Одиночество снежного ада

Вкрадчиво тихий вечер, лишь деревья покачивали чёрными, безжизненными когтями ветвей, поскрипывая под случайными порывами голодного, колючего северного ветра, иногда забредавшего в переулки и на радостях кидавшего в лицо горсти снежной крупы, пробирая до костей. Казалось, что природа просто издевается: вокруг одно сплошное серо-белое марево неба, накрывшего город фарфоровой чашкой. Снег пушистыми, белыми хлопьями кружился, укрывая землю белым одеялом, таял на искусанных губах, оседал роем невесомых, тускло блестящих звёздочек в золотисто-медовых волосах, вкусно хрустел под подошвами ботинок. От непривычного холода немели кончики пальцев. Холодно. Слишком холодно для солнечной, тёплой и приветливой Италии, с сетью узеньких улочек, тускло освещённых переулков, бесконечных тупиков, паутиной расползшихся по всему маленькому городу, слишком безжизненно, забыто, почти безлюдно. Реальность ускользала сквозь пальцы приятно-холодным песком времени, сходила на нет, исчезала, растворялась в прозрачном, стеклянном воздухе вместе с Мартином. Все чувства — пепел, горьким осадком ложащийся на дно души. Медленно тлеющие чувства, которые тупит безразличие того, от кого больше всех хочется тепла. Просто ему так легче, так проще. Ничего никому не говорить, молчать. Забыться, потерять себя в лабиринте узеньких улиц очередного безымянного города, в который их закинула судьба, забыть, кто он есть, зачем существует, что здесь делает, пока опять не перестанет глушить одиночеством, пока вновь не захочется дышать, пока не станет немного легче. Курить до потери сознания от едкого дыма, топить свою боль в алкоголе, задыхаться от бесконечного потока мыслей, шумов, смененных обстановок, мнимого ощущения счастья, разъедающего сердце, ядом текущего по венам, заполняющего сознание невнятными всполохами воспоминаний. Мартин толкает скрипучую дверь задрипанной гостиницы старого образца почти на самом краю города (где он только их находит? И ведь остались же! Видимо, для любителей экстрима), впуская в тёплое помещение стаю весело кружащихся снежинок и студёный ветер улицы, заставив вздрогнуть и поёжиться сидевшую на рецепшене молодую девушку, Той поприветствовал её холодной, натянутой улыбкой и, не стряхивая снега с капюшона кожаной куртки, направился к лестнице ведущей в его номер, номер, который был предназначен именно для таких вечеров, когда пустота глодала изнутри и захлёстывала слишком восприимчивое сознание. Мартин почти сразу стирает о себе все воспоминания, оставив только расплывчатый образ, лишняя предосторожность никогда не помешает. Старые ступеньки лестницы тихо скрипят под осторожными, лёгкими шагами. Мягкий, уютный сумрак номера приветственно принял в свои тёплые объятья, дверь с тихим щелчком захлопнулась. Мартин садится на кровать и невидящим взглядом утыкается в стену. Что с ним? Ничего. Совсем. Пусто просто и холодно немного, разодранная в клочья душа просит пощады и покоя. Есть не хотелось, спать тоже, не хотелось вообще ничего. Машинально скидывая куртку, которая с глухим стуком падает на пол, Той идёт к бару, наливая себе двойную порцию виски, и рассеяно переводит взгляд в окно, там свирепствует природа во всём её великолепии. Идти было некуда, да и не за чем. Оскар и Кай отправились на очередное задание, оставив их в этом снежном аду. Уже прошла целая неделя, оставаться наедине с Джо становилось невыносимо, почти нереально, контролировать себя, держать в узде, подавляя желание прикоснуться. Плещущаяся в гранёном стакане жидкость цвета расплавленного янтаря, обжигающая горло, горячим камнем падающая в желудок — это всё, что у него осталось, его воспоминания, тусклыми отблесками мелькающие в сознании, ненавязчиво сплетающие вокруг него невесомую паутину мыслей, снов, невнятных, чуть тёплых, совсем немного отогревающих заледеневшую душу. Сегодня в планах у него было напиться, желательно быстро. Но получалось всё, как обычно, не так, как хотелось. Мартин откидывается назад с тихим стоном, закидывая руки за голову. Поздно, слишком поздно. Алкоголь кружил голову, взбудоражил мысли, вскрыл тщательно скрываемую правду, сорвал тормоза, беспардонно сломал баррикады, вывернул наизнанку память и душу. «Джо». Холодные, почти ледяные, плохо слушающиеся пальцы проскальзывают под тонкую рубашку. Той выгибается, прикрыв глаза, глубоко и рвано вдыхая, прикасается к болезненно ноющему низу живота, лёгкое холодное прикосновение отдаётся напряжённой дрожью во всём теле, тянуще и пьяняще пробегающей по позвоночнику. «Джо». Хриплый стон, когда собственная рука касается напряжённой плоти. Он был не приучен к такому обращению со своим телом, но сегодня, сейчас... Он не мог думать ни о чём другом, кроме него, ему хотелось ощутить его в себе, слиться с ним, стонать, изгибаться, ловить каждый горячий вздох, целоваться до исступления. Невозможно. «Джо». Рука скользит быстрее, парень шире разводит ноги в стороны, приподнимая бёдра, принимаясь проталкивать в себя два пальца, тонких и длинных, скользких и блестящих от нанесённой смазки, прохладных. Едва слышный всхлип, когда кончики пальцев проходят второе кольцо мышц ануса. — Scheisssse...- он себя едва слышит, тело само надевается на два пальца, яростно толкающихся внутрь, а Мартин лишь жалобно поскуливает, насаживается сильнее, подаваясь бёдрами вперёд, извиваясь, зажмуривая глаза до цветных точек под веками, которые соединяются вместе, что бы в следующий миг вновь рассыпаться невероятным каскадом. "Джо".Бледная кожа, почти сливающаяся с постельным бельём, розовые, напряжённые соски, вздымающаяся грудь, рваное дыхание, тихий стон при каждом новом толчке внутрь, в кровь закусанные, чуть припухшие губы. Он изгибается, оставляя единственной точкой опоры голову и ноги, закинутые на спинку кровати, широко разведены в сторону, почти в растяжку. Той уже стонет в голос, ему всё равно. Так хорошо, очень хорошо. «Джо». Мартин ласкает себя бешено, безумно, страстно, почти разрывая пальцами, задыхаясь, но получая лишь лёгкое удовлетворение. — Джо, — рванулось из полуоткрытых губ, Март выгибается ещё сильнее, на мгновение замирая где-то на грани оргазма, широко раскрывая глаза, в которых вспыхнуло яркое пламя, а потом провалилось дно зрачков, опоясанное оплавленными ободками радужной оболочки. Тягучая, как смола судорога, проходит по всему длинному, чуть угловатому телу, начиная откуда-то снизу, у пальцев ног. Немец лишь громче стонет, выплёскивая на плоский живот семя, почти теряя сознание, взлетая на вершины блаженства, забывая дышать. Джо. Джо. Джо.