Во искупление

Маленькая черная точка, подписанная “Северус Снейп”, обнаружилась в пустом классе на третьем этаже. Ремус мрачно кивнул. После такого он бы тоже захотел побыть один, наверное… Так может, не надо? Может, зря он все это? Точка не двигалась с места, и Ремус представил себе, как Снейп сидит там на парте, худая скорчившаяся фигурка в потертой черной мантии. Он еще раз все проверил, сложил карту и, воровато оглянувшись по сторонам, сунул обратно в тайник. Вот интересно — он ведь сам вчера ничего не делал, в отличие от… Что ж ему тогда так паршиво-то? Наверное, именно потому, что ничего не делал. Кивая в ответ на редкие приветствия попадавшихся навстречу, Ремус быстро шагал по коридору. К счастью, вокруг почти никого не было — кто не готовился к экзаменам, тот пользовался теплым деньком, гоняя на метлах или просто греясь на солнышке возле озера. Третий этаж оказался совсем пустым. Это хорошо, это очень хорошо. Ремус остановился перед закрытой дверью и облизнул губы, пытаясь восстановить дыхание и унять разбежавшееся сердце, которое билось в горле. Он просто делает то, что должен, то, что должен был на самом деле сделать уже давно, еще после… после того случая в хижине. Но не сделал. Не посмел, побоялся, позволил друзьям отговорить себя, и только отворачивался каждый раз, когда Снейп проходил мимо или оказывался рядом. И что-то зрело внутри, как полный гноя нарыв, становясь все больше с каждым днем — а вчерашнее, видимо, оказалось последней каплей, и вот теперь нарыв был готов лопнуть, стоит лишь пальцем ткнуть. Ремус еще раз облизнул пересохшие губы, вздохнул несколько раз и постучал в дверь. Тишина — хотя он знал, что Снейп в комнате, ощущал его присутствие шестым чувством. Он постучал еще раз, громче и настойчивей, потом достал палочку. — Снейп! — крикнул он, и голос показался слишком хриплым. — Снейп, открой. Ну ты же там, я знаю. Открой, я поговорить хочу просто. Я ничего тебе… Дверь распахнулась так внезапно, что он невольно отступил на шаг. Перед ним стоял Снейп — судя по красным глазам и блестящим дорожкам на щеках, тот никого не ждал. Но рука крепко сжимала палочку, направленную прямо в горло Ремусу, и сомневаться в том, что он готов пустить ее в ход, совершенно не приходилось. Готов. И пустит. — Чего тебе? — глухо спросил Снейп, шмыгнув носом. — Чего приперся? — Я… У Ремуса были заготовлены очень умные и подходящие к случаю слова, но он все позабыл, увидев следы зубов на тыльной стороне держащей палочку руки. Нарыв в груди набух еще больше, грозя выплеснуться вонючим гноем и затопить все внутри. — Что — ты? — Я поговорить хотел. — Чтоб потом с дружками посмеяться? Не о чем нам говорить, Люпин. Вали отсюда, пока цел. Или Поттер с Блэком где-то за углом прячутся? — Не прячутся. Я… мне жаль, что так вышло. Вчера и… и тогда. Я хотел прощения попросить, Снейп, давно хотел, и… — Прощения? — голос Снейпа зазвенел напряженной струной, палочка метнулась вперед и вверх, больно утыкаясь кончиком в кадык Ремуса. Он сглотнул, но не сдвинулся с места. — Да пошел ты со своим прощением. Сказать тебе, куда его засунуть? Так и врезал бы… — Так врежь. Нарыв лопнул, наполняя душу странной смесью отвращения и облегчения. Снейп замер рядом, уставясь прямо в лицо заплаканными глазами. — Ударь меня, Снейп, если тебе так будет легче. Ну? Чего ждешь? Я не стану сопротивляться. Бей! И Снейп ударил. Хлестко, наотмашь, с такой силой, что голова резко качнулась в сторону. Щеку обожгло, глаз сразу заплыл, боль вспыхнула белым огнем внутри, но Ремус только улыбнулся: — Доволен? Снейп грязно выругался, сплюнул на пол и, оттолкнув Ремуса, бросился бежать по коридору. Ремус посмотрел ему вслед, потер наливающуюся синяком щеку и пошел в Гриффиндорскую башню. Где на него сразу же налетел встревоженный Сириус: — Лунатик, ты где был? Я уже карту собирался… Лунатик? Ты… Что у тебя с лицом? Теплые твердые пальцы ухватили за подбородок, заставили повернуть голову. Сириус нахмурился, рассматривая набухшую щеку и заплывший глаз. — Кто тебя так? — Упал. — Упал? Так не падают, Лунатик! Ты подрался, что ли? Ну говори, кто, мы с Джеймсом ему живо задницу надерем! Да, Сохатый? — Не надо никому ничего драть, — Ремус отвел руку Сириуса в сторону. — Упал, говорю же. На лестнице. Пройдет. — Лунатик… — Все, проехали. Сириус редко сдавался, но на этот раз почему-то отступил, встал рядом с Джеймсом, и Ремус на какое-то мгновение подумал, что их — двое против одного. Как вчера у озера… Но Сириус улыбнулся, и мысль ушла, оставив после себя лишь легкий зуд в глубинах сознания. — Ну как скажешь. Не маленький уже, сам разберешься, где ты там упал. Пошли к озеру? Погода сегодня — сказка просто. Питер уже там. Очень хотелось рассмеяться, кивнуть и пойти с друзьями к озеру. Кидать камнями в прозрачную воду, засматриваться на проходящих девчонок в легких мантиях, разговаривать ни о чем. Как раньше. Как всегда. Но что-то помешало. — Вы идите, а я хотел к трансфигурации еще поготовиться. Обидно будет завалить. — Ну Лунатик… — Что — Лунатик? Не всем из нас повезло родиться в богатой чистокровной семье, Сириус. Лицо Сириуса вспыхнуло краской детской обиды, он недоуменно заморгал, потряс головой. Ремусу стало стыдно. — Лун… Ремус, ты чего? Что на тебя нашло? Джеймс, ну скажи ты ему… — Ремус… — Не надо, — Ремус шагнул к друзьям, положил руки им на плечи и сжал, давая понять,что снова с ними. — Все в порядке, ребята. Вы идите, раз там Питер ждет, а я попозже подойду, ладно? И Джеймс, — сказал он, глядя тому прямо в глаза. — Не трогай Снейпа больше, ладно? Дойдет до декана Макгонагалл — проблемы будут прежде всего у меня. Джеймс, подумав, равнодушно пожал плечами: — Ладно. Если сам нарываться не будет… Все равно каникулы скоро. Пошли, Бродяга. Сириус, без конца оглядываясь, ушел вслед за Джеймсом. Ремус открыл конспекты по трансфигурации, но сосредоточиться получалось плохо. Скулу дергало болью, и он только сейчас сообразил, что не попросил друзей залечить… и не залечил сам. Он прикоснулся к щеке кончиками пальцев, погладил, морщась от боли, кинул пергаменты обратно на стол и растянулся на кровати. В голове было совсем пусто, только иногда откуда-то всплывало обрамленное черными свисающими волосами бледное лицо. Лицо кривило презрительно губы и таяло, чтобы вскоре вернуться. Со Снейпом они больше не пересекались — экзамены не оставляли свободного времени никому, даже Джеймсу с Сириусом. С одной стороны, Ремус был этому рад, с другой… Да. Другая сторона тоже была, но о ней он не думал, старательно забивая голову заклинаниями, чарами и рецептами зелий. На каникулах стало хуже. Тоска по друзьям, знакомо поселившаяся в груди, едва они разошлись в разные стороны на платформе 9 и ¾, смешивалась с чем-то непонятным, глухим и темным, временами поднимавшимся откуда-то из скрытых глубин и едкой болью разъедающим душу. Мама все щупала лоб и спрашивала, не заболел ли он, а Ремусу хотелось сбросить ее руку и завыть. Смешно — он и сам усмехался потом в одиночестве своей комнате. Друзья писали письма, часто и много, особенно Сириус, а Снейп… Снейп приходил по ночам, мутными, не вспоминающимися наутро снами. Первое сентября, которого Ремус так ждал все лето, пришло внезапно. Они встретились на платформе, как всегда, как каждый год — Сириус сгреб его в объятия, Джеймс, стреляющий глазами по сторонам, потрепал по плечу, Питер пожал руку. А он все искал взглядом, стараясь делать это незаметно, худую фигуру в старой мантии. Нашел — Снейп стоял поодаль, рядом с каким-то огромным слизеринцем, и внимательно его слушал, чуть склонив голову на бок. Сердце метнулось в горло, потом обратно, Ремус ответил что-то невпопад на вопрос Сириуса, но никто ничего не понял, потому что появилась Лили Эванс с подружкой, Джеймс сразу же подвалил к ней, она его, судя по всему, послала, и когда Ремус снова посмотрел туда, где стояли слизеринцы, платформа была пуста. Следующую стычку, по словам Джеймса, заварил Снейп. Ремус не видел начала: он появился в коридоре, когда в воздухе уже просвистели первые заклинания, а на щеке Сируса заалел кровоточащий порез. — Ах ты… сука слизеринская! А ну получай! Ремус рванулся вперед, чтобы остановить, удержать — сам не зная, кого именно. Но не успел. Двойной луч ударил Снейпу в живот, тот глухо вскрикнул, упал навзничь и застыл на каменных плитах изломанной куклой. — Он первый полез, — ответил Джеймс на вопрос Макгонагалл, упрямо глядя в сторону. — Мы его не трогали, честное слово, скажи, Сириус? Шли себе спокойно. А он из-за угла какой-то гадостью… Ну вот и… Что — двое на одного? Он сам! Ремус практически не сомневался, что Джеймс говорит правду. Снейпа больше не видели возле Лили Эванс, а вот Джеймс крутился около нее постоянно, и она уже не так сердито прогоняла его и даже принимала небольшие знаки внимания, так что Снейп вполне мог… Какая-то часть его — та, которой он боялся едва ли не так же сильно, как своего волка, и которая вылезала по ночам, приводя стыдные сны, — была рада тому, что случилось, потому что это могло означать новую встречу со Снейпом. Теперь у него был предлог. Дождавшись, когда Снейп выйдет из больничного крыла, Ремус снова выбрал момент, когда тот окажется один, и пошел к нему. На этот раз Снейп почему-то совсем не удивился его приходу, только недобро усмехнулся и отступил в сторону, пропуская. Так оно и продолжалось следующие два года. Со временем Ремусу стала не нужна карта, чтобы найти Снейпа, он просто знал, где тот находится, как будто чувствовал запах сквозь каменные стены. Боль, которую тот дарил ему — а он был хорош в этом, и становился все искуснее — казалась искуплением за непонятные ему самому грехи и в то же время пробуждала темную, волчью, звериную сущность его натуры, которую Ремус никогда не мог выпустить наружу с друзьями. А вот со Снейпом — мог. И выпускал, раз за разом подставляясь под удары. Постепенно они научились делать это так, чтобы не оставалось видимых следов. Сириус что-то чувствовал своим обостренным собачьим нюхом, но Ремус нагло врал в ответ на все встревоженные расспросы, честно глядя прямо в глаза. Бродяга, не допускающий и мысли, что друг может его обмануть, верил, а Ремусу думалось, что Снейп наказывает его еще и за эту ложь. Он ненавидел сам себя за то, что снова и снова приходил, снова и снова подчинялся коротким отрывистым словам, снова и снова принимал боль… Но когда Ремус стоял у стены в одних трусах и с завязанными глазами, ожидая, куда придется следующий удар, или валялся на холодном полу у ног Снейпа — он каждый раз ощущал себя почти невыносимо живым и настоящим. Их связь со временем обрела странную, извращенную эротичность. Нет, Снейп никогда не прикасался к нему так, не делал никаких намеков, ничего, что можно было истолковать как интерес, они словно качались на грани, не переходя ее — но у Ремуса оставались сны, делавшиеся ночь от ночи все ярче и откровеннее. Пришлось как следует освоить заглушающие чары, потому что, хотя ни для кого не было секретом, что сосед по комнате тоже дрочит по ночам, он никак не мог допустить, чтобы кто-то услышал, чье именно имя срывается с его искусанных губ. А потом школа закончилась. Вдруг, как всегда и бывает. — Вот, — Питер с хитрой, все понимающей улыбкой протянул ему кусок пергамента. — С тебя причитается. А зачем тебе адрес понадобился? — Давай я добавлю еще пару сиклей, и ты не будешь ни о чем спрашивать? — А если ты добавишь больше, чем пару, я вообще забуду, что искал для тебя адрес Снейпа. Ремус кивнул. Питеру можно было доверять — что-что, а хранить секреты тот все-таки умел. А сикли… сикли дело наживное. Он собирался с мыслями несколько недель. Пергаментная полоска днем лежала в его кармане, а ночью — под подушкой. Отец несколько раз заговаривал, что надо бы найти работу, раз уж Хогвартс закончил, мама просто радовалась, что сын дома, а сам Ремус думал только о том, что теперь они со Снейпом больше не школьники, и можно… можно… переступить, наконец, черту и попробовать… Или получить прямой отказ и уползти в нору зализывать раны. Снейп жил один, в одном из самых бедных районов магического Лондона — не Лютный, но близко к тому. Обшарпанные дома, так непохожие на аккуратно окрашенный коттедж его семьи, вызывали отвращение, но в то же время странно влекли к себе, обещая… свободу? Тут никого не удивит, наверное, если человек исчезает раз в месяц на несколько дней. Да и волчий вой за запертой дверью вряд ли вызовет сенсацию. Перед ободранной дверью с номером “25” Ремус замер. В горле было сухо, как перед полнолунием, пальцы слегка подрагивали. Он погладил свернувшийся в кармане пергамент и постучал. Дверь распахнулась сразу. Снейп был бледен, бледнее, чем в школе, скулы заострились, под глазами залегли глубокие черные тени, и Ремус почувствовал, как перехватывает дыхание и чья-то холодная рука останавливает на мгновение сердце. — Как ты нашел меня, Люпин? — Нашел. Пустишь? — А если нет? — Тогда я приду снова. — С тебя станется. Проходи, пока соседи не заметили, мне лишние разговоры ни к чему. Обстановку единственной комнаты Ремус не рассмотрел, он видел только Снейпа. Тот застегнул манжеты на длинных рукавах черной поношенной рубахи и холодно улыбнулся. — Зачем ты пришел, Люпин? Зачем он пришел… Как ответить на этот вопрос? Ему больше не за что было просить прощения, нечего было искупать. Как объяснить Снейпу — тонкому силуэту на фоне окна — зачем он пришел, если Ремус не мог объяснить этого самому себе? То ли прочитав каким-то образом его мысли, то ли догадавшись обо всем по лицу, Снейп шагнул к нему, приподнял бровь, став вдруг гораздо старше своих лет, и усмехнулся. — Вот так вот, да? Ну тогда раздевайся. Догола. — Что? — Ты же за этим пришел? Не знаю, перед кем ты провинился на этот раз… Раздевайся. Догола. Лицом к стене и раздвинь ноги. Ремус послушался, дрожа от холода и возбуждения. Руки Снейпа скользнули по его спине, обвели шрамы, грубо сжали ягодицы, говоря о том, что сейчас последует, если Ремус позволит. Ремус закусил губу, прогнулся, запрокинул голову и шире развел ноги. Да. — Да… Боль, которую ему подарили на этот раз, была совсем другой. Она заполняла до предела, переливалась через край приглушенными криками, заставляла кусать собственную руку. Резкие толчки, больно впившиеся в бедра пальцы, прихватившие плечо зубы. Кожу царапали пуговицы на рубахе Снейпа и пряжка его ремня, ухо обжигало хриплое жаркое дыхание. Ремус сходил с ума, медленно горел изнутри, плавясь от боли, постепенно сменявшейся наслаждением — ярким, безумным, невыносимым. С каждым толчком, с каждым прикосновением, с каждым укусом и шлепком по откляченной заднице наслаждение росло и пухло в нем, пока не прорвалось наконец наружу. — Доволен? Ремус, которого трясло так, что он упал бы, если бы не стена, молча кивнул. “Доволен” совсем не описывало его теперешнее состояние, но за неимением лучшего… — Тогда одевайся и убирайся, у меня еще много дел. Ремус снова послушался и только на улице сообразил, что забыл спросить: можно ли прийти еще раз. Впрочем, он пришел бы в любом случае. В следующий раз ему не открыли, и он всерьез задумался, не сесть ли тут на коврике у двери, чтобы подождать — столько, сколько понадобится. Голос, велевший не делать глупостей, очень походил на голос Сириуса. Зато открыли через неделю. Снейп поставил его на колени, и Ремус захлебывался собственной слюной и задыхался, пока тот размашисто вбивался ему в рот. И кончил, давясь чужой спермой. Ремус так и не понял, зачем это нужно Снейпу. Тот же явно сох по Лили, которая вовсю собиралась замуж за Джеймса. Может, он таким извращенным способом мстил Мародерам, имея их всех в лице оборотня? Или и правда привязался, тоже получая что-то важное и нужное? Ремус не спрашивал, боясь, что ему ответят, он просто тонул в Снейпе, запутывался в нем, как в паутине, падал все глубже и глубже. Они почти не разговаривали — не считать же разговором “разденься”, “повернись” и “да, пожалуйста, сильнее”? Снейп никогда не раздевался до конца, даже когда Ремус нетерпеливо насаживался на его член, упираясь ладонями в грудь и слыша, как бешено бьется под рукой сердце. Вокруг бушевала война, умирали люди, Джеймс и Лили прятались под Фиделиусом, но рядом со Снейпом это переставало иметь значение — как и то, что они, скорее всего, стояли в этой войне по разные стороны баррикад. Кончилось все внезапно. Как обычно и кончается. Мир Ремуса рухнул, погребая его под обломками — а когда тот выбрался, оплакав Джеймса и Питера и смирившись с мыслью о сидящем в Азкабане Сириусе, который предал всех, было уже поздно. Сначала Ремус не мог заставить себя пойти снова к Снейпу. Выл по ночам в подушку и грыз собственные пальцы, но не мог. Если бы он не завяз так в этом чертовом Снейпе, не потерял голову, как волк, почуявший течную суку — нет, как та самая сука в течке, готовая на все, чтобы лечь под самца! — он бы сумел. Успел бы. Остановил, помог, и тогда все были бы живы, а Сириус… Думать о Сириусе было раздирающе больно, и Ремус снова выл и корчился, пока его не настигала блаженная темнота. А когда он все-таки постучал опять в ободранную дверь, ему открыла густо накрашенная молоденькая колдунья, пахнущая дешевыми зельями и плохим огневиски, которая сказала, что теперь квартиру снимает она — и не желает ли симпатичный джентльмен недорого, но приятно провести время. Ремус не пожелал. Он бултыхался на поверхности жизни, как-то умудряясь не пойти окончательно ко дну и не очень отслеживая ход времени — пока не прилетела сова от Дамблдора с предложением работы. * * * Ремус Люпин, новый преподаватель Защиты от Темных искусств в Школе Волшебства и Чародейства Хогвартс, стоял у двери в кабинет слизеринского декана и пытался собрать разбежавшиеся мысли. Им уже не шестнадцать и не двадцать, они не виделись — сколько, больше десяти лет? И все равно, едва он увидел прямую, затянутую в черное фигуру, и эти знакомые пряди волос, свисающие вдоль лица, и эту презрительную складку губ… Услышал голос, который когда-то… Нет, он не планировал того, что случилось с боггартом Лонгботтома, разумеется, нет. Нет? Нет. Но это все равно произошло, и вот теперь… Ремус перевел дыхание, поправил мантию и постучал в дверь, за которой — он знал, чувствовал, не мог ошибаться! — ждал его Северус Снейп.