мой капитан

На переферии слышен пьяный смех команды, стоны девочек и как один стакан чекается с сотней другой бутылок. Йонду слышит, как на переферии кипит жизнь и чувствует себя смертельно уставшим. Еще он слышит, как Стакар-мать-его-Огорд продолжает орать что-то про рабство, про детей, про предательство. Дуло бластера продолжает упираться в висок Капитана Эклектора, Огорд не понижает заданного тона, Мартинекс маячит неясной тенью судьи за спиной, удивительно, что не орет вместе со своим капитаном. На переферии, там в борделе, кипит жизнь. Здесь, в неясном свете двух лун, под меланхолично кружащими снежинками Йонду Удонта слишком четко понимает — он для выстрелов слишком пьян, а до жизни на переферии ему как до луны раком. Стакар не выстрелит, попугает, наорет, может изобьет… заслуженно, надо сказать. Но не убьет. Странная мазохисткая пытка, слушать оскорбления от того, кто вытащил тебя из рабства Крии и кто прогнал за самый больной косяк в жизни. Очередной виток тирады нарушает звонкое и нетрезвое: — Хей, мудила! Это мой капитан! Удар по чужой челюсти Йонду тоже скорее слышит, нежели видит. * Пит была занозой все девять лет своего пребывания в трижды проклятом космосе. Она умело и зло закатывала истерики по Терре, капризно винила Йонду во всех своих бедах и только изредка позволяла себе рядом с ним такие слова как «пожалуйста» или «спасибо». Капризная, упертая, своевольная, наивная и недоласканная. Не ребенок, а зверек… и вот сейчас этот семнадцатилетний пьяный зверек брыкается в каменной хватке Мартинекса. — Убью тебя, алмазный урод! На камешки растащу и продам! Т’Нага позорно опускается до уровня малолетки и грозит той в ответ: — Не успокоишься, кукла, шею сверну как куренку! Стакар потрясенно ощупывает челюсть и с немым вопросом в глазах оглядывает всех участников сцены. Приплыли. Пьяная Петра (Пит, меня зовут Пит, а Петра звучит мерзко!) поливает всех отборной руганью на трех языках и грозится нелепыми способами убийства. Ее бы и за пацана можно было принять кабы не вызывающий вырез. Соблазняй и грабь, галлюциногенная помада в помощь и умения наглого ворья до кучи. Что выросло, то выросло… Хук справа Йонду по достоинству оценил, хорошо вмазала! На боях таким ударом можно было бы свалить соперника в своей весовой категории, проблема в том, что Стакар ни разу не тот кто мог бы быть в одной весовой категории со Звездной. Проблемы, снова проблемы… Удонта коротко свистит позволяя стреле Яка повиснуть над головами бывших товарищей. Огорд еще с секунду оглядывает сложившуюся картину, а после начинает негромко смеяться. * — А если б он тебя угрохал, старик?! — рыжее недоумение плетется вслед за своим капитаном. — Че бы тогда было? — Ты бы сбежала, Эклектор бы пропили и протрахали эти оболтусы в три дня, Краглин, Туллк и Хоруз бы поползли к Огорду искать работу, — снег скрипит под ногами, звуки веселья из борделя становятся громче, а жизнь словно сновь принимает в свои приветливые объятья капитана разбитой и гниющей посудины. Мол, и для выстрелов ты не пьян и было бы неплохо зажать сейчас в койке орионку какую, а то и двух. Но перед этим можно выпить и кому-то набить морду. Пит снова матерится, словно мелкий ребенок дергает центаврианца за рукав плаща и продолжает ныть о том, что он сбрендил и чуть не сдох. — Слыш, шкет? — Звездная выпускает рукав из тонких замерзших пальчиков. Смотрит чуть мутным взглядом и чуть растеряно… Короткие волосы неровно обрезаны и торчат в разные стороны, неясные лучи лун словно создают ореол какой над этой непокорной головой. Растерянная, пьяная, недоласканая. Соплячка. — Держи, — у Йонду слово «спасибо» атрафировалось со временем, умеет благодарить баблом, да делами. Сейчас легче баблом. — Сними мальчика. Или девочку. Нажрись в хламину и не попадайся мне на глаза до завтрашнего утра. Дверь борделя громко хлопает разделяя Звездную и Удонту. В спину прилетает: — Все равно ты больной и старый дурак! Ненавижу тебя. И в этом идиотском «ненавижу» все еще звучит яростное и отчаянное «Хэй, мудила! Это мой капитан!».