***
«Как ты похож на Мерседес!..» — этими словами он упивался. Радовался, что хоть что-то осталось от матери, не считая искусно написанного портрета. Альбер знал: отец долго искал мастера, а когда нашёл, выложил не один мешочек монет. И было за что: портрет восхитителен.***
Чьи-то руки трясут взад и вперед за плечи. Виконт уже не видит ничего перед глазами, однако мягкий голос своего друга узнает. — Господи, Альбер! Да что черт возьми ты натворил?! Ну же. Посмотри на меня! Что случилось, в чем причина? Альбер!***
Никому не рассказать, что Фернан Мондего в годовщину смерти матери надрался. Альбер хотя вырос, но не привык к спиртному, оттого не понял, что отец прикасался не так, как должно, к сыну. «Даже цвет глаз — от матери», — шепнул Фернан, прежде чем поцеловал дрожащие веки своего сына. В висках стучало от выпитого, сердце бешено колотилось — ни разу не познавшее, но желавшее утех молодое тело одолела похоть. Голова кружилась. Ни разу не мелькнула мысль, что всё происходившее — неправильно, что поцелуй — слишком глубокий. Граф целовал уверенно, настойчиво, виконт — робко отвечал. Вздрагивал, когда ощущал прикосновения губ к шее, тёплых мягких ладоней — к груди, к ягодицам. Но не отталкивал. Боялся всевластного отца, по чьей просьбе безропотно развернулся и упёрся руками в стол, приподняв зад. Боли он почти не ощутил — Фернан был осторожен. Пахло одуванчиками — одним из компонентов масла, которым тот щедро смазал как собственный член, так и зад сына. Немного неприятно от первых толчков, потому что Альбер не научился расслабляться, — и всё. Ему, разгорячённому спиртным, не показалось мерзким кровосмесительное соитие. Стало не по себе, когда оргазм прошёл и он ощутил, как по бедру стекла струйка. И не только по бедру: между ягодицами было липко от семени — того самого, которое его и породило. Плохо было на следующее утро, причём не от похмелья, а от ощущения грязи, от которой не отмыться.***
Крепкое вино на почти пустой желудок — в самый раз. После всей беготни по лекарям хотелось напиться и забыться тяжёлым сном, даже если придётся подняться с не менее тяжёлой головой. — Может, хватит? Ты толком не ел! — Франц — тоже мне, друг! — отобрал бутылку из зелёного стекла с казавшимся чёрным пойлом. Альбер сжал в руке бокал, отнюдь не роскошный, оловянный. — Ты не слышал, что ему захотелось меня увидеть? Поговорить, наверное, отчитать, будто несмышлёныша, может, и отшлёпать! — проговорил он зло и допил остатки вина. Сказав последнее слово, усмехнулся и покачал головой. Уж что, а отшлёпать отец любил. Наверное, заводили его румянившиеся ягодицы, которые после раздвигал.***
Стоя на коленях на холодном мраморном полу, Альбер давился, стараясь сдерживать рвотный рефлекс, вбирая плоть отца максимально глубоко. Уж что-что, а покорность в сыне воспитала еще Мерседес. Быть маменькиным сынком, избегать опасностей… Но это ли она имела в виду под покорством? Давясь и кашляя с непривычки, виконт был готов заплакать от жестокости отца. Но не мог. Отец научил быть мужчиной. Научил быть взрослым душой. Научил еще и тому, чему не каждый отец учит своего ребенка…