она любое твоё желание, даже два… Ты только точно выражайся: 1) обратно тебя в мужчину превратить; 2) чтоб возлюбленный твой в тебя такого и влюбился, что кошка сентябрьская, и на всё был готовенький. Смотри не перепутай, «мартовская» не скажи — мы в южном полушарии! И ничего не забудь». Много было в том юноше дури… страсти пылкой, мучительной и жгучей. Не стал он раздумывать долго — нацепил на себя сари и прочий апгрейд, взял крис острый, да и явился пред очи статуи грозной Ракша-дэви. И от всей души своей отчаянной ножичком этим себя — чирк! Поверила богиня. Не было ни боли, ни… А как был он — так в дэви прекрасную и обратился. «Ступай, — богиня рекла. — И чтоб мне ото через год, не позже, жертва была. Твой собственный сын единоутробный, в законном браке рождённый, иначе пеняй на себя! Карму так заплюю — вовек не отмоешь!» И ушла дэви, солнцем палима, думу думаючи, как поскорее замуж выйти… Да сердце её прежним осталось — вьюношевым. А в сердце том — образ царя солнцеликого, по которому тоска горючая… что не сможет он и дня прожить, милого своего не видючи. А значит, хоть ты треснись, а надо не просто замуж выйти, а за кого-то из дворца царского… чтобы рядом быть да любоваться, томиться и надеяться… Ибо в преданиях сказано…       — Не парься, Беталь, ссыль пришлёшь. Хотя не факт, что прочитаю — и так от твоего спама ачарьины голограммы под потолком лопаются… Давай по существу.       — Если кратко, то так… Восемнадцать сносок, сто пять комментариев, глоссарий и три диссертации глубоко несогласных с данной версией исторического процесса оппонентов сам изучишь… Вышла дэви замуж и сына родила. Не мышонка, не лягушку, а… нормального сына. И такой он был лапочка да зайка, что дрогнуло сердце матери.… Не сможет она его в жертву принести! Ни за что! Но если не отдаст его богине — так никогда уже снова мужчиной не станет. Никогда себе прежнего облика и жизни беспечной не вернёт… а тут ещё муж-то опостылел, да так, что хоть в Ганге топись… нудный да дхармичный, хоть и поэт… А в сравнении с царём прекрасным — так вообще глаза б не смотрели… Но теперь уже о царе прекрасном и не помечтаешь — его только через жертву добыть можно. «Но сына — не отдам!» Не по силам это сердцу материнскому, хоть и женскую свою оболочку ненавидящему…       Но не отчаялась отчаянная дэви. Пошла она снова к Махадэву… или Бхадракалю… молить его избавить её от участи такой. Готова она… он… от возлюбленного навеки отказаться… только бы сына спасти… да как-нибудь таки обратно вьюношем стать — перепады настроения женские достали до печёнок… Насупил брови Кала-Бхайрав: «Ах, ты ж, непоследовательный юнец! Вот так тебе доверяй! За то, что клятву свою презрел и богиню обманул, на голодном пайке оставил, только через испытание освободишься! Чтобы сына твоего богиня не забрала, а тебе самому карму не попортила, должен ты пойти к возлюбленному своему царю и во всем признаться! Что это ты, и зачем ты всё это устроил. И только правду! Чуть соврёшь, хоть на один суффикс от предлога — тут же сына лишишься! Останутся тебе от него рожки да ножки! Коли правдив будешь до тютельки — так снова мужчиной станешь. Правда, от царя своего — в морду получишь, и в цепи да в каземат за адхарму твою. Только одно тебя спасёт — коли вымолишь прощение у него, коли растрогаешь сердце его стальное своим искуплением великим… Ибо он — столп дхармы Удджайна, и адхарму карать должон. Чтоб другим неповадно было. А потому шансов у тебя — ноль без палки, но попробовать можно».       Ушла дэви. А сама в думах: даже если царя растрогать и мужчиной снова стать, то… от сына отказаться придётся. С мужем оставить. И уже никогда не сметь своим дитятком назвать… И дитя не будет знать, куда исчезла мать. А муж нудный и постылый ещё и расскажет сыночке, что та сбежала от них адхармично с проезжим пастухом с синей дудкой, бросила предательски кровиночку свою… он такой, господин её, недаром поэмы его славятся во всех царствах… он про неё такую поэму наваяет… Нельзя мужчиной становиться! Нельзя дитя невинное матери лишать и под наветы о ней прековарные его неокрепшую детскую психику подставлять! Но как быть? Если в теле женском невыносимо, рыдать из-за сломанного ногтя и прыщика на носу надоело, и сыночку богиня вот-вот заберёт и съест!.. А на другом конце иглы — тюрьма маячит за адхарму преступную. И стыд-позор на всё царство до конца дней. Не простит его грозный царь!.. Вот как есть не простит и во гневе праведном обломает об него дубину стоеросовую!!! Вот тебе и задачка, раджан. Вот и рассуди, как этой дэви поступить.       Чакравартин самрат Викрамадитья остановился. Постоял минуту крупным планом на весь экран с умным лицом и дивными очами.       — Слазь давай, — сказал он.       — Не понял… — дёрнулся Беталь. — Я слазю только опосля правильного ответа. Не раньше. Такой мой обычай. Ибо в древних сказаниях рекли мудрецы…       — Слазь. Мне домой надо.       — Как ответишь, так и пойдёшь.       — Отвечаю. Быть иль не быть — вот в чём вопрос! Бхармал, принц удджайнский, с год назад не пойми с чего в аскезы ушёл. А через полторы луны после того поэт наш придворный, Калидас, женился. Появилась во дворце дэви Суранда, супруга его благочестивая… чтобы пялиться на меня. Я-то, няша наивная, подумал, что всё как обычно: на меня все кругом пялятся, я уже привык. Ибо таки есть на что, согласись. А тут вон оно как… А луну назад у них сын родился.       — И что?       — А то. Единственный, кто может эту дуру Суранду… идиота Бхармала… спасти, так это сам царь солнцеликий… который я! Великий в милостях своих, пойду и прощу его, дурака. Чтоб тюрьмы не пужался. Да вернулся наконец к мамочке Пингле, а то от её рыданий уже стены дворца отсырели. А сына своего, единоутробного, пусть… э… усыновит, своим наследником сделает. Правда, наследовать ему пока нечего… Ох, ты… Калидас! Его куда? А… это по ходу придумаю… да хоть послом доброй воли отправлю по вопросам культуры… э… в Биармию… это минимум лет пять туда и обратно, если на собаках… слон туда не доплывёт. И там ещё годика два пусть кружок песни и пляски поведёт… имени царя своего. А за семь лет мало ли что… Только махарани без его песен-стихов совсем заскучает… но я ей хомячка куплю, так и быть… три года уже просит, а у меня на них аллергия… Но иногда надо и великим царям жертвовать собою! А-апчхи!.. Ну, как, ответ правильный?       — Раджа-а-анчик! Да ты мегамозг! — Беталь ещё сильнее вцепился в Викрамовы плечи, аж до синяков…       — Гыть… ты чё? Я мегамозг — ты отцепился и улетел! Таков алгоритм.       — Так тебе не надо меня до Бхадрухи дотащить?       — Послезавтра приду и дотащу. Сегодня на повестке дня более актуальные социально значимые тенденции гендерной политики и толерантности.       — Ай! При мне не выражайся! Мой высококультурный уровень, тонкая душевная организация и пережитый пятьсот лет назад травмирующий опыт…       — А кого за хвост и об угол?       — Оки, раджан. Лечу.       С трудом расцепив руки, будто их приклеило к Викрамовскому торсу застывшей смолой, Беталь нехотя перестелился по воздуху на ближайший корявый сук и свесился с него на дымном хвосте вниз головой, страдальчески кривясь. Его бледные ладошки снова потянулись к самрату, пальцы сжались когтями…       «Знаю, что я няша, — подумал махарадж. — Но не так же откровенно… То-то у тебя истории какие-то странные пошли… Блин! Какие истории! Бармалея-дуралея прощать-спасать надо! А то ж невестка скоро все углы дворцовые изгрызёт…»       И гордым птицэм вылетел из Прета-локи, сосредоточенный только на том, как увильнуть от предъяв Бхадракаля Мудрозлыдня, подъевреивающего у выхода… Вот сейчас ещё его многоречивых попрёков не хватало… Ещё неизвестно, кто из них с Беталем отхватит первый приз в конкурсе разговорного жанра…       Но змееногого мудрейшества на полянке не оказалось. «Подозрительно», — подумал самрат. «Сам такой», — подумал Бхадракаль.       ***       Чакравартин самрат Викрамадитья входил в собственный дворец, словно вор… или же как будто дворец захвачен врагами, и нужно пробраться тайно… Меньше всего ему сейчас хотелось попасться на глаза невестке и ачарье с сенапати, а вот особенно — махарани… Да, увидеть её и прижать к своей могучей груди жаждалось просто немыслимо, но сначала необходимо устранить возникшую беду.       Где искать дэви Суранду? Не врываться же в личные покои молодой семьи придворного поэта, обитающей в левом крыле дворца? Да и как посметь войти на женскую половину чужого дома, пусть даже оный дом — часть твоего…       Но что-то подсказало мудрому самрату, что раз эта дэви, которая не дэви, поселилась в царском дворце с одной лишь целью: любоваться правящим царём, — это означает, что она сама в очень скором времени найдет того, кто сейчас разыскивает её. Не упустит она случая оказаться с ним наедине хоть ненадолго — пусть под видом того, что вот совсем случайно просто проходит мимо по коридору или зашла в зал собраний полюбоваться прекрасной вазой или дивной игрой солнечных лучей в облаках с центрального балкона…       Надо всего лишь подождать.       Чутьё не подвело. Он бы не был таким несокрушимым правителем, каким был, если бы оно подводило его больше, чем один раз на тысячу… ну, ладно, на сто случаев. Этот случай был, видимо, девяносто восьмым.       Ибо дэви Суранда собственной персоной робко выглянула из-за створки двери (Викрам сделал вид, что этого не заметил), а затем с таким лицом, словно она тут просто принесла свежих цветов в вазу, вошла в зал. И понесла эти цветы в предназначенное им место так, будто никакого прекрасного царя в помещении совершенно не было.       Она что-то напевала, опуская длинные прямые цветочные стебли в сосуд по одному, расставляя их красиво, сбрызгивая бархатистые пурпурные лепестки прозрачной водою… Её тонкий стан облегало лунно-белое сари, вышитое серебром и жемчугом, обёрнутое так, чтобы оставить открытым нежный животик с прозрачным камешком в пупке. Да и длиною это, с позволения сказать, сари было лишь чуть ниже колен, и лотосные ножки в очаровательных серебристых…       Чакравартин, невольно изобразивший собою статую в нише, не без удивления поймал себя на разглядывании этих ножек и животика, на которые никогда прежде внимания не обращал. Жена Калидаса — ну, и жена Калидаса. Хорошенькая. Юная, нежная. Как многие девы Удджайна, славящегося своими красавицами. А что любит на царя поглазеть — так девы Удджайна этим тоже прославились — когда им представлялась такая возможность.       Что ж тогда сейчас-то… Да потому что ты не дэви! Ты сын драгоценного брата-саньясина, какового сына нужно беречь как зеницу ока — более всего от него самого. От его глупости — юной, горячей глупости, такой же, какой «прославился» некогда сам самрат во времена своего бытия ювраджем… Ох… сколько бед может натворить юная пылкая глупость…       Викрам шагнул к дэви Суранде и взял её за плечо, разворачивая к себе.       — Ты ни в чём не хочешь мне признаться? — рубанул с плеча. Так будет лучше всего — тем, кого он заставал врасплох, редко когда удавалось отвертеться.       — Мах… ара… дж… — юная женщина в трепете отстранилась, попытавшись вырваться… не сумела — и застыла, покорно опустив глаза. И какие это были глаза!.. Ему показалось, что их цвет — не карий, как у всех, а фиалковый… или это игра теней? Очень захотелось, чтобы она снова взглянула на него…       Она? Да тут нужно брать тура за рога, а не…       — Да, Суранда. Признаться мне… ты ни в чём не должна?       — Ч… то… я сде… лала… махарадж? В чём… моя вина?       Как дрожат эти плечики цвета слоновой кости… как трепещут на них завитые локоны, спускающиеся по краям от лица из изящной причёски… как хрупки эти запястья с голубоватыми жилками…       «Значит, прекрасный царь должен был стать тебе что жена? — вдруг подумалось со злостью. — Может, ты бы и мог… добиться своего… Но вот не так. Я бы показал тебе, кто тут жена!»       И как-то вот махарадж Удджайна совсем не удивился своим мыслям. Наоборот, они даже заметно разогрели кровь… будто впереди какое-то опасное похождение… поединок…       — Ладно, довольно уже, Бхармал. Хватит изображать невинность. Я всё знаю. И я готов тебя простить. Да, да, простить. Полностью. Тебе ничего не грозит. И сына твоего у тебя никто не отнимет, если он так нужен тебе — усынови его. Тебе осталось только признаться. И не солгать ни единым словом. Лишь тогда тебя и твоё дитя минует беда. Давай уже. Я жду.       Дэви Суранда наконец высвободилась из царской хватки и отступила на шаг. Вид у неё был такой, как будто она готова выпорхнуть из залы пуганой птицей и бежать без оглядки, роняя свою серебристую обувь… но не решается. Её не отпускали, приказа «ступай» не было…       — Махарадж… я не понимаю… что… что вы… хотите…       — Ах, не понимаешь? Значит, нужно объяснить? — Викрама охватила какая-то состязательная злость. И ведь это так будоражит — состязаться с таким личиком, плечиками, животиком… Схватить всё это в охапку, прижать к себе, сразу доказывая, кто тут чакравартин самрат, правитель великого Удджайна и могучейший из его мужей. Сжать во властных объятиях, невольно выламывая хрупкую тростинку юного тела назад, прижаться лбом ко лбу, а потом даже носом к носу… Ах, какой аромат!.. и что же это за такое притирание, сладкое и одновременно холодное, как ветер над рекою? Ах, как она трепещет…       Юная женщина забилась в его руках, но быстро затихла. «Правильно, — подумал он. — Пора тебе уже понять, глупец, как единственно ты можешь добиться своего… осталось только сказать правду… Ох! Но тогда он перестанет быть дэви, и что?..»       Эта мысль испугала храброго царя совсем ненадолго. Вспомнив, как выглядит дорогой племянник, Викрам отметил, что не так уж он собою и плох (хоть и глуп), а сказать по-честному, даже и весьма недурён: юное мускулистое тело, гладкая холёная кожа, роскошные волосы… А потому проучить недоросля немного вовсе не покажется строгому дядюшке тягостным. Хотя бы начать… а там, может, сам испугается и взмолится о пощаде…       Но сначала признание… или повременить немного?.. Уж так хорош он как девушка… не была бы женой Калидаса — взял бы себе в наложницы… не была бы племянником-дураком…       Носа к носу самрату показалось уже недостаточным. Захотелось припасть губами к нежной шейке, слегка прикусить шелковистую кожу…       — Признавайся, глупый… — промурлыкал он в розовое ушко. — Я тебя уже простил… и даже готов дать тебе то, чего ты добивался этим своим долгим самоистязанием… вот только не так, как ты хотел. Значит, я должен был стать тебе «женой»? Тут, дорогой племянник, ты дал немного маху… А вот тебя ненадолго «в жены взять» могу… чтоб одумался, страстный ты мой…       В этот миг тело дэви Суранды отяжелело и повисло в Викрамовых руках. Головка откинулась… юное создание было в обмороке.       «Не выдержал своего счастья… Бхуты, что делать?»       Перебросив бесчувственное прелестное тело на один локоть, другой рукой он выхватил из вазы цветок и брызнул водою с его стебля на нежное побледневшее личико.       — Ах… — чаровница вскинула ресницы. — Махарадж… — в перепуганных фиалковых глазах — что угодно, только не блаженство обретённого счастья.       — Признавайся, ракшас тебя сожри! Сам ведь не хочешь, чтобы твоего сына Ракша-дэви забрала. Это твой единственный шанс! Не тяни, а то…       — Махарадж!!! — этот голос со стороны двери заставил Викрама вздрогнуть.       Один только этот голос и мог довести его до дрожи. Ибо чакравартин самрат Викрамадитья очень хорошо знал, что его белая мышка (как он называл махарани Падмини в сокрытом от чужих глаз супружеском алькове) способна превращаться в разъярённую волчицу… тигрицу… ракшаси…       Ему навсегда запомнился тот день, когда его жена, которую он, будучи ещё наследным принцем, взял за себя по долгу чести и не хотел принимать по очень серьёзным причинам, внезапно решила, что довольно ему предаваться трауру и скорби. Если потери и любовные страдания не убивают нас, рассудила она, и поскольку уж мы после них остаёмся жить — то жить надо по-человечески. И если у тебя есть жена, то класть между нею и собой на широкое брачное ложе меч (уж если ради показательного соблюдения традиций нельзя ночевать в разных покоях) — это конечно, возвышенно и достойно поэм, но брак должен быть браком.       Навсегда врезался в память тот вечер через полгода после свадьбы, когда печальный юврадж Удджайна вошёл в покои и, не глядя на молодую жену, собрался хмуро улечься по правую сторону от меча… коего на ложе не оказалось. Он обретался в руках молодой жены. Которая молча взмахнула им, сокрушив один из резных деревянных столбов, поддерживающих балдахин. Затем второй. Потом лезвие снесло роскошный бронзовый светильник с лампадами, они посыпались на пол, языки пламени побежали по шёлку опрокинутого балдахина.       И только тогда опешивший юврадж отмер и кинулся затаптывать огонь… Юврани тоже начала сбивать пламя своими лотосными ножками — и пожара не случилось. Но в ходе совместной с ним борьбы они оказались слишком близко… и меч, который гневная дэви так и не выпустила из рук, обозначился у горла её драгоценного супруга.       Слова ему тогда не понадобились. Помогло чутьё. То самое, которое ошибалось один раз из ста… ну, хорошо, из пятидесяти… и этот случай был явно сорок седьмым. Юврадж аккуратно отвёл лезвие меча от своей шеи, ещё более аккуратно разжал пальчики юврани, вцепившиеся в рукоять, со всей осторожностью отложил меч на расстояние своей вытянутой руки, а потом без единого слова сделал наконец свой брак настоящим. Прямо на полу, на обгоревшем, ещё тёплом, дымящемся шёлке разгромленного ложа… И совершенно об этом не пожалел. Ибо наступившая после того медовая луна…       — Что происходит, махарадж? — лицо Падмини посерело, глаза вспыхнули багровым пламенем… или показалось?       — Что… что тут… — это уже другой голос, робкий, испуганный…       Ну, конечно! Куда же денется тоскующая в отсутствие дорогого супруга царица Удджайна от своего бесценного поэта, единственного, кто мог её хоть как-то развлечь своими песнями?       В дверях стоял Калидас. А за его спиной — ну, конечно же, ачарья и сенапати! — с очень перевёрнутыми лицами. Чего-чего, а такого от своего благочестивого правителя никто из них не ожидал…       — Что происходит?! — Викрам покрепче сжал локтем полубесчувственную от страха дэви Суранду. — А то, дивноголосый Калидас, что твоя жена — не дэви! Тебе будет тяжко это узнать, но я исцелю твою печаль — ты получишь такое назначение, которое прославит тебя на весь мир! Надеюсь, это тебя утешит. Но ты должен знать, что женился на юноше, который принял облик женщины, желая достичь своих… нечестивых… желаний! За это он пообещал принести в жертву свирепой Ракша-дэви вашего сына. Ты ведь не хочешь этого, счастливый отец? Тогда прикажи своей жене признаться во всём — это единственное, что спасёт ваше дитя!       — И для этого супругу Калидаса нужно обнимать? — сдвинула брови Падмини.       — Вам сказать, какое именно желание она хотела осуществить? — не так-то просто было устрашить мужественного самрата. — Так знайте же: ей нужен был я! Меня хотел заполучить этот адхармик! Этот позор Удджайна! Но я чакравартин самрат Викрамадитья, великий в милостях своих! Я прощаю! Но как ещё принудить её преодолеть сомнения и поверить, что я её простил? Как…       — Обнимать? — повторила Падмини, глядя исподлобья. На мгновение она показалась ему похожей на себя в тот день, когда в неё вселилась демоница… Впрочем, вполне вероятно, что никто в неё тогда и не вселялся. — Чтобы поверила… что простил… обнимать?       — Махарадж… — внезапно в раскалённый, как в приснопамятных брачных покоях, воздух вползло робкое блеяние Калидаса. — Но… я знаю дэви Суранду с детства… мы с детства… были обручены…       — Да ты старше её лет на десять, если не больше! — возмутился Викрам.       Это ещё что за ложь? И зачем?       — С её детства… я был уже юношей, а ей было десять лет… когда наши родители… Не мог же я жениться на маленькой девочке! Пришлось ждать…       «А захотеть на ней жениться… на девочке… ты очень даже мог… — не без ехидства подумалось вдруг самрату. — Или так покорен родительской воле?»       Он вдруг взглянул на привычного Калидаса другими глазами. Этот не слишком привлекательный собою толстячок с овечьим выражением лица… не способный даже толком защитить жену… пусть даже от всесильного правителя — но всё же должен был, должен! — просто вырвать её из чужих объятий, и негодяя, посмевшего на неё покуситься, ударить!.. Нет, кто угодно поступил бы так, только не Калидас. То-то он постыл своей юной прелестной жене чуть не в первую луну после свадьбы… такой тюфяк…       — Махарадж, я могу привести сюда родителей дэви Суранды! — заявил тюфяк с совсем не подходящей к этому определению сталью в голосе. — Они подтвердят! Я знаю её много лет! Она росла на моих глазах!       «Тюфяк, — сказал себе Викрам. — Покрыватель. Он всё знает… Не удивлен ничуть, что дорогой племянник подчинил его себе и сделал сообщником… А Бхармал таки на что-то способен… Ещё и «родители» какие-то есть… Может, потом, когда разберёмся, доверить племяннику какую-нибудь должность? Третьего помощника смотрителя за чистотой и блеском царских золотых кубков… Нет, только бронзовых! Золотые доверять рано…»       — Молчи, Калидас! — изрёк самрат, гордо вскидывая царственную голову. — Не желаю слушать, как ты покрываешь преступника! Ибо он преступник — несмотря на то, что я его простил! И если вы оба будете упорствовать… я подвергну вас наказанию! Если вы оба так глупы, что не понимаете: ваш сын в опасности, и шанс у вас только один… я заставлю вас это понять! Пусть даже мне придётся собственной рукой отхлестать вас обоих розгами… нет, только тебя — дэви жалко… Хотя… — он снова бросил взгляд на всё ещё висящую на его локте чадаром Суранду. — Дэви тоже получит розг! Ей очень нравится истязать себя… вон даже не побоялся сам себя сделать скопцом!       — Что? — округлились глаза Калидаса. Похоже, и он явно собирался грохнуться в обморок — и уже даже невольно шарил в воздухе рукой, на что бы опереться. И совершенно случайно нащупал плечо ачарьи, застывшего с отвисшей челюстью. И припал на него, хватая ртом воздух, будто его хватил удар. Ачарья в таком же виде прилёг на грудь сенапати, а тот, в свою очередь, — на деревянную статую в золотых доспехах у входа, статуя же — на створку двери.       — Ну, да, ты женат на мужчине-скопце! На хиджре!!! — самрат уже не мог остановиться в своём яростном желании просто добить тут всех.       Ах, вы ж упрямцы… вы ещё не поняли за столько лет, что нет во всём Удджайне никого упрямее его правителя?       Статуя соскользнула с полированной двери и с грохотом обвалилась, доспехи, как скорлупки разбитого золотого яйца, рассыпались по полу. Под доспехами статуя оказалась женской — обнажённой и прекрасной апсарой. Видимо, мужских для царственно-кшатрийского убранства дворца в своё время не хватило, и золотой панцирь, шлем и прочее нацепили на то, что подвернулось.       Но некому было этому даже удивиться. Поэт, военачальник и мудрец едва удержались на ногах, вцепившись друг в друга, будто над пропастью. И медленно повернули головы к центру событий в ожидании дальнейших кар небесных.       Чакравартину самрату Викрамадитье на какой-то миг даже стало стыдно. Он ведь не сатрап-самодур какой, чтобы вот так… Ну, а как ещё? Ведь в древних преданиях сказано: добро должно быть с кулаками!       — Значит, обнимать… — прошипела Падмини, которая за это время успела короткими тихими шажками подобраться к дорогому супругу. — Кажется, тут кто-то сказал: «скопец»?.. — лотосная ручка махарани медленно извлекла из-под чоли на груди небольшой блестящий кинжал и, угрожающе сунув его под нос мужу, резко переместила руку значительно ниже.       Викрам невольно отпрыгнул, дёрнув рукой. Дэви-чадар съехала с его локтя и плавно прилегла на пол — да так и замерла с томно прикрытыми очами. Падмини бросила на неё взгляд, каким царицы обычно смотрят на отслужившее своё сари, которое решают отдать служанкам, и снова перевела деловито сосредоточенный взор сузившихся глаз на провинившегося супруга.       Острие кинжала медленно коснулось царственного тела чуть ниже роскошного, усыпанного каменьями пояса…       — Сыно-о-ок!!! — истошный вопль огласил дворец.       Все невольно повернулись вглубь зала, где из перехода вырвалась подобная урагану дэви Пингла в развевающихся, что крылья летучей мыши, одеяниях.       За руку она тащила оторопелого, тихо упирающегося… принца Бхармала!       — Мой сын вернулся!!! Вернулся из ашрама!!!       Тут же невестка и племянник оказались в центре круга. Рухнули на пол, дэви накинулась на обожаемого сыночка с безумными объятиями и дикими слезами.       Бхармал с трудом выпутался из её рук и замотавшихся вокруг него одежд, поднял голову.       Когда чакравартин самрат Викрамадитья встретился с ним взглядом, ему показалось, что он что-то упустил… Бхармал успел признаться, но когда? Неужели он прослушал, пытаясь увернуться от карающего ножичка лотосной махарани?       Однако дэви-старое-сари лежала рядом. Такая же нежная, томная и беззащитная… но…       — Дядюшка… тётушка… — пролепетал Бхармал. — Я… это… вернулся…       — А это тогда кто? — Викрам чуть не с ужасом отпрянул от раскинувшейся прелестницы и призывно блестящего камешка в её пленительном пупке.       И едва не споткнулся о прекрасную деревянную апсару, лишённую одежд, отшатнувшись от неё под сложным углом, который ноги невольно сделали сами. Куда столько падших женщин на одного скромного царя???       — Это моя жена, махарадж, дэви Суранда! — шагнул вперёд Калидас. — А вы думали… что она… о, боги… что она принц Бхармал?       — Я? — искренне удивился блудный сын. — Я не буду спрашивать, почему вы так решили, дядюшка… — вскинул голову предерзостно, улыбнулся странно, едва скрывая издёвку. — Неисповедимы пути вашей великой мудрости… — и тут же взор его стал восторженным — словно опьянённым. — Я же должен сказать вам всю правду — это единственное желание моего сердца! О том, почему я покинул вас. И я могу сделать это признание, ибо аскезами и подвигами я полностью изжил этот грех из своего сердца, и меня больше не терзает неправедная страсть!       — Страсть? — склонил голову уже пришедший в себя Викрам. Он не был бы таким несокрушимым правителем, каким был, если бы не умел в любой ситуации оставаться спокойным, как мраморный слон у ворот дворца. — Значит, все-таки страсть? — усмехнулся изучающе.       — Да, дядюшка. Сердце моё поразила чёрная стрела Камадэва, я словно занедужил… безумной страстью к драгоценной особе, которую имел право лишь почитать, как божество… Но я исцелился. А потому могу уже без всякого страха об этом сказать. И не будет это непочтением, ибо сейчас в сердце моём нет к ней ничего, кроме божественного поклонения, как и подобает относиться к великой царице… Махарани Падмини! Никогда более ни один кощунственный помысел мой не омрачит вашего светлого бытия. Я исцелился, о, божественная! Для меня вы теперь словно Лакшми-дэви или же сиятельная Гаури! Примите моё признание и раскаяние, о, моя царица!       Чакравартину самрату Викрамадитье показалось, что ему плюнули в лицо.       И сделал это даже не восторженный глупец Бхармал… а кое-кто другой.       — Я бы хотел… — продолжал исходиться восторгами принц. — Искупить мою вину делом… Позволите ли вы мне, о, моя царица, поселиться вместе с моей матушкой в отдельном дворце? Ну, чтобы к этому дворцу прилагалась небольшая такая половина царства…       Махарани Падмини, непонятно от чего зардевшаяся, как розовый лотос, посмотрела на него с интересом… как смотрят на слугу, которого застали в тронном зале за сладострастной примеркой царской короны. И решают: высечь в назидание или просто отрубить голову.       — Ладно, ладно, три города… — спохватился принц, дёргаясь к матушке и невольно хватая её рукокрылое покрывало как щит. — Ну… деревни… три… одну! Ну, чтобы в ней был хотя бы маленький дворец…       — Есть дворец в одной деревне! — с воодушевлением включился ачарья, мудро раскрывая толстую книгу с картой Удджайна на развороте и выпуская из неё под потолок сияющее полупрозрачное изображение какого-то строения… покосившегося слегка. — Не очень большой… в два этажа… правда, пол второго давно проломился от бури. Но если вывести крыс и термитов, жить можно…       — Мне-то можно, — снова предерзостно вскинулся Бхармал. — Я привык к подвигам праведности… и крысам. Да и матушка моя — жена великого саньясина, она смирится!       Дэви Пингла в этот миг вырвала руку-щит у сыночка и притиснула её к гневно вздымающейся груди, сжав в кулак. И этот кулак, вооруженный россыпью перстней с острыми камнями…       — Но я хочу… — воскликнул Бхармал, отложив в сторону бурно дышащую матушку и вставая во весь рост. — Во имя процветания Удджайна и прочного его союза с сильным царством… жениться! Я не знаю, свободна ли ещё рука принцессы Юютики, но я давно уже выбрал её… И в моих суровых аскезах… в моей борьбе с неправедностью в сердце моём… только воспоминания о прелестных бровях принцессы… помогли мне справиться с моей бедой… О, эти брови! Эти божественные серпы Чандрадэва, если бы их было два… Тётушка, молю вас, составьте письмо её царственному отцу!       — Ах, ты, славный… — улыбнулась Падмини, поводя ножичком по раскрытой ладони. — Да ты уже совсем большой… И уж если ты так мужественно поборол свой грех, то заслуживаешь награды. Дэви Юютика уже вышла замуж. Ну, ещё бы! — с такими-то бровями в девах не засидишься! Но у неё есть сестра… старшая… или она ей тётка, не помню… дэви Ююдхика! У неё, правда, сухая нога, и она немного хромает… и ходит с посохом… и с двумя служанками… но брови её ещё прелестнее, всем на зависть! Как два божественных лука Гандивы, если бы их было два… Завтра же напишу махараджу…       Чакравартин самрат Викрамадитья уже не слышал этого. Ноги сами вынесли его на конюшню, сами вознесли в седло верного коня…       Раскалённой стрелой всадник вылетел из дворцовых ворот в леса, проносясь мимо знакомых рытвин и пней… И сам не понял, как, даже не спешившись, прямо на коне влетел в исполинский костёр-портал между миром живых и Прета-локой…       — Бета-а-а-а-а-а-а-аль!!!!!       ***       — Так, раджан, — сказал мудрый дух, удобно умащиваясь на Викрамовой спине, — загадку мою ты не разгадал. Впервые, заметь, но тем не менее. И за это получишь заслуженное наказание… Э, ты там чё? Чё меня за хвост дёргать? От меня, что ли? От сценаристов наших почтенных! Это они решили наказать тебя отсутствием личной, публичной и субличной жизни серий так на двадцать. А замест того устроить очередной мифологический марафон. Так что будешь слушать мой трёп двадцать суток без перерыва, не емши, не пимши, махараню не любимши…       — Даблин! Ну, то есть… о, Махакали!..       — Да тебе-то что… Отслушаешь — чай, не впервой… И смотри, задачки правильно решай — ибо за каждую неправильную ещё трое суток марафона прибавляется.       — Даё… о, Махадэв!..       — Тебе-то что… — вздохнул говорливый дух. — Вот у меня — проблемы! Я столько мифов не знаю… Что знал — уже рассказал, кое-что и по два раза… А тут — двадцать суток вещать 24/7. Вот где ё!.. то есть, Кали-Ма-а… Пришлось в срочном порядке перечитывать «Калевалу», «Песнь о Гайавате», «Гарри Поттера», «Войну и мир» и «Поднятую целину» — чтоб было из чего таскать материал для мифов… ну, чтоб было по чём извраща… словеса вдохновенные высоким штилем изрекати!       — И как же ты успел все эти эпосы дивные перечитать за столь короткий срок? — усмехнулся самрат.       — По хрестоматиям и адаптированным изданиям. А что? Главное: основную линию усечь — остальное сам доваяю — долго ли умеючи?       — Умеючи — долго, — буркнул самрат, вдруг вспомнив тоскующую махарани и недоделанного наследника… и сам испугался того, что сказал. — Э, ладно… — встряхнулся неунывающий чакраватрин. — Небось, не только читал… Но и смотрел чего по своему золотому блюдечку с серебряным ябл… тьфу, мы же в Индии… мангочком?       — Ага, посматривал… Неплохой такой эпос разок поймал — «Чапаев» называется. Я уже и миф сочинил, слушай сюда: махаратхи Чхайпайя, спасаясь от грозных врагов, бросился, раненый, в реку Ямуну, возжелав переплыть её на одной могучей руке… а древние предания гласят, что не всякий Гару-радж — Царь Птиц — долетит до середины Дне… тьфу, Великой Ямуны! И вот, плывёт могучерукий махаратхи, в дхоти своих, жёлтых и красивых, путаясь, изнемог уже, а тут ему навстречу… корзина с младенцем! А в ней — не младенец, а… два младенца! Ну, чувствуешь интригу, э? А у одного из них — три ноги! Ну, скажи, скажи, что я жгу? Ну? А у другого…       — Ы-ы, это не интересно, — во всю челюсть зевнул Викрам. — Лучше колись давай, что ещё смотрел.       — Да немного. Блюдечко глючит, мангочко зависает, вайфай с Кайласа в моей Прета-локе плохо ловит… Но кое-что удалось подловить… Эдакое, философское… как его… ну, типа «Чакравартин самрат меняет профессию». Имя самрата забыл, но таки пусть будет Викрамадитья.       — Э, полегче! Я одна, штоле, эпическая личность на всю Галактику?       — Размечтался! Википедия-Веда гласит, что таким именем звали как минимум четырёх царей. И ещё — большую водную колесницу! Слово забыл… Что-то типа виманодержец… млин, надо снова в эту Веду глянуть… тем более, что как мангочко запустишь с запросом «Викрамадитья», так первой эта маха-колесница выскакивает — а уже потом, в выдаче эдак двадцатой — чакравартин самрат… Так что ЧСВ своё ты притопчи малость… и харэ ото меня за хвост!!! Это насилие над личностью и попрание чести и достоинства! Я буду жаловаться в профком!       — А неча нудеть, как ботан с филфака, а то ща засну… Ты мне лучше по «Девять с половиной недель» миф расскажи!       — А это ещё что за эпос?.. Не видал. Так, записую: «Ознакомиться и изучить. Раджанчику понравится», — Беталь быстро написал что-то в воздухе кончиком своего многострадального дымного хвоста, тут же втянул надпись в себя, облизнулся… — А пока по «Горбатой горе» рассказать могу. Свежачок! Только вчера ознакомился.       — Да ладно вчера… Баян! Было это уже!       — А мне что, повторить слабо? Для тебя — завсегда! Выдам второе издание, переработанное и дополненное, с апокрифическими отсылками и прочими фанфигурациями… Слушай, раджан, и внимай!       — Может, не на-адо?       — Надо, Няша, надо. Для общего развития и банальной эрудиции. И вообще, мне тут заказы поступают — всё больше на слэш трагиццкий… На гете мимимишном и праведном в законном браке много пирожков не наешь. Так что я этот миф ещё и в Фикбукхапарву сдам — мне там обещали плюсов к карме отсыпать, а мне они ох, как нужны. Чем больше плюсов — тем я Бхадрухи сильней! Так что не мешай копить… Кароч!.. В некотором царстве, в некотором государстве… ну, допустим, Удджайне…       — Бета-а-а-а-аль!!!       — Удджайне! И молчи мне тут, не порти серию, где тебе мудро молчать полагается! Жил там, короче, царь. Чакравартин, допустим, самрат или там раджан… Звали его, положим, Викрам…       — Бета-а-а…       — Малчать! Мудро! Викрам его звали, мне переименовывать лень, ещё впереди десять мифов и там пятьдесят имён — попробуй ещё столько выучи… так что как царица-мать его назвала, так и звали. А она его назвала — Викрам! Ей тоже лень было думать… И был он красавец писаный, няша няшная, косая йоджана в плечах и огонь в очах. Как махнёт рукой — белы лебеди плывут. Как махнёт ногой — все враги лежат и плачут. А как поднимет взор — так сердце в тряпки порвёт — вот такой был царь!       — Ладно, захвалил… — зарделся солнцеликий. — Дальше-то чего? Типа жил там ещё юноша, дурак дураком, но с балшым сэрдцем… да?       — Абыжаэш! Юноша — это старо! Тру мифоплёт презирает штампы! Внимай и цени! — как для тебя стараюсь! А жил там старенький сенапати…