Ната Упырёк и следователь Гештальт

      У старшего сотрудника особых поручений Оперативного отдела Сигизмунда Гештальта до сих пор не было ни одного не закрытого дела. Метод у товарища Гештальта эффективный, так что будь ты нэпман или шпион, зиновьево-троцкист или просто тайный вредитель — любого Гештальт расколет, на чистосердечное выведет.       Однажды в кабинете товарища Гештальта раздаётся звонок: это вызывают его с Западной границы. — Дело, -- говорят, -- серьёзное. — Ждите, буду, — отвечает товарищ Гештальт и сразу выезжает на место.       На месте встречает следователя сотрудник отдела погранохраны красноармеец Могилов. — Рассказывайте, что у вас.       И красноармеец Могилов рассказывает: — Границу стерегут хорошо, добросовестно, но и враг не дремлет. На нашем участке и дальше к югу она по реке проходит. И вот какое-то время назад стали подмечать подозрительное: вроде бы мелочи, и докладывать толком не о чем. Проверять проверяли: патруль ничего не видел, собаки след не берут, в окрестных деревнях в один голос твердят, что посторонних не бывало.       Так вышло, в этот понедельник задержался я у школы, и подошёл ко мне пионер, докладывает: оказывается, у нас тут контрабанду таскают. “Кто? От кого услышал?” — “Не знаю, товарищ пограничник, слухи ходят.”       Потом, на другой день, я специально к школе заскочил, будто по делам. Подходит ко мне другой пионер, и рассказывает, будто контрабандой доставлен пакет для каких-то иностранных агентов. Неслыханное дело! Выясняю, что одна девочка что-то знает, но сама нам рассказать боится. Я ему говорю: “Передай ей, пусть приходит, не стесняется.”       И вот, в третий раз жду я возле школы. Подходит ко мне девочка, Натка из Погоста — деревенька тут такая, — и мнётся, глаза отводит, сказать что-то хочет. А пионерского галстука на шее нету. Вот я и спрашиваю: “А где ж твой галстук?” — “Нету,” — отвечает, — “не приняли меня в пионеры, родители не пускают.” “Так ты, получается, не давала Пионерской клятвы? Я тебя помню: ты из кулацкой семьи. А не наговариваешь ли на нашу службу часом?” Тут она в слёзы — и убежала.       Гештальт, выслушав такой рассказ, головой качает: — Эх, что ж вы такой несознательный, товарищ Могилов, свидетеля всё равно выслушать надо. Где сейчас эта девочка? — Хоронят её сегодня, — тихо отвечает красноармеец Могилов. — В овраге нашли, с ножом в сердце.       Значит, знала что-то Натка, понимает следователь Гештальт. Дело и правда серьёзное. Вдвоём с красноармейцем отправляются они тотчас же к Погосту, спрашивают, где живёт семья, в которой девочка умерла — и им сразу показывают.       В большой комнате на большом столе стоит детский гроб, лежит в нём девятилетняя Натка, в зажиточном семействе младшая дочка. Вокруг молча толпится вся её родня и местный поп, лица хмурые, смотрят не на пришлого следователя, а как будто сквозь его. Чувствует Гештальт: не доверяют они ему, крепко будут друг за друга стоять, своих не выдадут. Так и оказалось: всё, что ему удаётся из расспросов выяснить — да, нашли тело в овраге неподалёку, кто такое с ребёнком сотворить мог не ведают. И мать не плачет, не умоляет найти душегуба — смирилась. Дурной знак: либо знает, кто это сделал, но отчего-то покрывает убийцу, либо запугали её сильно.       Перед следователем Гештальтом стоит непростая задача: своим излюбленным методом он, конечно, правды добъётся, но есть в нём один недостаток — времени нужно немало, особенно когда подозреваемых целая деревня и ни улик, ни свидетелей. Так что пока Гештальт будет с перекрёстными допросами возиться, иностранный агент — если он правда есть — своё получит и вглубь страны уйдёт. А зная, что из-за убийства шум подняли, ещё осторожнее будет, и, чего доброго, успеет личину сменить и все известные местным контрабандистам ниточки к себе оборвёт.       Нельзя время терять. так что придётся идти другим, радикальным путём.       И Гештальт решается: объявляет семье, что похороны отменяются, потому что тело нужно отправить на экспертизу. Никто ему не возражает, хотя обычно деревенский люд возмущается. Так они с красноармейцем и уходят, забрав гроб с собой.       На вокзале в столице Гештальта и его груз ждёт служебный автомобиль. Но едут они не к судмедэкспертам, а в совсем другое место, о котором простым горожанам знать не положено, да и неоткуда: круглое двухэтажное здание спрятано в глухом дворе среди корпусов ведомства, без пропуска туда не пройти, а с улицы ничего не увидишь.       Подвалы этого здания — вотчина полковника Живодаровой. Сидят здесь вовсе не преступники, заговорщики и реакционеры — в круглых подземных помещениях по радиусу расположены одиночные кабинеты для лучших учёных в области прикладной экзофизики, некротехники и гилломорфетики. Чтобы ничто не отвлекало светлые умы от работы на благо народа, и не появилось искушения продать важные наработки за кусок хлеба для своих детей, семьи каждого резидента Подвала Высоких Технологий — сокращённо ПВТ — содержатся в хороших, безопасных условиях на государственном попечении с ограниченным правом переписки. Под присмотром полковника Живодаровой все неукоснительно блюдут трудовую дисциплину, технику безопасности, ходят в тапочках и всегда моют руки перед едой.       Гештальт уже сотрудничал с отделом полковника, так что добиться срочной встречи с ней не составляет особого труда. Он сразу излагает суть дела. — Хорошо, — соглашается полковник. — Возьмём девочку в работу. — А ваши специалисты точно справятся? Третьи сутки с предположительного времени убийства пошли, не поздно ли? — Справятся! — Сверкает полковник Живодарова акульей улыбкой. — У нас процедура пусть и экспериментальная, но хорошо отработана, мы планируем в следующей пятилетке внедрять её повсеместно. Скоро у нас совсем не надо будет умирать. Один только вопрос: её в пионеры принять успели? — Нет. — А была ли она, на худой конец, атеисткой? “Юный безбожник” выписывала?       Гештальт печально качает головой: — Значит, всё-таки не получится? — Отчего же, получится. Но придётся вам за ней присматривать и хорошо контролировать. Обратитесь потом в хозяйственный отдел, чтобы серебряные пули выдали, на всякий случай. — Чего следует опасаться? — Видите ли, оживляем мы при помощи, скажем так, особой грибницы. Для людей новой формации, строителей коммунизма у нас есть стойкий и очищенный от большинства нежелательных свойств сорт, выведенный академиком Лысенко (а вы думали, товарищ Лысенко у себя в Одессе хлеб вырастить пытается? О нет, он мыслит шире и смотрит дальше!). Но для беспартийных этот сорт не подходит, не воспринимает организм. Так что таких пациентов мы обрабатываем устаревшим, дореволюционным способом, пусть и модернизированным, и в результате появляются неприятные побочные эффекты. У вашей погостовчанки проявится в первые дни сильная жажда крови, которую необходимо обуздать. В нашей практике принято держать упырят первый год под замком, тогда из них можно выдрессировать сознательных членов общества; но у вас особый случай. А значит, вы ни при каких обстоятельствах не должны допустить, чтобы она получила хоть каплю родной крови: иначе инстинкты навсегда возьмут над ней верх, она утратит возможность следовать достойным идеалам и станет обычным паразитом-кровопийцей, какими были дикие предки этого вида.       Гештальт подписывает все бумаги, принимая на себя ответственность. Тем же вечером его вызывают в ведомственную клинику: в приёмном покое сидит Ната, ждёт выписки. Девочка одета в школьное платье с чёрным передником и белые носочки, взгляд её безучастно блуждает с предмета на предмет и не останавливается на Гештальте, когда тот подходит познакомиться. — Есть хочу, — только и говорит Ната. — Потерпи. — Память восстановится постепенно, — предупреждает строгая врач, штампуя последний бланк.       И вот снова следователь Гештальт едет на запад, к границе, на этот раз не один. Всё ближе они к родным местам Наты, и Гештальт замечает, как её безразличие сменяется всё нарастающей заинтересованностью. Вот уже глаза сверкают красным разок, другой. — Есть хочу, товарищ следователь, — жалобно просит она. — Потерпи ещё. Можешь показать последнее место, где ты была до того, как в больнице проснулась?       Натка кивает и ведёт следователя с присоединившимся к ним красноармейцем Могиловым к оврагу возле родной деревни. — Да, здесь её и нашли, — подтверждает Могилов, когда Натка, что до этого шла уверенно, останавливается в нерешительности, не зная, что делать дальше. — Ты кого-то встретила, — помогает ей Гештальт. — Помнишь, кого?       Глаза Натки вдруг загораются красным: — Туда, — указывает она на деревню. — Туда надо. Там он.       Гештальт отмечает: девочка смотрит прямо на свой дом. Неужели кровь родную отсюда учуяла? Если упырёк в силу войдёт, им вдвоём с Могиловым с ней не совладать.       В кармане у Гештальта головка чеснока: случись что, можно упырю на время нюх отбить. Мера более щадящая, чем серебром стрелять, но всё равно на время Натку из строя выведет, и придётся следственный эксперимент отложить, ещё день терять. — Ладно, — решает следователь рискнуть. — Пообещай, что от меня ни на шаг. Помни, Натка, тебе нельзя родных трогать, ясно? — Ясно, — кивает девочка, а сама глаз с хаты не сводит.       Красноармеец Могилов берёт винтовку наизготовку: часть выданных спецпатронов Гештальт ему отдал. Шутка ли, если в деревне упырь сорвётся и на людей бросаться станет; нельзя такого допустить.       Гештальт берёт Нату за руку, и они идут к дому. У калитки упырёк замирает: — Не могу дальше пройти. Впусти меня.       Снова Гештальт раздумывает, не пора ли остановить пока сеанс. Но тут кто-то в окошко выглядывает, посмотреть, кто пришёл — и тут же резко занавески задёргивает. Следователь тотчас открывает калитку и шагает первым: — Входи, Натка, во двор, а в дом я тебя не пущу.       Натка к окну бросается: — Там, там он!       А в доме слышен переполох. — Товарищ Могилов, зайдите-ка внутрь и скажите окно распахнуть, пусть свидетельница семью увидит.       Могилов так и делает. Натка тут же цепляется, виснет на оконном карнизе, но остаётся снаружи. Буравит красными глазами родных, что остаются на своих местах за накрытым к ужину столом по приказу вооружённого красноармейца. Могилову и самому не по себе, крепко сжимает он винтовку. — Мама, я есть хочу, — говорит девочка. — Убирайся! — кричит испуганная мать. — Убирайся, тварь, ты не моя дочь!       Древняя старуха в углу вслед за ней подхватывает, начинает проклятиями сыпать, и вот уже вся семья ругается, причитает и молится на разные лады, слов не разобрать.       Вдруг Гештальт замечает краем глаза движение: кто-то крадётся через двор к дальней части забора, что к лесу ближе. Только он хватается за пистолет, а Натки уже нет рядом — в три прыжка настигает она жертву и сбивает взрослого мужика с ног. — Нет! — верещит испуганно тот. — Убирайся!       Гештальт хватает Натку за плечо и чувствует, что не удержал бы — но девочка сама не вырывается, послушно отступает на шаг. Удивиться следователь не успевает, не до того сейчас; наводит пистолет на мужика. Тот тотчас руки поднимает, встаёт на колени, в глазах ужас: — Сдаюсь! Я, я убил, господин начальник! Вяжите меня, только твари этой не отдавайте!       Тут как раз на подмогу красноармеец подбегает, и Гештальт с Наткой отступают на безопасное расстояние. — Предательница! — воет мужик, злостью страх перекрывая. — Родных сдать решила! От тебя вся семья отреклась!       Смотрит Гештальт: окончательно гаснут красные огоньки в глазах Натки, теперь перед ним стоит обычная растерянная девочка, только что бледная очень. — Кто он? — Тот, кого я у оврага встретила, когда домой шла. Дядя мой, мамин брат… кажется. — Кажется? — Не чую больше крови родной, — шепчет Натка.       В столицу Гештальт возвращается через неделю, когда дела на границе все закончены: убийца арестован, сообщники, что вместе с ним контрабандой промышляли, пойманы, сознались и дали показания, как именно им удавалось от погранслужбы незамеченными уходить; посредника, что иностранному агенту груз доставить должен был, догнали, под конвоем в соседнем вагоне сидит.       И снова Гештальт везёт с собой детский гроб: голодная Натка стала целыми днями спать. Для закрытия дела осталось всего ничего: отчёты для суда подготовить, и к полковнику Живодаровой явиться, доложить, как проявила себя пациентка, и каким неожиданным способом удалось побороть опасную тягу упырька.       А ещё — оформить на неупокоенную социальную сиротку опекунство, и определиться, кем её можно покормить.