Натурал

Рон Уизли был натуралом — всегда, насколько он себя помнил, c самого раннего детства ему нравились девочки. Девушки. Женщины... У него стыдно вставало при виде Флер Делакур, он дрочил на грудь мадам Розмерты, обжимался с Лавандой Браун по всем темным и не очень углам Хогвартса. Он любил Гермиону — свою нежную, чистую, красивую, умную, так сладко пахнущую Гермиону! Определенно и несомненно, Рон Уизли был натуралом. Вот только он почему-то каждый раз забывал об этом, когда остервенело вбивался, забрав в кулак отросшие пряди светлых волос, в горячий рот или откляченную задницу Малфоя... Вколачивался, оставляя на бледной коже засосы и следы. Потом долго стоял в душе, смывая с себя въевшийся запах, придумывал, что будет врать Гермионе, когда она спросит, как он провел вечер, и обещал себе, что этот раз точно и обязательно будет последним. Потому что сколько же можно! Потому что так нельзя, неправильно, грязно, и вообще он натурал, а Малфой... Просто временное помрачение рассудка. Когда началось это безумие, Рон был уверен — ну раз. Ну два! А потом все, им просто надоест, и само как-то закончится. Малфой подцепил его в Лютном, куда Рон пошел искать для Джорджа очередной не слишком законный ингредиент. Почему-то решил, что им надо выпить за прошедшие школьные годы, будь они неладны, затащил его в какой-то подозрительный кабак, и пока Рон соображал, что к чему, и придумывал, как бы от Малфоя отделаться — тот как-то неожиданно оказался под ним, голый, потный, стонущий от возбуждения. И Рон кончил так, как никогда не кончал раньше, рыча по-звериному и почти теряя сознание от накатившей горячей волны. Так оно все и покатилось: понимающая ухмылка одноглазого трактирщика, маленькая грязная комнатушка, скрипящая постель, дикий, животный, сводящий с ума секс. Оргазм, от которого звенело в ушах. Грязь, стыд и больше никогда — до следующей совы, каждый раз разной, с запиской от Малфоя. Рон научился врать — это оказалось не так уж сложно, надо было только не запутаться, что и кому ты наплел, рассказывая, как прошел день. Мама его, наверное, раскусила бы, мама всегда знала, когда они пытались ее обмануть. Разве что Джорджу и Фреду удавалось ее обвести вокруг пальца, да и то через раз. Но маме было не до него, а Гермиона его не слишком внятным объяснениям верила безоговорочно. И Гарри верил. И Джордж... Только любимая сестренка Джинни иногда так загадочно на него смотрела, но молчала, за что Рон был ей, наверное, благодарен. Говорить обо всем с Джинни он был как-то совсем не готов. Пожалуй, только с Малфоем все было честно: непонятно, порой невыносимо до звона в ушах, но честно. Встретились, потрахались, разошлись до следующего раза. Все. — Да ты меня просто заездил, Уизли, — даже тяжело дыша, Малфой умудрялся растягивать слова. — Что, твоя гр... Грейнджер тебе не дает? — Не твое дело! Не смей... Малфой рассмеялся, гибко потянулся, перекатываясь на бок. — Черт, Уизли, люблю, когда ты так краснеешь! Пусти, я в душ. Подвинься, говорю! Рон молча смотрел, как Малфой — так и не ставший, даже в мыслях, Драко — исчезает за дверью ванной. Почему он опять не нашелся, что ответить? Всегда он выставляет себя дураком. Иногда Рон задумывался: а Малфою это все зачем? А? Даже если допустить, что ему нравятся мужчины — было в нем что-то этакое, еще со школы было, если задуматься, — Рон-то тут при чем? Представить себе, что Малфой на него, что называется, запал, Рон не мог. Угу, запал. Еще в школе. Конечно. И все эти «Уизли наш король», бесконечные подколки, издевки и оскорбления — не из-за дружбы с Гарри, а из большой любви, да? Да ладно! Рон, конечно, знал, что особым умом не отличается, не зря столько лет с Гермионой общался, но в такое даже он не поверил бы. Бред же, ну! Гермиона... Да Рон и подумать не мог, что когда-нибудь сделает с ней что-нибудь... такое! Ну, как с Малфоем. Ведь невозможно представить себе, как Гермиона, опустившись на колени, облизывает его член! Или стоит на четвереньках, а он входит в нее сзади и начинает трахать, крепко держа за бедра. Или... Нет, никогда, ни за что он не заговорит с ней об этом! Она... она не такая, его Гермиона, она чистая и светлая. Его будущая жена. Любовь всей его жизни. Кончики пальцев ей целовать, смотреть, как читает, голос ее слушать, запах волос вдыхать. Его счастье, его солнышко, как она вообще его, балбеса такого, выбрала? А Малфой... — Малфой! — громко позвал он, как только смолк шум воды. — Поговорить надо. Малфой, голый, с блестящими на плечах капельками воды, опустился на край кровати, вытирая волосы полотенцем. Рон сглотнул, отодвинулся, не отрывая глаз от ровных скупых движений худых малфоевских рук. Как же ему сказать-то... — Говори. — Я женюсь. На Гермионе. Мы... мы уже день свадьбы назначили. Движения Малфоя были все так же размеренно неспешны, он словно не слышал, и Рон продолжил, торопясь и проглатывая слова: — Ну... Знаешь, я и Гермиона... Малфой, ты... Мы не можем больше, понимаешь? Потому что... ну нечестно так, Малфой! Я не могу. А ты... О том, что Малфой бывший ловец, Рон вспомнил слишком поздно — резкий рывок, и он уже притиснут к постели худым сильным телом, заведенные за голову руки сжаты в крепком захвате, а серые злые глаза горят пугающе близко. — Ты чего? Пусти! Рон не понимал, чего Малфой вдруг так завелся. Не мог же он... Не мог же. — Малфой, ты спятил? — Все решил, да, Уизли? Ты что думал, мальчика для траха себе нашел? Развлекся — и до свидания? — Малфой... Скинуть Малфоя не получалось, он был цепкий, гибкий, скользкий — хорек, правда. И... Черт, нет! Только этого не хватало. Поздно — Малфой уже ощутил его возникающую эрекцию, ощерился в усмешке, вбил колено, раздвигая ноги. — Значит, у нас сегодня последний раз? А потом станешь честным семьянином, детишек своей грязнокровке настругаешь. Дурак ты, Уи-изли. Рон считал себя натуралом, даже с Малфоем. Он не мог представить, что их роли поменяются, ему казалось это грязным: скользкие пальцы в анусе, разведенные задранные ноги, медленно, с трудом раздвигающий тугие мышцы чужой член, боль, растянутость, резкие толчки. Малфой, умевший отдаваться так, что сводило пальцы на ногах, брал его решительно, почти грубо, ломая в зародыше слабое сопротивление, лишая воли и заставляя почувствовать себя... Рон не знал, как, с чувствами у него всегда было сложно. Он только знал, что никогда ничего подобного не испытывал и, наверное, уже не испытает. А потом мысли ушли, и чувства ушли, осталось только тело: подвывающее, подмахивающее, просительно скулящее, вздрагивающее в такт, выгибающееся в предчувствии разрядки... Малфой не сказал ни слова ни во время безудержного траха, ни после, просто встал, скрылся снова в душе, оделся и ушел. Совсем — Рон знал, что совсем. Он не жалел, нет, это же Малфой! Ему просто стало пусто. Назначенный день свадьбы неумолимо приближался. Гермиона все чаще шушукалась с Джинни, выгоняя его из комнаты, Гарри поощрительно хлопал его по плечу, Джордж улыбался и пытался шутить. Мама включилась в предсвадебные хлопоты с подзабытым энтузиазмом и блеском в глазах. А Рону все казалось, что что-то не так, неправильно. Что он загоняет себя в ловушку — да ладно бы себя, Гермиону тоже загоняет в эту же ловушку. Каждый раз, когда она улыбалась ему, целовала, присаживалась на колени, ему хотелось кричать. Только он и сам не знал, что. И поговорить-то не с кем... «Знаешь, я тут изменял Гермионе с Малфоем. Да, и он меня тоже, и это было охренительно. А теперь скажи, что мне делать, Гарри?» Лучший друг даст ему в морду и будет абсолютно прав. Большой серый филин, такой же наглый и высокомерно смотрящий на окружающих, как его хозяин, постучал в окно, когда Рон в одиночестве слонялся по дому. В последнее время он предпочитал не оставаться один, но Джинни утащила Гермиону смотреть свадебные платья, Гарри был занят в Аврорате, Джордж разрабатывал в лаборатории очередную гениальную гадость... Вот Рон и ходил из комнаты в комнату. Ни о чем не думая. Ни о ком. Совсем. Пока не прилетела чертова птица! Поспешно увернувшись от острого клюва и протянув филину кусок завалявшегося в кармане печенья — который тот, естественно, не взял, — Рон развернул тонкий дорогой пергамент. «Драко Малфой и Астория Гринграсс поздравляют Рональда Уизли и...» И в самом низу, торопливыми, рвущими пергамент буквами: «Будь ты проклят, Уизли...» Громко хлопнула дверь. Рон прислушался — почему так тихо? — Рон, спускайся, я вернулась! — как-то нервно крикнула Джинни. — Ро-о-он! Где ты? Рон не пошевелился, так и остался сидеть у стены, глядя на скомканное и аккуратно расправленное письмо. Если не отзываться, Джинни уйдет — у нее всегда много дел, ей некогда рассиживаться. И тогда он спустится, чтобы поговорить с Гермионой. Чтобы разрушить то, что так долго и тщательно выстраивал... В голове было пусто, мысли куда-то разбежались, он пытался спланировать разговор с Гермионой, подумать, что скажет, с чего начнет, но не мог. Просто ждал, когда снова хлопнет входная дверь. Но хлопнула дверь в его комнату, и на пороге показалась Джинни, ухода которой он ждал, как благословения. — Гермиона сбежала! — едва отдышавшись, сказала она и протянула Рону конверт. — Я его открыть не смогла... В общем, она зашла в примерочную, я ждала, ждала, захожу — а там только письмо. А Гермионы нет. Что вообще происходит, ты можешь мне объяснить? Без проблем раскрыв конверт, Рон прочел несколько строчек, написанных убористым почерком Гермионы: «Рон, наверное, это неправильно — уходить вот так, не попрощавшись, но, думаю, что так будет лучше. Я просто не могу с тобой говорить сейчас. Но ты ведь сам никогда не решишься признаться, да? Так случилось, что я знаю про вас. С Малфоем. Мне пришло письмо — анонимное, без подписи. Наверное, мне нужно было с тобой поговорить, спросить прямо, но я не смогла. И я стала следить за тобой. И, черт возьми, Рон, почему ты никогда не смотрел на меня так? Я не знаю, что сейчас между вами, но наша свадьба, скорее всего, привела бы к появлению еще одной не самой счастливой семьи. Поэтому...» Рон не дочитал, просто не смог. Он поднял на Джинни невидящий взгляд. Это было... Это... Как же так, а? — Рон, — в голосе Джинни звучало неприкрытое сочувствие, — все плохо, да? Рон, не молчи! Скажи хоть что-нибудь! Рон вскочил и ринулся к выходу. У него все получится, он просто не может упустить на этот раз. Должно же ему повезти, в конце-то концов!