***
Если и есть принцип «дерись или беги», то Кевин не делает ни того, ни другого. Он только замирает, костенеет в своей маске, выбранной для публики: широкая улыбка, очаровывающая уверенность и обаятельная небрежность. Когда они натыкаются на кого-то из прессы по дороге к стадиону, Рико по-дружески ласково держит руку на его плече, смеется весело, и Кевин отвечает ему улыбкой тоже. — Сегодня без автографов твоим фанатам, Кевин, — Рико утягивает его в сторону, и пресса делает несколько фотографий, где они, как всегда близкие друг к другу, весело переглядываются и общаются без слов. Больше чем братья, будто не способные проводить время порознь. Все эти одинаковые фото, лучше, чем постановочные, со светлыми, по-мальчишески азартными лицами — они дублируют друг друга из года в год, вызывая восхищение их связью и заставляя завидовать успеху. За дверьми раздевалок веселье Рико сползает до раздраженного оскала — будто все его эмоции мешаются со злостью; радость Кевина блекнет до защитной отстраненности. Первый избавляется от маски, когда захочет, а второму это делать запрещено. Рука Рико смещается к затылку, ногти едва впиваются в заднюю часть шеи — но если не реагировать и не сопротивляться, то тому (возможно) станет скучно. Внутри все привычно обращаются к ним взглядами при появлении, и Рико отвлекается. Кевин выдыхает.***
Некуда бежать и уж точно лучше не драться. Что ему остается, если не замирать, когда Рико, сгребает его майку на вороте и впечатывает в шкафчики? — Ты же меня понял? Никого в раздевалке уже нет, все вышли, кроме Жана, который, оставшись последним, бросает на Кевина беглый взгляд, не задерживаясь — и там тоже нет мыслей сопротивляться. В его взгляде всегда есть сочувствие, скрытое — для Кевина, но ещё там есть облегчение, незаметное, о котором Кевин отлично знает. Вороны всегда немного закрывают на происходящее глаза, потому что пока у Рико есть Кевин, на остальных ему плевать. Они играют в друзей, но никогда в равных; Рико тянет его ближе и ниже, так, чтобы смотреть сверху вниз, его пальцы больно впечатываются в татуировку на щеке. Номер один — номер два. — Понял? И Кевин спокойно — ровно — кивает, после чего Рико, снисходительно фыркнув, отпускает его. Когда Кевин идет к выходу, у него перед глазам мелькают черные точки — в какой-то момент он перестал дышать и теперь с трудом заставляет себя снова это делать. Путь преодолевается автоматически, он мог бы пройти его даже во сне, Кевин идет за Рико без единой мысли в голове, но для того, чтобы просто дышать, ему уже требуются усилия. Это всё должно закончиться, когда-то достигнув предела, даже если Рико хочется обратного. Он бы хотел держать Кевина рядом всегда.***
Кевин догадывается, что у него проблемы, потому что он уже не ребенок, он лучше Рико в спорте, но старается об этом даже не думать. Кевин сильнее него просто физически — но он столбенеет от страха с каждым годом всё сильнее. Это уже не рациональное, а на уровне рефлексов. Кевин раздражает Рико с каждым днем всё сильнее, тот тоже вырастает из безобидного мальчика — только у него под маской не страх, а злость. Детская зависть и обиды в нем плавятся и бурлят в виде гнева и агрессии, и в итоге целиком выплескиваются на Кевина. Рико ненавидит его всё более опасно и зациклено, он тоже не в порядке как и Кевин, и тоже никогда не доберется до специалиста, который починил бы ему мозги и сделал бы адекватным. Единственное место, где Кевин может отвлекаться от всего и выкладываться на полную, единственная страсть, которую он выбрал сам и которая ему разрешена — Экси. Кевин носит её с собой, где только может и вне поля тоже. Собирает старые записи игр, зарисовывает стратегии команд, изучает биографии игроков. Ему хватает тренировок, но, если появляется время, Кевин уходит на поле один. Придя в комнату, где нет никого другого, кроме Рико, нет никаких стен и отговорок, Кевин идет к своему столу. На том стопки из газет и листков с записями, книги и вырезки — это его предел возможного «побега». Но страсть Рико — внимание. Он захлопывает дверь в комнату так, что Кевин понимает — до стола он не дойдет. Рико ненавидит окружающих за то, что они не дают ему достаточно внимания и не утоляют его бездну девиаций внутри, ему всегда мало, особенно, когда у кого-то больше. В последнее время накаляется ситуация с отцом и братом, хотя они даже не видятся, ухудшается всё между ним и Кевином — по капле, по плевку, с каждой новой угрозой. Рико ненавидит Кевина за всех остальных, он приходит в бешенство от того, что Кевин ворует предназначенное ему внимание и ещё больше от того, что тот сам его не дает. Кевин не знает, что ему делать; беги, дерись, замри — ничего из этого не подходит. — Рико… — Что ты о себе возомнил? Кевин не любит смотреть Рико в глаза, но там даже стараться не надо, чтобы увидеть сумасшествие. В их возрасте в голове положено быть мешанине из гормонов, в Экси они всегда на адреналине, но у Рико внутри хаос из нездорового и разрушительного, а Кевин слишком долго находится рядом с ним, чтобы не заражаться этим. — Ты думаешь, я не вижу, что ты вытворяешь? Хочешь занять моё место на поле, а, Кевин? Рико теснит его собой, хватает за одежду — пока что только за одежду — и Кевину хочется опустить взгляд, чтобы следить за его руками, но нельзя. Неважно, что послужило причиной гнева, это абсолютно не имеет значения. Поводом может назваться что угодно, потому что на самом деле он один — Рико просто не в порядке. И Кевин не знает, что с этим делать. — Рико, — произносит он с бОльшим нажимом. С предупреждением и тем холодным спокойствием, которые иногда способны повлиять на чужое состояние. Иногда Рико неожиданно слушает его и слушается, осекается — сейчас же он замирает лишь на секунду, глядя острее. Сегодня не тот случай. Он отстраняется, но Кевин видит, что злость в нем перешла грань эмоций и переплавилась в намерения. Рико движется мягче, не так резко, но остается напряженным — зацикленным в выплеске скопившегося гнева. Он кладет руку Кевину на горло и заставляет пятиться, пока тот не упирается ногами в кровать. Кевин держит руки у бедер, чтобы дергающиеся пальцы не вцепились в чужую руку, ему остается только казаться спокойным и пытаться сделать хоть что-то вслепую, пытаться найти нужные слова. — Не надо. Ты же знаешь, что я никогда бы не сделал ничего… — Ничего — какого?.. Его аналог русской рулетки, которая однажды прикончит Кевина выстрелом. Он сглатывает в чужую ладонь, и рот Рико искривляется в более хищном выражении. Ему всего семнадцать, Рико просто такой же парень, не больше и не меньше, в нем нет ничего, что должно было бы вселять такой иррациональный страх, который ломает Кевина даже на уровне бездействия — это уже настолько глубоко в подкорке, что не избавиться. Рико валит Кевина на кровать, ловит то его руки, то снова горло, практически не отстраняется так, что они пересекаются ногами. Мелькает лезвие. — У тебя нет причин этого делать. Ничего не было, на поле всё происходит так, как ты хочешь, — голос Кевина спокойный до неестественности, учитывая, что его сердце колотится от панической атаки. Он безжизненный, хотя Кевин сам не представляет, как это возможно. Выжженные привычки и навыки. — Кевин, — вкрадчиво произносит Рико. В его подкорке это так же крепко, справиться будет всё сложнее, а Кевин будет рядом всегда, чтобы видеть, как тот становится хуже. — Ты даже не стараешься, — лениво бросает Рико. Он больно опирается коленом на бедро Кевина — рукой на его бок, в свободной прокручивая нож. Их предел братских традиций и ценностей. — Что ты хочешь? Я сделаю. Рико отрицательно качает головой. Он задирает футболку Кевина ножом, держа его плашмя; острие цепляет кожу даже на задержанном вдохе, оставляя царапину вверх по животу. Дерись, беги, говори. Кевину хватает беспорядка в собственной голове, чтобы ещё разбираться с тем, что у Рико, он не знает, что тот хочет услышать и что тем движет. — Пожалуйста, я прошу тебя. Взгляд Рико на секунду поднимается от ножа к лицу Кевина, но это всё. — Я слушаю тебя и без этого, прекрати. Это ни к чему. Рико недовольно дергает ртом, но он не говорит Кевину заткнуться — он хочет его слушать и дать шанс остановить себя. Прекращая давить основанием ладони на бок, Рико ведет ногтями вверх, задирая ткань выше и добираясь под ней до шеи, опять — его циклит на каких-то вещах, так же как на самом Кевине целиком. Рико семнадцать, и в нем бурлит ненависть и злость, которые выливаются на Кевина, все — на него одного. Рико мучают страхи и обиды, которыми он режет Кевина так, чтобы следы не увидели остальные, его изводит нервное возбуждение, которое Рико сам в себе ненавидит и которому находит всё тот же старый способ выражения в виде насилия. Неизвестно, чего больше, но Кевину приходится иметь дело со всем этим сразу. Нож становится острием на его грудь, Рико не давит на него и тот легкий, но собственный вес рукоятки всё равно достаточный, чтобы лезвие вспороло кожу. У Кевина начинает болеть в висках от сдерживаемого дыхания, от руки на шее, от темного взгляда на себе. Когда Кевин сдается и решает вздохнуть, чужие пальцы резко сжимают горло, перекрывая кислород. Порез ножа из-за рывка почти не ощущается, Кевин сжимает кулаки, удерживая самые здоровые порывы прекратить насилие над собой, подавляет нормальные инстинкты выживания. Рико касаться нельзя. Кевин жмурится, не смотря как тот, убрав лезвие, наваливается на него всем телом, размазывая кровь по груди. Никак не вдохнуть. В голове темнеет, немеют руки, Кевин не может протолкнуть воздух в лёгкие, и паника достигает в нем предела с пониманием, что Рико не заметит грани, когда нужно остановиться. Не вдохнуть — вдохнуть, вдохнуть, вдохнуть. Кевин хватается за него, почти обжигается от этого жеста неповиновения — даже в таком состоянии, — хотя это наконец дарит ему краткую свободу. Воздух раздирает лёгкие кашлем, шею продолжает сдавливать фантомным болезненным отпечатком, в то время как Рико также нависает над ним и держит, не давая согнуться и отвернуться. Кевин говорит: «Отпусти», голоса нет, но Рико понимает — он смотрит на его рот; ближе, чем казалось, пока Кевин держал глаза закрытыми. Паника душит его не хуже пальцев, в то время как в голове почти блаженно пусто от отсутствия мыслей. Кевин часто вдыхает открытым ртом, и не сразу различает, где именно Рико продолжает делать ему больно и где касается. Вместо «нет» — только хрип, и на него Рико уже не обращает внимания, прижимая его голову предплечьем к кровати, расстегивая его штаны и дергая их ниже. Между ними всё чем дальше — только хуже, Кевин определенно пропускает в своем воображении ступени, которые могут случиться с ним до смерти. Когда он перехватывает руки Рико, тот сжимает его кисть и опасно выворачивает пальцы правой так, что Кевин отдергивает её. Это — ещё на рефлексах: не повреждать руки, не терять способность играть. У них есть границы, как казалось Кевину — не оставлять следов, не ругаться на людях. Не примешивать к обычной физической жестокости ещё и это. Кевин думает — его отрицание так велико, что он просто игнорировал возбуждение Рико раньше. Никак не притрагивался к мысли, что у того встаёт, когда они вместе так близко — не хочет думать об этом даже сейчас. Наверное просто надеялся, что ненавидит Рико его все же больше. Он снова чувствует лезвие на коже, очень близко к шее, острие почти касается яремной впадины. — Не дергайся. Кислород уже достигает мозга, и Кевин осознает всё ясно, но продолжает слушаться чужих приказов — позволяет Рико развести себе ноги, вместо того, чтобы оттолкнуть, даёт оставлять на себе синяки. Он уже чувствует их на теле — там, где якобы могли оказаться следы от Экси, от клюшек и локтей, а не от одержимой хватки; Рико касается его шеи зубами, в нем желание сделать больно и утолить голод находит новые способы выражения, а у Кевина всё та же дорожка со страхом. Он даже не чувствует отвращения. Понятия личного пространства нет давно, и у Кевина к Рико как ни странно нет ни ненависти, ни презрения, должно быть что-то кроме страха, и когда-то было, но не теперь. Он пытается закрыть глаза предплечьем — Рико отводит его руки за голову, не даёт отвернуться, добирая себе эмоций и реакций по маске, которую Кевин безуспешно пытается удержать хотя бы отчасти. Не широкозубая улыбка — но хотя бы не отчаяние. Нож небезопасно падает где-то рядом с головой Кевина, но он не пытается его достать, а Рико отодвинуть. Они оба резко отвлекаются, Кевин — на боль, когда Рико наконец входит, а тот на удовольствие. Рико задерживает дыхание и звучно выдыхает, Кевин закрывает глаза, но не может закрыть уши. Его тянут ближе за бедра, кусают за плечи, и даже это недостаточно больно, чтобы перебить панику, от которой Кевина колотит. Это вообще не так больно, как он надеется. Рико выглядит пьяным, безумным, и Кевин не знает и не хочет знать, что у того в голове — он опять игнорирует это, ради собственной последней безопасности. — Ты мой, — припечатывает Рико. Он движется размашисто-плавно, сильно толкаясь до упора, прислушиваясь ко всему, что против воли издает чужой рот. «Ты мой» — произносит Рико по коже, прижимаясь губами к груди, цепляя свежую рану, кусая до придушенного вскрика. Кевин читает эти два слова даже в тяжёлом молчании, и в том, как Рико его трахает, как касается, добиваясь более ярких реакций. Как хватает вновь за шею — господи, нет. Вскидываясь, Кевин вновь встречается с чужим взглядом, видит в нем торжество, Рико сам заставляет его притворяться, но ненавидит, когда Кевин это делает, он выдирает из него и отчаяние, и страх, все самые яркие эмоции — потому что ему всегда мало, и от Кевина он хочет получить всё. — Пожалуйста, — Кевин хватается за его запястье, успевает выпалить до того, как пальцы пережимают горло. Его шея будет похожа на один огромный синяк. Если это не меньшая проблема, о которой ему стоит заботиться. Рико не прекращает двигаться, он цедит ему: «убери руки», но это выходит почти восторженно. Почти с обожанием на сравнении с обычной яростью. Кевин хватается за что придётся, чтобы не касаться Рико, когда тот лишает его кислорода и убивает каждым движением. Он устает бояться и искать нужную реакцию, держаться за маску — сил не остается вовсе. Кевин дёргается от учащающихся движений, выгибается болезненно и тщетно пытается ухватить ртом воздух. Рико склоняется к нему, едва ловит этот выдох; они смотрят друг другу в глаза и мольба Кевина рождает еще более глубокое желание у Рико. Он негромко стонет и не обращает внимания на то, как Кевин старается освободить шею. Опять немеют руки, выступают слезы, Кевин содрогается непроизвольно, а Рико стонет громче. Он смотрит на Кевина, легко перебарывая чужое сопротивление, в остром удовольствии позволяя себя пинать и царапать. Рико кончает, когда ужас в Кевине достигает предела, когда он использует оставшиеся силы и это не помогает. Крайнее напряжение уступает тому, что сознание начинает уплывать, Кевин расслабляется почти одновременно с Рико и это похоже на оргазм — внешне. Отпустив Кевина, Рико падает рядом на кровать, переживая редкий момент полного удовлетворения, а Кевина скручивает в мучительных попытках справиться с лёгкими.***
В национальной сборной после Лисов Кевин может позволить себе всё — личную комнату и столько личного пространства, сколько захочется, любые развлечения и общение. Он мог бы позволить себе любого психотерапевта, если бы захотел обратиться к нему. У него толпы фанатов, никакой двойки на лице, и для того, чтобы не видеть Рико, не надо даже прилагать усилий, потому что теперь тот никто. Им больше не семнадцать, а на десять лет больше, и Рико трахает его уже без нервного и судорожного, отчаянного, неумелого. Это все так же жёстко и грубо — и пожалуй, всё также нездорово. Рико нагибает его на диване в отеле, заставляя упереться локтями на подлокотник, прогнуться в спине, он ставит Кевина на колени — и, как и прежде оставляет следы там, где никто не увидит. Кевин вздрагивает от сильного укуса в основание шеи, сжимая кулаки — чтобы не потянуться к Рико. Экси — остаётся главной страстью, Кевин мог бы выбрать такую жизнь, какую бы только пожелал, но он продолжает приходить по ночам на поле, тренироваться как одержимый и изводить свою команду нечеловеческими требованиями. Это старая привычка и отклонение уже сросшееся с его личностью, у него есть выбор, и он мог бы добавить в свою жизнь что-то новое, но уже не хочет. — Рико… Отчаяние и волнение в голосе Кевина теперь на грани с просьбой, он не трогает того, потому что нельзя и потому что у них уже есть ряд правил, которые играют настолько привычно, что вызывают удовольствие как рефлекс. Кевину хочется прикоснуться не чтобы оттолкнуть, а чтобы притянуть ближе. Рико собирает его волосы в кулак и давит на затылок, медленно входя. Дергая за бедра, он заставляет Кевина вздрогнуть и кусать рот, Рико оставляет синяки от пальцев на боках, а Кевин бездумно тянется рукой к паху и оттирает внутреннюю сторону бедра. — Убери. Маска Кевина никуда не делась — он улыбается широко для СМИ, обворожительно общается на интервью, остроумно делится новостями с журналистами. Он почти икона, кумир и мечта многих, менеджеры продают его имя и лицо лучше, чем билеты на игры. Кевин мог бы выбрать почти любого. Мог бы, но, смотря на друзей и знакомых рядом, на фанатов и просто посторонних, он продолжает носить в себе отпечатки страхов прошлого, и понимает, что никто никогда не будет им одержим так же, как Рико. Тот кусает Кевина, вырывая крик, и сам же зажимает ему рот ладонью. Рико кладет вторую руку ему на член, и несмотря на все следы, двигается так внимательно и правильно, что Кевина каждый раз пробирает от удовольствия. Вместе с причинением боли Рико пристально — всё так же — следит за реакциями, и единственное, что изменилось с прошлых лет — они перестали искать ненависть друг к другу. Это не она. Кевин не носит больше маску с Рико, и тот маниакально хватается за всё, что Кевин дает и позволяет ему. Эгоизм и жадность по отношению ко всему окружающему сменяется в Рико исключительно на Кевина, преобразуется в безраздельное собственничество и обожание. Они оба зациклены друг на друге и с этим уже поздно что-то делать. Кевин вздыхает рвано, судорожно и вместе с тем осторожно хватаясь за запястье Рико, берет в рот и покусывает его пальцы. Рико тянет его к себе, заставляя запрокинуть голову и выгнуться, держа равновесие на коленях, пока Кевин смещает его руку себе на шею и сжимает поверх. Их традиции и девиации. В горло угрожающе упираются ногти, и Кевин убирает руки, позволяя Рико всё контролировать — всё, вплоть до своего дыхания. Позволяя себе не думать ни о чем, ловя эйфорическое ощущение того, что можно не волноваться ни о чем, не принимать решения, не носить маску, не стремиться к недостижимому. Рико стонет ему меж лопаток, целует загривок и двигает кулаком чаще, добиваясь чужого оргазма для собственного. У Кевина разъезжаются колени от слабости, темнеет перед глазами и наоборот заостряется восприятие, его выламывает от прикосновений к себе. Он толкается в чужую ладонь, раскрытым ртом пытается ухватить вдох — воздуха нет, нет, нет. Кевин кончает, содрогаясь, дрожа и переживая это продолжительно и ярко — только так и только с ним, — он закашливается, пока Рико, справляясь с собственным удовольствием, прижимает его к себе, не давая отодвинуться и гладя шею и грудь. Это их предел расстояния друг от друга — можно только ближе. С течением времени их девиации не приглушаются, а становятся чем-то непреложным, и чем дальше, тем между ними всё хуже, и хуже, и хуже.