Про Лес и Океан

      Он слабо улыбается, думая о том, что люди странны.       Странные по своей природе.       Сегодня он снова в образе пса, который копирует движения ребёнка, склоняя голову в сторону. Затем в другую. А сейчас делает вид, что не понимает, почему ребёнок плачет.       Он редко предстает перёд детьми в своём любимом виде. Взрослый мужчина их пугает, не всегда, но часто. Животным было быть проще. Они шли и не задавали вопросов, ему, конкретно ему нет. Вопросы уходили в тишину леса.       «Почему папочка привёл меня сюда? Почему мамочка, так громко плакала? Почему? Почему?»       Ему всегда казалось, что дети знали ответы на свои вопросы, но им было проще убедить себя в обратном, чем поверить, что их сюда приводят родители, чтобы не забирать.       Дети быстро превращались в кости. Их размывал дождь, растаскивали животные.       Это всегда было грустно.       И чтобы не говорили, он всегда пытался их согреть. Прижимался в обличии пса, прогонял хищников, смотрел мокрыми глазами на пропавшие жизни, которые просто оказались никому не нужными.       И не важно, какое время было за пределами его владений. Почему-то люди считали, что в лесу они укрыты от всего. Что лес ободряет их злые мысли.       — Тшшш, — он слабо улыбается, укрывая девушку своим плащом, воспитанно не задерживая глаз на её обнаженном плече в ссадинах.       Почему-то многие считали, что насилие и то, что оставалось после него, легче прятать в лесу.       Он вежливо предлагает пройти к огню, крепко удерживая её плечи, не позволяя обернуться, чтобы она не увидела то, что на самом деле произошло с её телом. Наверное. Наверное, можно сказать, что ей повезло. Умерла раньше.       То ли люди ужесточились. То ли он с годами, все меньше и меньше их понимал.       — Вортигерн, — потирает её плечи, подкидывая в огонь ещё хвороста.       Ему нравилось это имя. Нравилась та девочка, которая его так прозвала. Она была невероятно красивой, даже после смерти. Хотя он нарушив все уставы и нормы, обернувшись волком, заволок её в пещеру, пытаясь отогреть. Девочка, говорила, что он хороший и глаза у него добрые, как у её отца короля, который скоро вернётся за ней, обязательно вернётся, а пока она будет называть его именем отца, так. Так не сильно страшно, несмотря на пургу.       Её отец правда был королём. Который шёл слишком долго.       Он был так зол, что король пришел слишком поздно, что того разодрали медведи. Кажется потом была война, а ещё старший братец активно высказывал своё недовольство за вмешательство в дела смертных.       Но Вортигерну было плевать. Девочка заслужила, чтобы на том свете оказаться со своим отцом, которого так ждала.       Ему нравилось разговаривать вот с такими душами, которые ещё не знали о своей кончине. Было в них, что-то наивное и очаровательное. То, что они могли говорить о совершенно странных вещах.       — Я бы тебя нарисовала.       — Что? — ему нравится улыбка в ответ.       — Нарисовать. Портрет. Я учусь на художника. Ты очень красивый.       — Есть вещи куда больше достойные кисти.       — Какие например?       Вортигерн улыбается, мягко, тепло, поправляя поленья в огне.       — Океан.       Он знал, как это было странным. И абсурдным. Но, что поделать. За его долгую-долгую жизнь, случались и более абсурдные вещи, чем, лес влюбленный в океан.       Они были божествами. Кому даровали то, что казалось ближе. Вортигерн был лесом, который обязан был встречать и сопровождать заблудшие души. Холодным, дождливым, тем, самым, где утренняя роса всегда была инеем, где скалы, вот-вот могли обвалиться под ногами, а эта милая опушка, оказаться топью. Лес не был жесток, лес был дик, но только от того, что люди заставляли его одичать, зная, сколько костей служит удобрением для могучих секвой и сосен.       Что же до океана.       Он был совсем юн. Сменив своего отца на этом величественном посту.       Люди сразу почувствовали перемены. Дикие ветра. Расцветающие ледники. Прекрасные волны. Не прекращающие танцы морских тварей. Они кружили в реверансе, вокруг своего прекрасного юного покровителя, который мог, только своей улыбкой, заставить играть все, так, что даже самые отважные и закалённые морские волки, отказались пуститься в путь.       Многие пришли на поклон и знакомство к молодому океану. Только лес, величественно одарил его беглым взглядом со своим неподступных скал, не зная, что дразнить его совершенно не стоило.       Сначала он омывал эти скалы из злости. Затем вошёл в азарт. Ему хотелось, чтобы лес свалился к его ногам, на песок, в пучину поглубже, где среди стонущих деревьев, щепок и листвы, сбросит с леса его спесь.       Ему хотелось. Он не понимал почему, но ничего не мог с собой поделать. Заводя корабли, раскачивая волны, сокрушаясь с каждым разом все сильнее и сильнее. Вызывая дождь, расходясь настолько, что от его криков сверкало небо, а когда молодой пыл остывал, все застывало.       Тогда лес впервые спустился к нему.       Быв слишком очарованным тем, как замёрзли его ели, как дождь, всего от выдоха молодого океана обернулся снегом. Сменяя ливень, мерным снегопадом. Аккуратные большие хлопья без намека на ветер, опускались на замерзший песок. Лес ступал по льду, с интересом смотря на застывшие в нем щепки и листву, медуз и рыб. Морские твари любили океан, несмотря на его бурный и вспыльчивый нрав, всегда кружили возле него, преданной свитой.       Океан тяжело дышал, внимательно, жадно смотря на лес. Так близко, что его можно было коснуться.       — Я думал у тебя зелёные глаза. Ты же лес, — он хотел сказать не это. Он вообще не понимал чего хотел, он уже касался чужих скул, заворожено смотря на того, кто вызвал в нём бурю своим равнодушием, не замечая и намека на это равнодушие сейчас.       — Я не тот лес, который дарует жизнь, я тот, который дарит умиротворение страдающим.       Молодой океан хочет, что-то сказать, кажется про справедливость, точнее про её вероятное отсутствие.       В отпуске она, точно знает, отец говорил, что старушка наконец отправилась куда-то в район Гайтаны, но уточнить где это конкретно находится, он не успел.       Точнее, не посчитал нужным.       Парень тихо сглатывает, когда лес мягко прижимает его ладонь к своей щеке. Наверное, стоило, что-то сказать. Но они просто так стоят, пока юный океан смотрит, как лес трется о его ладонь. Как пес. Это кажется противоестественным.       Так же, как и то, чем они занимаются в пещере.       Лес стонет и просит называть его Вортигерном, океан с жадностью ловит его голос и умоляя найти, и ему имя. Это казалось, важным. Нужным. Необходимым. Чтобы Вортигерн выдыхал его имя. Имея ввиду именно его, а не отца, деда, другие океаны. Других божеств.       Он буквально ревёт, как раненый зверь от осознания того, что лес мог принадлежать, кому-то другому.       Он бормочет имя. Целуя бледные плечи, тянет его за руки к себе, побуждая сесть на себя.       Долгие минуты, просто на любование друг другом. Изучение тел. Пальцы мягко давят, почти щекочут массируют светлую кожу, раз за разом вынуждая срываться на новые звуки. Стоны, улыбка, смех, который быстро обрывается от встречи взглядов. Океан не может сомкнуть губ, с алчной жадностью желая впитать все, что сейчас видит и держит в своих руках.       Плавные толчки, на пробу. Слишком глубоко, чтобы быстро и резко. Слишком мало, чтобы не срываться на судорожные касания. Слишком. Молодому богу, все казалось слишком. И он снова теряет контроль.       Кусая, сжимая в крепких объятиях, впиваясь пальцами в ровную бледную спину, оставляя свои отпечатки.       Волны снова разбиваются о скалы.       Деревья со стоном падают вниз.       Они ловят губы друг друга, будто на эти мгновения забыли о том, что являются бессмертными божествами. Цепляясь так отчаянно, будто этот шум за пределами пещеры может уничтожить то, что создавалось.       Океан снова рычит, боясь что чужие руки оттолкнут, но Вортигерн лишь тянется за новым поцелуем.       Где-то опрокидывается корабль и визжат люди, жены дергаются в домушках с берега, неосознанно прокалывая себе пальцы иглами.       Старое поверье, улова не будет.       Вортигерн упирается пальцами в чужие могучие плечи, пытаясь хоть чуть отдышаться, отстраниться, набрать воздуха, но океан сильнее вжимается в него. Развернув, прижавшись грудью к спине, не переставая вбиваться так, будто завтра упадет небо.       Где-то наверху падает дерево, ревёт придавленный олень.       Медвежатам, чью мать убил охотник, будет, что поесть.       Океан кусает чужие плечи, клеймя и присваивая себе, не переставая сжимать в объятиях, несмотря на то, что пришёл штиль. Молодой бог слабо улыбается в светлую кожу, когда Вортигерн все ещё двигает бедрами, подрагивая от волны оргазма рухнувшего на него, на них с головой.       Они тихо дышат, это умиротворение рушит только смех в ответ на возмущенное бормотание.       — Не смейся. Я сам хочу.       — Ты же сам умолял найти тебе имя.       — А теперь хочу сам. А я, всегда. Получаю. Что. Хочу, — выдавливает слово за словом, переворачивая Вортигерна, вжимая его лопатки в камень, успев словить зубами очередной стон, принимаясь терзать чужие губы вновь.       Штиль продлился недолго.       Вортигерн не врал.       Он в самом деле был влюблён в молодой океан. Его нрав. В его придурь. То, как тот исправлял последствия своей страсти, не умея в должной мере контролировать свои силы. И как ни странно. Жертв не было. Да, корабли затонули, но всех смертных, чудом, вынесло на берег волнами.       А потом у него в лесу появился корабль. Настоящий. Статный, большой. Его правда быстро, обвила листва, пытаясь сделать под стать всему ландшафту.       — Ну, как? — шире, было улыбнуться невозможно.       — Это корабль.       — Я про имя! — невозможно кричать с большой детской обидой, так, что волны, так же возмущённо ударились о скалы.       Вортигерн снова роняет тихую улыбку, обходя корабль, внимательно смотря на табличку.       — Король? Так себе.       Да. Ему очень нравится его дразнить. Нравится, как хмурится его океан, как хмурится и небо за ним. Как тот, что-то остро бросает, сотрясая его горы. Как важно отворачивается и выглядит, так уверенно, будто бы в самом деле, никогда не вернётся.       Ворт улыбается мягче.       — Артур, — с удовольствием ловя улыбку в ответ, когда его Артур оборачивается, и все-таки самодовольно отвешивает реверанс.