Фруктовое вино

Вино пахнет фруктами, вино пахнет цветами, вино пахнет побегом от реальности. У нее кожа чуть загаром тронута, большая соломенная шляпа закрывает недостаточно, темные очки выглядят дорого, но нужны не для этого. Серсея не трезвеет последние пару месяцев; только так можно выносить присутствие Роберта рядом, только так можно смотреть за тем, как молоденькая потаскуха вешает лапшу на уши сыну, чтобы запустить руки сначала в состояние Баратеонов, а потом и до денег Ланнистеров добраться. Маргери пишет картины (мазню, думает Серсея), Маргери улыбается своей этой отвратительной ухмылкой. Маргери целуется так, как никто другой не целуется. — Чудесное утро, правда? — ее голос звучит настолько сладко, что аж тошнит. Серсее просто интересно, когда уже она перестанет притворяться. — Эти игры на меня не действуют, милочка. Она откидывается на спинку шезлонга и делает крупный глоток из бокала. Холодное розовое вино приятно стекает по горлу вниз, в желудок. Отметает в сторону любое состояние похмелья и обещает еще один сносный день в компании мужа. Мужа, сына и девчонки с ее родней. Делать вид, что ей нравится этот союз, уже нет абсолютно никаких сил. Маргери тянется за бутылкой и наливает себе в пустой бокал. — Не рановато ли для правильной девочки? — Не рановато, — Маргери отзывается без злобы, Маргери отзывается так тепло и спокойно, что за этим должна стоять фальшь. Она сама вся — сплошная фальшь. Серсея хочет раствориться в бутылке, Серсея хочет стать этим самым вином. Ей этот месяц на восточном побережье Италии дается с трудом. Маргери касается ее ноги, Маргери что-то говорит, а Серсея лишь пьет дальше. Пахнет цветами, пахнет вином, пахнет остатками силы. Дочь своего отца бороться так устала, дочь своего отца уже не верит, что корпорация мужа отойдет ей. Отравить его можно было бы, но слишком рискованно. Особенно сейчас. Фрустрация, тупик. — Руки убери и оставь меня в покое, — говорит она Маргери. Она говорит ей это каждое утро, несколько раз повторяет днем. А вечером сама ее целует. Вечером пьяно дышит ей в губы, в шею и обещает ее ни на шаг не подпустить к корпорации. Маргери смеется, Маргери, кажется, совсем все равно, что она к вечеру всегда уже достаточно сильно пьяная. Шлюхе лишь бы ноги раздвинуть, думает Серсея. Все равно перед кем. Она амбициозная и изворотливая, конечно, но слишком юная. Ей не хватает опыта. — Мы все знаем, что корпорация все равно будет моя, — тихо произносит Маргери ей в самые губы, кусает нижнюю. — Можно выкинуть всех мужчин с доски, но ты не сможешь управлять ей одна. А я тебе нравлюсь. Роберт снова где-то пьет, Роберт так или иначе по местным борделям шляется или по стрип-барам, а Серсея целует в их кровати Маргери, лишь смеется над амбициями девчонки, которая еще не нюхала этого большого бизнеса, этих серьезных ставок. — Томмен не откроет тебе дорогу к контрольному пакету акций. — Мы посмотрим. Маргери кусает виноград, сок брызжет в разные стороны. Серсея себя в ней узнает. Наблюдает за ней со стороны, развалившись на кровати, и понимает, что именно так неотвратно тянет. Это особая форма нарциссизма, наверное. (Она всегда страдала нарциссизмом, ведь. Еще с юношеских лет, когда они целовались с Джейме, когда оба только учились целоваться.) Следующая стадия. Просто ее младший сын никогда не видел обнаженную женщину. Особенно такую, как Маргери Тирелл. Вот и купился. Вот наивный ребенок и влюбился в эту коварную шлюху. Маргери халат надевает, достаточно свободно завязывая на талии. — Если ты считаешь, что я всего лишь играю чувствами твоего сына, так почему же ты не остановишь меня? — она произносит слова так легко, отправляет в рот очередную виноградину, которая лопается на зубах. Серсея усмехается коротко (пьяно). — Я люблю своих детей. — Но себя ты любишь больше. — Не сме-е-ей, мерзавка, — тянет она. Глаза прикрывает, мир начинает вращаться от количества выпитого. Голос Маргери раздается сквозь вакуум. Голос Маргери звучит глухо. — И все же ты любишь себя больше, чем своих детей, Серсея. Иначе ты давно бы нашла способ от меня избавиться. Она засыпает не сразу, не особо улавливает четкую границу между этим опьяненным штормящим состоянием и сном. Утром привычно накрывает похмельем, утром рядом с кроватью — как и всегда — находится недопитая бутылка вина. Даже сквозь темные очки солнце пробивается и режет глаза. Серсея прячется за соломенной шляпой, за бокалом и розовым вином, к которому язык привык уже намного больше, чем к воде. Маргери опускается на соседний шезлонг, намазывает руки и плечи кремом для загара. — Чудесное утро, правда? Серсея взгляд на нее не переводит даже, хотя прекрасно знает, что за темными очками все равно не видно будет, куда именно она смотрит. Голову не поворачивает. Лишь замечает с другой стороны бассейна Роберта, флиртующего с девушкой, накладывающей детям мороженное. Его настолько очевидные измены уже давно не задевают, его настолько очевидные измены больше даже не бьют по больному эго. Серсея делает глубокий вдох, отстраняет бокал от лица. Пахнет цветами, пахнет вином. Едва уловимо пахнет маслом, должно быть, утром она снова рисовала свою мазню. Пахнет кремом для загара. — Эти игры на меня не действуют, милочка, — говорит Серсея. Маргери улыбается.