За горизонтом

Уильям пришел в камеру смертников, но разве это было соблазнение? Он предложил себя с такой отчаянной дерзостью, словно пытался избежать виселицы сам, а не спасти мне жизнь. Это был вызов! Я не мог не принять его, я должен был показать мальчишке его место, ответить болью на порыв наивной души, который показался мне смешным и унизительным. Конечно, я ошибался, глупо и жестоко, но меня оправдывает то, как искусно Уильям до сих пор скрывает свои истинные мотивы: желание защитить, пожертвовать собой, рискнуть. Он нарочно делает так, чтобы не появилось ни одного подозрения о его великодушии. Так и в тот раз – я увидел вызов вместо жертвы, которой он пытался меня вдохновить. И не устоял перед приманкой, только потом поняв, как глубоко и остро вошел крючок. Можно ли считать это соблазнением? В следующий раз произошло точно то же, с той разницей, что новая жертва была принесена не впустую. Ему действительно удалось меня спасти, и снова он пытался скрыть этот мотив своего чудесного появления за корыстью, на которую не способен. Впрочем, Уильям и сам тогда понял, что попытка с треском провалилась. Но ночь стоила риска. Не отрицаю, он вскружил мне голову, к тому моменту я в полной мере оценил силу его характера и весьма сожалел о том, что опоздал с этим открытием. Я считал его призраком и наслаждался подаренным видением. Было ли это соблазнением? Если бы я не заблуждался, а поверил своим глазам, я, возможно, поступил бы иначе. Начал бы историю заново. Искупил грехи. Но тогда времени на размышления не было, это была спешка насладиться отведенным сроком, а не соблазнение. Я скажу, когда я сделал это. Когда заставил Уильяма желать меня, заставил отречься от страхов, условностей, преодолеть мысли о неминуемом позоре. Мне понадобился месяц. Чужими руками я пытал его, чтобы вырвать признание, которое принесло бы конец мучениям. Я готовил его к той мысли, которую он принял за свою, вплавил в сердце клеймо со своим именем, смириться с которым ему оказалось гораздо легче, чем вынести пытки. Он выдержал их, когда речь шла о предательстве, но сдался, когда ему предложили заплатить за избавление от боли любовью. Он признался в страсти ко мне из-за пыток, и поверил в свое признание, потому что был истощен морально и физически и только одна эта сладкая мысль держала его на краю безумия. Эта мысль вплавилась под кожу вместе с плетью, обросла шрамами, он питал ее своими соками, снами, мечтаниями, она стала реальностью и руководила потом всеми его побуждениями. Он пытался бороться с ней, но тщетно, внушённая любовь проросла корнями глубже его принципов – он поступился ими ради меня, и готов был бросить все. Было ли это соблазнением? Можно ли назвать то, что я сделал с ним этаким легким флиртом с приятными последствиями? Гораздо важнее было то, что меня остановило. Я не дал ему закончить начатое. Возможно, я сделал это впервые в жизни – не стал уничтожать нечто прекрасное, несмотря на любопытство стать свидетелем медленного разрушения души, ее теплого и ласкового свечения перед окончательным угасанием. Можно было насладиться сполна тем, как Уильям постепенно плавится, как огонь, подсаженный болью, меняет его изнутри, делает таким, как мне хотелось в тот день и иным на следующий. Можно было играть на струнах его чувств, вызывая тончайшой чистоты звуки, пока они не лопнули бы под пальцами и не исчезли утренней дымкой над водой… Но я не стал. И в этом ответ на ваш вопрос. Не из жалости, увольте, я ценил красоту момента слишком сильно, чтобы унижать ее малодушием. Из какого-то другого, незнакомого до тех пор чувства. Из-за странной мысли, что разрушаю себя, а не его, и несмотря на все желание завершить начатое – встретиться наконец со смертью, если не тела, так духа, ведь именно эта встреча волновала меня всегда сильнее прочих… Я почувствовал, что жизнь все же достойна того, чтобы не бороться с собой, а остановить прекрасное мгновение. Хоть один раз прожить его до конца. Не убивать в себе истинную радость холодным взором наблюдателя за расчленением чужой зависимой от меня души, а дать себе шанс. Слишком прекрасна была его любовь, я позволил себе поверить, что достоин ее и заслужил не пытками... Что не обязательно уничтожать его, выжимая сердце до последней капли крови, чтобы насытиться его страстью. Только потому, что Уильям оказался чуть сильнее, чем я ожидал, и я успел привыкнуть к удовольствию быть с ним рядом. Быть с ним настоящим, а не подогнанным под каждый мой каприз, со сломанным позвоночником ради моего удобства, пронзенным страданием под приторной маской обожания. Он смог сделать это… за несколько лет, но смог. Соблазнил меня жизнью, которую я отрицал и ненавидел до нашей встречи.