Сводный оркестр народных инструментов Бешикташ отправляется в гастрольный тур...

— Доброе утро! Настолько шумным утро бывает редко. Обычно все сползаются тихо, периодически в полголоса бубня проклятия в адрес раннего подъёма. Притихнуть их не заставляет ни сообщение, во сколько начинаются тренировки у других клубов, ни личный пример тренера, ни поощрения за бодрое настроение на разминке… Но сегодня что-то изменилось, и в раздевалку просочился лучик солнца. Солнечная пушистая шевелюра, широкая радостная улыбка, незамутнённый разумом и неотягощённый думами о судьбах мира взгляд огромных красивых глаз. Джанер Эркин быстро и уверенно сбрасывает свитер и футболку сразу, хотя обычно первым делом, войдя в комнату утром, рушится на скамейку и начинает ныть о том, что ему нужен кофе, тортик и ещё 2-3-5 часов поспать. Короткий взгляд даёт разгадку. — Твой приехал? — мне требуется время, чтобы впустить в свою жизнь понимание, что некоторые люди могут встречаться не только с женщинами. Много времени. Больше только на то, чтобы осознать, что сам, кажется, пополнил прошлой зимой их список. — Агась! — довольная улыбка защитника аж слепит. — Как догадался? — У тебя чрезвычайно затраханный и заспанный вид, счастливая улыбка и засос на ключице, а Шюкран, как мы знаем, обычно не кусается… Джанер смешно трёт обеими руками красные глаза, негромко смеётся, смущённо ныряет в шкафчик, добывая там футболку, тренировочные, гетры. Порой за ним так забавно наблюдать. Как за домашним зверьком неведомой породы, маленьким ребёнком, оказавшимся в незнакомом, но очень интересном месте. Он очень интересно выпадает из реальности, когда его мысли, действия и чувства не занимает футбол. — Кстати, — подаёт голос с другого конца раздевалки Умут, — как она на него реагирует? — Выставила нас в гостиницу, но пообещала постараться привыкнуть и принять мой выбор, — немного сконфуженно, но самодовольно отвечает Эркин… И меня пробирает странным чувством, какое возникает у маленького мальчика из далёкой провинции, привыкшего играть в футбол с самим собой при виде первой в своей жизни трансляции матча. В мире есть те, с кем тебя объединяет что-то большее, чем количество хромосом и даже название родной страны. Добавить сюда возможность, сегодня, здесь и сейчас, задать вопрос компетентному (как ни странно, не только по ловле ящериц на газоне) человеку, и в голове созревает решение. Пока Найыр горячо здоровается со ставшим с ним на удивление близким Ляичем, натягиваю поспешно олимпийку и сажусь рядом с деловито шнурующему бутсы Эркином. К кому я за следующим советом пойду, к Рики? — Ты что-то хотел, Бурак? — лениво, будто заранее зная, о чём я собираюсь спросить, тянет он, выпрямившись и чуть заметно дёрнувшись от лёгкой колючей боли внутри, которую я, не зная её лично, чувствую, как свою. — После обеда приедет Дорукхан, — осторожно начинаю я, отметив появление в раздевалке Бойда, Виды и Ялчина. Наверняка столкнулись в коридоре или на стоянке и ждали друг друга, перекидываясь своими глупыми шуточками. — Я забронировал на сегодня на вечер столик в кафе на побережье. Хорошее кафе, европейское… Я хочу пригласить Токёза, но не знаю, как ему об этом сказать… Выражение глаз Джанера не поддаётся описанию. В огромных тёмно-синих омутах проскальзывает первая в его жизни сложносочинённая мысль. Мне кажется на секунду, что у него аж кровь от лица отливает, от чего становится заметной россыпь бледных веснушек на высоком подвижном лбу, а тёмные волоски широких бровей привстают от напряжения, стремясь защитить эмоциональный фон хозяина от переохлаждения. — Так и скажи, — пару раз моргнув, выговаривает он. — Только сразу не говори, что это свидание, а то сбежит, размахивая костылём! У Дорукхана глаза русалки. Только не прекрасного существа, живущего в сияющем замке в волшебном мире Диснея, а демона морской пучины, питающегося сердцами ещё живых пиратов в то время, когда Сцилла и Харибда топят беспощадно их корабли. Мне больно видеть, как он хромает, держась за костыль, который всё же держит на весу. Мне бесконечно радостно видеть в его глазах радость от встречи вместо боли и горя, улыбку вместо до крови закушенных губ. — Я опоздал? — улыбается он, опираясь обеими руками на стол, сползая на низкий стул с небольшими подлокотниками. — Прости, я теперь так медленно хожу… — Это ерунда, — я дожидаюсь, пока он расположится, придвигаю ему меню. — Я думаю заказать мясо с овощами, кофе… Он улыбается, будто понимая что-то особенное, что-то своё. Подозвав официанта, просит пересадить нас в приватный уголок подальше от окна, в которое так просто заглянуть любому, кто знает нас в лицо. Заказывает стейк из страуса, рисовую лапшу с грибами и острым соусом для себя и гречневую, с тягучим сырным для меня. — Так лучше? — спрашивает он, когда официант, пока готовится мясо, ставит на столик высокие европейские стеклянные чашки с кофе с молоком и большой, один на двоих десерт из бананов, мороженого и карамели. Озирается, не дав ответить, находит где-то за спиной красную свечу на длинном подсвечнике, поджигает длинный белый фитиль. — Так лучше, скажи? Мне больно улыбаться, понимая, что он всё понял и гадая, чем всё это кончится. Что он скажет, что я отвечу и… В мою ладонь, сжимающую вилку, проскальзывают тёплые сухие пальцы. Я чувствую мозольки от костыля и острейшее желание поцеловать каждую из них. Меня парализует при том, и Дорукхану приходится приложить усилие, чтобы вынуть вилку из моих пальцев и притянуть мою руку к своим губам. — Я ещё до операции всё знал, — произносит он еле слышно. — А потом Чыкыр рассказал, как отвозил тебя в тот день домой. Как ты плакал. Твит видел, фотки, всё… Я не знаю, как реагировать, Бурак, — сердце проваливается в пятки. — Но я хочу быть рядом с тобой. У Дорукхана глаза мифического чудовища из недр Босфора, тёплые сухие губы, мозольки на ладони правой руки. Макает кусок банана в карамель и подтаявшее клубничное мороженое, протягивает мне. Он тоже не знает, что делать со всем тем, что свалилось тут с год назад на наши с ним головы. А я начинаю понимать, снимая этот банан с его вилки зубами, как это здорово порой — не знать.