Дорóгой орла

Гроза, разразившаяся над аббатством Санта-Мария-де-ла-Крус, началась так внезапно и обрушилась с такой силой, словно слив из господней канализации находился точнехонько над массивным крестом, венчающим древнюю обитель. Потоки воды моментально превратили в месиво подъездную дорогу, а ветер испытывал на прочность старинные витражные окна. Настоятель аббатства отец Витторио вознёс Всевышнему короткую молитву с благодарностью, что в этот час находится в безопасности и тепле, идущем от большого пылающего камина, и приступил к трапезе. На столе перед ним стояли миска исходившего паром рагу, откуда, словно ножка прелестной кокетки, торчала утиная голень, и кувшин молодого, но достаточно забористого вина. Однако стоило настоятелю обхватить утиную ножку пальцами, как снаружи настойчиво постучали. Хотя стуком раздавшийся грохот назвать можно было с большой натяжкой, скорее уж дверь выламывали. Отец Витторио уронил лакомство обратно в тарелку, основательно забрызгав сутану, и с зашедшимся от ужаса перед лицом неизвестности сердцем поспешил к двери, грозившей вот-вот слететь с петель. Вошедший в низкий проем едва не стукнулся головой о притолоку и провел рукой по лицу, стирая с него дождь и грязь. Мокрые темные волосы прилипли ко лбу, а некогда роскошный плащ, призванный укрывать от холода и ненастья, намок и превратился в обузу, облепляя ноги незнакомца. От этого вся фигура и манера держаться, при прочих обстоятельствах, видимо, внушающая уважение окружающим, теперь смотрелась весьма жалко. Кроме того, от вошедшего тащило застарелой пьянкой и лошадиным потом. Незнакомец быстро окинул настоятеля взглядом и, забыв поздороваться, приступил прямо к делу. — Надеюсь, вы простите мне столь поздний визит, но я бы хотел попросить вас об услуге, святой отец. Настоятель с тоской подумал, что просьбой тут и не пахнет. Человек, стоявший перед ним, явно привык отдавать приказы, а учитывая манеру изъясняться, придерживался не более чем вдалбливаемого с детства протокола. В подтверждение этой мысли незнакомец не стал ожидать ответа, а озвучил цель своего визита: — Я хочу, чтобы вы провели обряд венчания. — Что, прямо сейчас? — не удержался Витторио, испытывая облегчение оттого, что, по сути, ему не придется делать ничего страшного, а главное, никто не собирается грабить аббатство, разоряя алтарь или выкатывая бочки вина из подвала. — Да, — ухмыльнулся незнакомец, обдавая священника парами алкоголя. — Боюсь, дело не терпит отлагательств. — Ну что же… — Витторио вытер вспотевшие ладони о сутану и показал на небольшую дверь, ведущую в церковь. — Позвольте мне взять все необходимое. Это не займет много времени. С этими словами священник шмыгнул в другом направлении, скрываясь в небольшой каморке и нашаривая трясущимися руками Библию и необходимое для торжественного обряда облачение. Закончив с приготовлениями, он было пошел по направлению к церкви, но задержался у накрытого стола. Там жадно припал к кувшину с вином и сделал несколько торопливых глотков. Стер струйку красного вина с подбородка и, медленно выдохнув, твердым шагом направился совершать странный ночной обряд. Давешний незнакомец нашелся у алтаря. Он спокойно зажигал свечи, воткнутые вкривь и вкось где попало, и не выказывал никаких признаков беспокойства. Чуть поодаль, вне круга света от свечей, стоял второй мужчина, чуть ниже и чуть шире в плечах. Одна его рука привычно лежала на рукояти меча, выдавая в нем человека, который большую часть жизни провёл в боях, а не на светских приемах. Отец Витторио быстро потерял к нему интерес, решив, что второй незнакомец прибыл в качестве охраны и, заняв свое место, откашлялся. — Где невеста, ваша милость? Незнакомец спокойно водрузил последнюю свечу прямо на кафедру перед Витторио и махнул рукой в темноту, где молчаливым истуканом стоял его спутник: — Так вот же она, святой отец! Священник качнулся назад, испытывая головокружение, вызванное то ли выпитым второпях вином, то ли новостью о том, что ему предстоит сделать, и поспешно возразил: — Но Ваша милость, я не могу совершить обряд венчания двух мужей. Это… неправильно… и это против законов божьих. Это грех. Конец фразы отсек звук вспарываемого воздуха, и священнослужитель увидел у кончика носа острие меча, хотя, как незнакомец успел обнажить его, для него так и осталось загадкой. Витторио свел глаза к переносице, от чего стал похож на старого зайца. — Позволь мне самому ответить за свои грехи перед Всевышним, святой отец, — миролюбиво предложил незнакомец. Витторио мысленно перекрестился и решил, что сделал все, что мог. Ему оставалось только аккуратно кивнуть, и меч, сверкнув напоследок в свете свечей, вернулся в ножны. В этот момент второй мужчина сделал шаг вперед и потянул своего спутника за рукав, увлекая в темноту. Но акустика церкви при любом освещении была прекрасной и до настоятеля стали долетать обрывки фраз. — Твоя шутка зашла слишком далеко, Алессандро. Остановись. — Я похож на шутника? Ты же поехал со мной сюда, значит, был согласен? Эрнесто, что изменилось, черт тебя дери? — Я надеялся, что по дороге ты протрезвеешь и передумаешь. — Я уже принял решение, так с чего мне передумывать? — С того, что это опасно. Твой отец будет в бешенстве, когда узнает про твою новую выходку. На этот раз все зашло слишком далеко! — Только не говори, что ты испугался гнева моего отца. Ты никогда ничего не боялся до сего момента! — До сего момента речь шла о моей собственной жизни, а не о твоей. — Так позволь мне самому решать, что делать со своей жизнью! Отец Витторио усиленно смотрел в сторону темных мозаичных окон и ждал, чем закончится спор. Голоса мужчин, скрытых в темноте за пеленой колеблющегося от жара свечей воздуха, переплетались так привычно, что священнику стало понятно — эти двое знают друг друга чуть ли не всю жизнь. Да и тема спора явно была не нова. Наконец темнота, не отвоёванная у свечей, налилась тишиной, и спустя нескольких минут двое одновременно шагнули в круг света перед алтарем. — Начинать? — прочистил горло священник, ибо оба хранили напряженное молчание, и, заручившись синхронным кивком, раскрыл потрепанную Библию и начал обряд. Знакомые слова выходили из его глотки с трудом, но постепенно голос стал наливаться силой и уверенностью. Он плыл к темным сводам церкви и, отражаясь от стен, возвращался обратно эхом. Время от времени отец Витторио кидал быстрые внимательные взгляды на мужчин, стоящих перед ним, склонив головы. Темные волосы того, кого называли Алессандро, чуть подсохли и стали завиваться в кольца. У него были тонкие черты лица, длинноватый нос и в целом внешность казалась далекой от идеальной. Это было особенно заметно, когда он не вертелся и не распространял вокруг себя самоуверенность, дарованную лишь высшей касте. Его спутник, пониже и покрепче, видимо, Эрнесто, выглядел попроще. Его светлые жесткие волосы были коротко стрижены, а на виске, стоило ему встать в круг света, обнаружился короткий глубокий шрам. Они были непохожи, но все же неуловимо соединены, словно привязаны к деревянной деке одного кукловода, и стоило Витторио приступить к главной части обряда, оба не глядя коснулись друг друга рукавами, и лишь их мизинцы переплелись друг с другом, выдавая жест, которым они явно обменивались до этого много сотен раз подряд — невидимые для других и для всего окружающего мира. Священник отвел глаза и предложил мужчинам обменяться кольцами. В полной тишине тяжелое старое сглаженное временем кольцо в виде орла перекочевало на руку Эрнесто, в то время как на руке Алессандро оказалось совсем тонкое простое серебряное кольцо. — Можете поцеловать… — проглотил слово «невесту» священнослужитель, — друг друга, — и отвернулся, чтобы не видеть срам перед алтарем Господним. Однако в этот момент высокие двустворчатые двери в церковь сотряслись от шквала обрушившихся на них ударов. Двое у алтаря разомкнули объятия и синхронно обнажили мечи, с которыми не расставались даже во время церемонии. Дубовая дверь, чей засов держался на честном слове, распахнулась, и в церкви стало и светло и людно от солдат с факелами, заполонивших все свободное пространство. — Никому не двигаться! — раздалось откуда-то. Этот окрик заставил Алессандро вздрогнуть и интуитивно выпрямить спину. Теперь, когда церковь была хорошо освещена факелами солдат, под его плащом отчетливо просматривался золотой нагрудный знак в форме орла, распростёршего могучие крылья. — Арестуете будущего короля? — нехорошо ощерился Алессандро, но никто из солдат не делал ни одной попытки приблизиться. Эрнесто застыл за правым плечом друга, любовника и теперь, кажется, еще и мужа недвижимый, но готовый умереть за него в любую минуту. Самым последним в церковь вошел невысокий пожилой мужчина с благодушным лицом. Ни его одежда, ни манера держаться не выдавали в нем человека, наделенного особой властью, но все же то, как уверенно незнакомец чувствовал себя в этих более чем странных обстоятельствах, говорило, что решать, как закончится конфликт, будет именно он. Старик спокойно прошел вперед и боком присел на дубовую скамейку для прихожан. Завидя его, Алессандро опустил меч, но не вложил его в ножны. — Советник Авила? — нахмурился он. — Прошу простить меня за этот переполох, ваша милость, — начал тот, кого назвали советником, мягко. — Мы проследовали за вами от дворца, но потеряли на полпути. Тем временем дело не терпит отлагательств. — Что случилось? — коротко вздохнул Алессандро, глядя на сидящего перед ним человека. — Новое нападение? — Нет-нет! — торопливо заверил его Авила, для наглядности выставив вперед ладони. — Напротив! Ваш отец, король Алании, только что заключил мир. — Мир? — растерялся Алессандро. — Король Морелии согласился подписать мирное соглашение? — В этом нет ничего удивительного, — развел руками Авила. — Десятилетняя война измотала оба государства: и Аланию, и Морелию. Мир на руку всем. Алессандро кивнул, но не отвел взгляд от лица старого советника, словно не верил, что все так просто. Авила не разочаровал его, уже следующей фразой поставив перед выбором: — Мир решено скрепить вашим союзом с младшей дочерью короля Морелии принцессой Арминой. Алессандро покачнулся, быстро мотнул головой и, словно не надеясь, что жест был достаточно красноречив, сказал: — Не бывать этому! На лице советника Авилы не дернулся ни один мускул. Напротив, его улыбка стала мягче и душевнее. — Мальчик мой, — начал он медленно, вставая со своего места и направляясь к алтарю. — Я знаю тебя с детства и хорошо помню, как ты горел желанием совершать что-то значимое. Правда, твои помыслы были направлены более на поле боя, нежели на заседания Совета Старейших. Но дело в том, что значимые дела зачастую вершатся не с мечом в руке, а за столом переговоров. И ты, как единственный наследник трона, должен понимать, что наши желания не всегда совпадают с нашими обязанностями. Алессандро закусил губу, но советника не прервал. — Позволь мне выразиться более ясно, — Авила приблизился вплотную и аккуратно положил свою ладонь на руку собеседника, все еще покоящуюся на рукояти меча. — Если ты разорвешь помолвку с принцессой Арминой, миру не бывать. А это значит, что твои подданные продолжат гибнуть в бессмысленной, никому не нужной войне. Разве сотни и тысячи жизней не стоят того, чтобы мы смиряли свои… плотские желания? — и, так как Алессандро продолжал хранить молчание, добавил: — Однажды ты станешь великим королем, мой мальчик. И сейчас время сделать к этому первый шаг. Алессандро стоял, склонив голову. Его взгляд был направлен в сторону алтаря, где несколько минут назад он обменялся кольцами с тем, кто меньше всего на свете подходил для этого. Но в круге свечей было пусто.

________________________________________________________

Все, что произошло позже, оставило в голове лишь глухой шум. Мысли метались, ударяясь одна о другую, ощущение пьяной удали сменилось тупой растерянностью. Всю дорогу до королевского замка Алессандро молчал и лишь раз за разом оглядывался, выискивая среди следовавших за ним солдат Эрнесто. Тот ехал опустив голову и стискивая в руках поводья. И на пальце, который совсем недавно, еще полчаса назад, украшало кольцо с орлиным гербом, теперь было пусто… Венкеслас Третий — король Алании, владыка Гарских островов и Западного мыса, а главное, отец Алессандро, едва завидев сына, скривился и отправил его смывать с себя грязь, пот и дурное настроение: — Заодно будет время поразмыслить. Алессандро кивнул, по-прежнему пребывая в липком, омерзительном шоке, и вышел, уже ни на кого не оглядываясь. А потому не увидел, как, повинуясь немому приказу короля, солдаты из личной сотни советника Авилы — те, что и сопровождали его все это время, — сомкнули ряды вокруг Эрнесто, заламывая ему руки и обезоруживая. Впрочем, тот и не сопротивлялся, словно заранее смирившись и все поняв. Лишь глянул вслед ушедшему Алессандро, а после повернул голову к королю и вздернул подбородок. Тот смотрел в упор и по-прежнему молчал, из чего стало яснее ясного, что судьба Эрнесто решена уже давно, а все приказания на его счет Авила получил заранее, еще до того, как отправился в погоню за строптивым наследником престола и его любовником. Какими они могли оказаться? Сомнений не было. Мрачные подвалы древнего замка Аланийских королей хранили тайны надежно — годами, десятилетиями, веками. Как и палачи, чьи семьи выполняли свою мрачную работу из поколения в поколение, оставаясь неизменно верными древней правящей династии, носившей на своем гербе стремительный и грозный орлиный силуэт. Однако до конца свой путь до подземных казематов Эрнесто не проследил. Все кончилось еще до того, как перед ним распахнулись их тяжелые двери: сильный, умело нанесенный удар по затылку мгновенно погрузил его в черноту небытия. И он уже не почувствовал, как все те же ловкие руки обшарили его и забрали древнее орлиное кольцо, а после и вовсе раздели донага… Советник Авила славился тем, что все поставленные ему задачи решал быстро и так, чтобы раз и навсегда.

***

Принцесса Армина произвела на Алессандро сложное впечатление. Была она совсем не юницей, как почему-то думалось, да и насчет ее внешности портреты врали, приукрашивая реальность. Младшая дочь короля Морелии не была хорошенькой или даже просто привлекательной: густые, совсем не девичьи брови, слишком широко расставленные строгие глаза, впалые щеки, острые скулы, хищный, загнутый книзу нос. Да и тело… Очень худая, практически безгрудая… Но при этом смотрела она на будущего мужа так, словно тот вдруг обернулся упитанным барашком, про которого следовало немедленно решить: резать его прямо сейчас или еще немного откормить. Принцесса не соответствовала! Никак! Ничему! Ни канонам красоты, ни нормам поведения, которыми обычно отличались девицы из благородных семейств. И это вдруг выбило Алессандро из состояния тупой, именно что бараньей покорности, в котором он и пребывал все те месяцы, что прошли после побега в аббатство и полуночного венчания. Взыграло что-то вроде самолюбия, да и гордость наследника Орлиного престола вдруг подняла клювастую голову. Впрочем, во время торжественной встречи говорили только короли — владыки замиряющихся стран. Алессандро лишь глухо рыкнул в ответ на прямой вопрос, что готов до конца выполнить свой долг перед страной и народом. Армина же и вовсе ограничилась глубоким реверансом. При этом отец и мать не сводили с нее тревожных взглядов, будто опасались, что дочь в последний момент совершит что-то действительно опасное, способное разрушить все тщательно выстроенные планы. Это было любопытно, и Алессандро некоторое время внимательно наблюдал за будущей женой, ловя выражение ее глаз, пытаясь угадать реакцию на происходящее в изломе темных бровей или складке крепко сжатых губ. Но после гранитно-тяжелые мысли об Эрнесто — друге, любовнике, любимом, муже, который стал жертвой эгоистичной глупости Алессандро, вернулись, сдавливая грудь, мешая дышать и просто жить. «Долг! — повторил он сам себе в который раз. — Мир для тысяч людей! Жизнь для десятков пленных! Процветание королевства!» И все же Эрнесто… Кровь вскипала от мыслей о том, что с ним произошло. И в такие моменты кольцо с орлиным гербом — то самое древнее королевское кольцо, что в храме аббатства Санта-Мария-де-ла-Крус на краткий срок перешло к Эрнесто, а после было возвращено Алессандро невозмутимым советником Авилой — будто бы начинало пульсировать, биться, спрятанное на груди под одеждой. Так, как когда-то в редкие часы уединения заходилось в страстном стаккато сердце самого Эрнесто. Как же прекрасен он был! Как искренен в своем чувстве! Как напорист, властен и в то же время покорен. Как горели его глаза и сбивалось дыхание, когда казалось, что нет преград любви, когда мир сужался до состояния кожа к коже и губы к губам! — Нам надо обсудить кое-что важное, — негромко проговорила принцесса Армина, вдруг оказавшаяся справа от Алессандро. Тот кивнул. Одним разговором больше, одним меньше — ничего все это не изменит. Сколько слов было сказано за те полгода, что шла подготовка к свадьбе потомков двух некогда враждовавших королей! Сколько речей произнесено вслух, сколько мыслей обдумано про себя! Сколько улыбок продемонстрировано и сколько слез спрятано… А уж что творил Алессандро, когда понял, что Эрнесто рядом нет, что он пропал, убран из его окружения по приказу отца! Тогда он еще думал, что просто убран! Наивный! Да что наивный — просто идиот, юнец безмозглый, избалованный осознанием своей уникальности, своего всевластия, уверенный в безнаказанности! Советник Авила тогда все объяснил Алессандро более чем доходчиво. Сказал, стоя над прижатым к полу, буквально распятым несколькими солдатами наследником престола, который посмел дерзить самому королю: — Некого вам, ваша милость, в произошедшем винить! Только себя самого! Это ж надо было такое учудить! Хорошо хоть, что не узнал никто. И не узнает! Алессандро тогда задергался, начал что-то кричать, возражать, но заткнулся после того, как солдаты расступились, а за их спинами обнаружился палач, который удерживал в обеих руках по окровавленному мешку. Авила махнул рукой, и через мгновение рядом с Алессандро — так, что из перерубленной шеи капало чуть ли не ему на лицо — оказалась голова. Смертный ужас исказил черты, но все же не признать в убиенном настоятеля аббатства Санта-Мария-де-ла-Крус отца Витторио было невозможно. — Содержимое второго мешка я показывать вам, ваша милость, не буду — не зверь какой-нибудь. Но вы должны понять: это стало необходимостью ровно в тот момент, когда вы пришли вот к нему, — Авила тряхнул отрубленной головой священника, а после сунул ее обратно в мешок. — Таинство, которое он совершил по вашему приказу, было святотатственным и противозаконным, но все равно его последствия пришлось устранять. Не можно идти под венец, когда за душой… такое! — Авила передал мешок в руки палачу, а после, дождавшись, когда тот скроется в тенях за спинами солдат, склонился к самому уху Алессандро. — Увы, но, чтобы вновь жениться, тебе, мой мальчик, пришлось стать вдовцом. И повторюсь: некого тебе винить в смерти Эрнесто, кроме себя самого. — Он же спас вам жизнь! — простонал оглушенный, буквально уничтоженный известием Алессандро. — Тогда, в бою у Макуэлы! И вы поклялись, что… — Я помню все свои клятвы, — советник Авила выпрямился и вдруг, несмотря на щуплое, уже по-стариковски согбенное тело и малый рост, вдруг стал величественным и внушающим даже не уважение, а трепет. — Но долг перед родиной и перед Орлиным троном для меня превыше всего. Как, я надеюсь, и для вас, ваша милость! — Дорога орла никогда не бывает усыпана розами, — глухо выговорил король Венкеслас чуть позднее, когда солдаты уже отпустили Алессандро и Авила увел их прочь из королевского кабинета, где и приключилась вся эта безобразная сцена. При этом отец смотрел на сына тяжело и с таким глубоким чувством, что захотелось кататься по полу и скулить раненым зверем. — У нас под ногами лишь мертвые перья — останки погибших за свою страну воинов. — Эрнесто тоже был одним из них! Он бы жизнь отдал за Аланию и… — Он и отдал. Считай, за нее и отдал, — отрезал отец. — И теперь только от тебя зависит, не окажется ли эта жертва бессмысленной и бесполезной. Через неделю после этого разговора в королевском кабинете Алессандро, за столь недолгий срок ставший взрослым и каким-то, что ли, выгоревшим, будто земля под костровищем, поклялся встать у алтаря, чтобы отдать и свою жизнь на благо страны и народа. Чтобы браком, словно печатью, скрепить мир и добрососедство. В конце концов, что такое жизни двух любящих людей по сравнению со счастьем двух стран? Или… Алессандро вновь скосил глаза на свою будущую жену и утвердился в правильности родившейся мысли: речь шла не о двух жизнях, положенных на алтарь долга, а как минимум о трех. Потому что принцесса Армина тоже совершенно точно не стремилась вступить в брак с наследником Аланийского трона. — Когда желаете вести беседу? — спросил Алессандро и повел плечами, затекшими от долгого стояния и повисшего на них незримого груза. — В супружеской спальне. После церемонии венчания, — принцесса усмехнулась язвительно. — До этого возможности остаться с глазу на глаз безнадзорно у нас, скорее всего, не будет, а обсудить нужно многое. — Девочка моя, — зашелестела нежно едва ли не подбежавшая к дочери королева Морелии и нервно глянула на будущего зятя, — совсем неприлично оставаться наедине… — Мы не наедине, все приличия соблюдены, — отрезал Алессандро, убеждаясь в том, что Армина права: пока их обоих не доведут до порога спальни, возможности переговорить не будет. — Ах, эти мужчины! — откликнулась королева и неискренне засмеялась. — Такие нетерпеливые! Такие горячие! Армина смотрела в пол, и выражение ее лица оценить точно не получалось, но вздувшиеся на бледных щеках желваки были красноречивы. «Она, наверно, понравилась бы Эрнесто, — с тоской подумал Алессандро и привычным жестом положил руку на сердце, туда, где под слоем одежды было скрыто обручальное кольцо — память об огромной любви и преступной глупости. — Ему всегда нравились такие люди — плохо укладывавшиеся в очерченные другими рамки, непохожие на большинство, наделенные характером и умом…»

***

Церемония венчания была бесконечно помпезной и столь же бесконечно утомительной. Алессандро устал от сладости речей, блеска золота и парада чужих самомнений, от зачастую недружелюбного внимания и необходимости держать лицо. И от кислых, прожигающих нутро мыслей о жене, с которой вот-вот придется уединиться… Сможет ли он исполнить супружеский долг, или придется еще и опозориться перед этой совершенно точно очень неглупой и решительной молодой женщиной, продемонстрировав ей свою мужскую несостоятельность? На свадебном пиру принцесса все так же молчала и не поднимала глаз от пустой тарелки. Можно было бы подумать, что от прелестной девичьей стеснительности, но Алессандро, сидевший в соседнем кресле, прекрасно видел, что все совсем не так: происходящее Армину бесило не меньше его самого. Алессандро и хотел бы ненавидеть ее за все, что произошло с ним из-за необходимости династического брака, за смерть Эрнесто, но получалось это все хуже. Было очевидно, что принцесса Морелии и сама — такая же жертва политики и интриг, как и наследник Аланийского трона. «Быть может, и ей пришлось расстаться с тем, кого она любила», — подумал Алессандро, а после вдруг понял, о чем, скорее всего, хотела говорить с ним Армина: о девственности! Наверняка о своей отданной другому девственности! Что ж, тогда ей не о чем беспокоиться: Алессандро все равно, он даже готов подыграть молодой жене и помочь ей в сокрытии срамной тайны… Достигнутые мирные договоренности важнее. Тем более что невинная кровь уже пролита. Пусть не на простыни в супружеской спальне, а на камни подземелья королевского замка, но зато это была кровь Эрнесто — кровь человека, который по-прежнему оставался для Алессандро всем. Остро хотелось выпить, чтобы заглушить душевную муку, успокоить обжигавшие болью мысли, но по традиции молодым подали лишь воду едва-едва подкрашенную вином. Все ради здорового потомства! Все ради мира! Будь оно проклято во веки веков! Алессандро невольно стиснул в ладони кубок, не замечая, как начищенное серебро сминается под пальцами.

***

В супружескую спальню принца и принцессу проводили громко — уже изрядно захмелевшие гости пели, смеялись, отпускали скабрезные шутки, хлопали руками и топали ногами. Армина привезла с собой в замок Аланийских королей, в дом своего мужа, где по традиции и праздновали свадебное торжество, несколько сундуков с вещами. О них и о самой госпоже должна была заботиться дюжина личных слуг, также прибывших из Морелии в хвосте длинной кавалькады гостей и родственников. Имелись при Армине и личные охранники — двое плечистых парней, вооруженных до зубов. Одеты они были непривычно, в традициях диких кочевников, живших много южнее и Морелии, и уж тем более Алании. На ногах сапоги из воловьей кожи, выше шальвары, на талии широкий пояс, завязанный сложным узлом. Торс прикрывали плотные рубашки с воротом под горло, украшенные сложной вязью вышитых узоров. Голову каждого украшал странный головной убор, насколько Алессандро знал, свитый из многих метров тонкой ткани, а вот нижняя часть лица у каждого пряталась под плотной кожаной маской с нанесенным на нее родовым гербом их хозяйки. Рабы. Стало мерзко. Да и вообще Алессандро никогда бы не доверил свою жизнь людям, которых сам же лишил свободы, превратил в подневольных существ… А вот принцесса Армина доверяла, хоть точно не была глупа. Традиции? Какие-то клятвы, вроде той, что некогда дал советник Авила спасшему его Эрнесто? Дал, а после не сдержал… Алессандро мотнул головой и переступил порог спальни. Рабы-охранники остались в коридоре, встав по бокам от двери. Слуги, которые вроде как должны были помочь молодоженам снять свадебные наряды, едва слышно шурша войлочными подошвами домашней обуви, скрылись в смежной с опочивальней Алессандро спальне Армины. — Мы должны поговорить, — твердо произнесла принцесса и отошла к столику у окна, за который и присела. Алессандро пожал плечами, тяжело опустился на кровать, а после откинулся назад, уставившись в расписанный лучшими художниками страны потолок. То, что на нем было изображено, он знал наизусть, но никуда более смотреть не хотелось. — Вы не любите меня, я не люблю вас. Мы оба здесь потому, что должны. Потому, что это решение застарелых политических и военных проблем. И мы оба это знаем, — четко выговорила Армина. Несколько удивленный Алессандро, готовый выслушать слезливую девичью историю о потере невинности, приподнялся на локте, уставившись на супругу. — Я знаю, чего вам стоило принятое решение, — продолжила та все так же твердо, — и я уважаю вас за это. Но я не желаю всю оставшуюся жизнь иметь рядом с собой человека, который будет меня ненавидеть. И Алании не нужен снедаемый горем правитель, который из-за пережитой потери окажется либо слишком слаб, либо, напротив, слишком жесток. И в итоге принесет всем не мир, счастье и благополучие, а одно лишь горе. — Вы удивляете меня, жена моя, — пораженно выговорил Алессандро. — Чем же? Хотелось ответить, что осведомленностью. Намек в словах принцессы был очевиден: Армина каким-то образом смогла узнать о грешной любви наследника Аланийского трона. Но как? От кого? Об этом стоило подумать позднее. Пока же Алессандро двинулся по иному пути: — Выбранная вами тема… — А вы, что же, думали, я стану лепетать что-то об отсутствии крови на свадебных простынях и просить по этому поводу вашей милости? — принцесса рассмеялась презрительно. Стало стыдно. Алессандро поднялся с кровати, подошел ближе и с максимальной искренностью соврал: — Нет. Я никогда не оскорблю вас разговором на подобную тему. Я просто… терялся в сомнениях. — Развеять их легко, — принцесса тоже встала и шагнула вплотную к Алессандро. Она была существенно ниже, но это не мешало ей смотреть на супруга прямо, как на равного: — Я как женщина не интересна вам, вы как мужчина не интересны мне. Объединяет нас лишь одно — долг. И необходимость дать стране здорового и умного наследника, который со временем сможет стать достойным королем. Так? — Алессандро кивнул. — В таком случае предлагаю заключить договор. Я не буду мешать вам жить так, как вам того хочется. Вы, в свою очередь, не будете диктовать, как поступать мне. Естественно, мы оба поклянемся соблюдать разумные рамки и не станем позорить друг друга и наши семьи недостойными скандалами. — Пока мне все более чем подходит, — вновь кивнул Алессандро, пораженный услышанным настолько, что хотелось ущипнуть себя или даже укусить за палец, — но… — Но раз в месяц мы с вами будем встречаться в спальне, чтобы исполнить супружеский долг. Вы дадите мне сына. А лучше двух. Я в ответ подарю вам свободу. — Вы поразительная женщина, Армина. Уверен, что мне с вами… повезло. Насколько вообще можно говорить о везении в создавшейся ситуации. Жаль, что я никогда не смогу полюбить вас, но мы вполне можем пройти по жизни так, как вы и предлагаете — друзьями и соратниками, а это… — Клянитесь перед лицом Господа нашего! — перебила принцесса и вынула из-за плотного корсажа свадебного наряда узкий нож в скупых на украшения, но удобных ножнах. — А после для верности скрепим нашу договоренность по старинке — кровной клятвой. Алессандро мельком подумал о том, как Армина могла бы применить свое явно не игрушечное оружие, поведи он себя с ней в спальне как-то по другому, а после, повернувшись к висевшему на стене распятию, произнес слова клятвы. Принцесса выслушала его, сама повторила необходимое, а затем решительно резанула себе по ладони. Алессандро последовал ее примеру, чтобы впервые в жизни связать себя кровной клятвой не с равным по силе — с мужчиной и воином, — а с женщиной, с собственной молодой супругой. — Я рада, что вы не разочаровали меня, мой господин! — Армина крепко пожала протянутую ей руку, смешивая свою кровь с кровью мужа. — А то, узнав про вас некоторые подробности, я было решила, что мне достался в мужья безответственный идиот, мало того что охочий совершать глупости, так еще и не способный сохранять их в тайне. Алессандро затопила ярость. Он шагнул в сторону, с трудом удерживая себя в рамках приличий… И тут Армина улыбнулась и присела в таком низком реверансе, что стало отчетливо слышно, как ее колено стукнуло об пол. — Нижайше прошу прощения. Я позволила себе вновь испытывать вас. Теперь же я вижу, что вы взрослый, сильный духом и верный своему слову мужчина. Истинный король, который сумеет держать в необходимом страхе подданных и, главное, всех тех, кто посмеет покуситься на границы вашей, а теперь и моей родины. И в качестве извинения за свой поступок я хочу сделать вам подарок. — Мне не нужны… — начал Алессандро, окончательно взбешенный известием о том, что его еще и испытывали, но договорить не смог: супруга легко и даже изящно поднялась и, повернувшись к дверям, громко выкрикнула что-то короткое и непонятное. Секунда, и в проем ступили ее рабы-охранники. Армина поманила к себе одного из них, а второму жестом указала на дверь своей спальни. Тот поклонился и вышел, а вот первый замер напротив Алессандро. — Он лучший, — принцесса повела в его сторону рукой. — Пока он будет рядом с вами, мой господин, вы в безопасности. Он жизнь отдаст за вас и будет верен всегда. Ему вырезали язык перед тем, как отправить на невольничий рынок, но хозяин обучил его общаться знаками. Я знаю эту речь и покажу ее вам. — Я уже сказал: мне не нужно… — А вот его вольная, — принцесса извлекла все оттуда же — из корсажа — сложенный лист. — Ее я подписала сразу, как только этот раб оказался в моих руках. И сейчас я бесконечно рада, что мне не придется ее уничтожать. Что вы показали себя человеком, достойным… Достойным любви. — Да что с вами?! Я же сказал… — Я узнала о нем не сразу, — продолжила Армина совсем тихо, даже нежно, но как-то так, что Алессандро опять замолчал, не договорив. — После мои люди искали его довольно долго. Торговец, у которого он оказался на тот момент, запросил слишком много, а потому лишился головы… Как бы то ни было, теперь он ваш, мой господин. Его зовут Эрнесто. Имя ударило так, что сбилось дыхание и боль потери полоснула по сердцу. Алессандро, стискивая зубы и кулаки, уставился на замершего перед ним раба. Тот был ниже ростом, но шире в плечах. Судя по цвету бровей, светловолос и… Силы Господни! Он оказался еще и сероглаз! И в этих его серых очах было столько муки, столько острого, режущего чувства, что стало не по себе. А потом… Потом этот человек просто немного повернул голову, и Алессандро вдруг увидел короткий, но глубокий шрам на виске… Такой знакомый, такой родной, тот, что так часто доводилось целовать! И тогда пришло понимание. Перед внутренним взором калейдоскопом разрозненных видений промелькнуло все: вот советник Авила держит за волосы голову несчастного священника, поплатившегося жизнью за то, что соединил узами брака будущего короля и его любовника, а после отказывается показать второго казненного, чья отрубленная голова скрыта в другом палаческом мешке. Вот Алессандро напоминает Авиле о данной им когда-то Эрнесто клятве, а тот отвечает, что помнит ее, но долг превыше всего… Старый интриган извернулся, чтобы и клятву не нарушить, и от долга не отступить? Не стал казнить Эрнесто, сохранил ему жизнь, но продал рабом диким кочевникам, перед этим еще и вырезав язык, чтобы никто и никогда не узнал о произошедшем в храме аббатства Санта-Мария-де-ла-Крус? Хитрая, изворотливая сволочь! Умная сволочь. Верная трону сволочь… Мысли эти промелькнули вихрем, в одно мгновение вознеся Алессандро из мрачной пропасти отчаяния в солнечные небеса чудесного, невероятного, небывалого счастья. Он шагнул к Эрнесто и очень осторожно, будто не веря, что тот настоящий и не рассыплется от первого же прикосновения, притянул его к себе в объятия. Однако осознать до конца реальность происходящего получилось только после того, как потерянный и оплаканный любимый человек с силой стиснул в ответ, приподнял, отрывая от земли, и задышал со всхлипом, уткнувшись кожей так и не снятой маски в шею… Маска! Рабская маска на дорогом сердцу лице! Что довелось пережить Эрнесто? Через что он прошел? Вопросы роились в голове злыми дикими пчелами, но Алессандро подавил острейшее желание начать их задавать. «Ему вырезали язык…» Эрнесто! Кажется, имя он произнес вслух, потому что тот отстранился и поднял глаза. Алессандро коснулся пальцами шрама на виске, а после начал нащупывать застежки маски. Эрнесто — похороненный, оплаканный, но так и не забытый — был похож и непохож на себя одновременно. В хорошо знакомой улыбке угасло вечное озорство, зато губы пересек новый шрам — тонкий и еще розоватый, пока не побелевший. Алессандро тронул и его, а после, не имея сил сдержать себя, потянулся с поцелуем. Эрнесто было отшатнулся, продемонстрировав, что во рту у него теперь нет не только языка, но и пары зубов, но разве это могло что-то изменить? Торопливо смахнув набежавшую слезу, Алессандро все-таки превозмог неуверенное сопротивление и поцеловал Эрнесто. А после целовал снова и снова, сбивчиво шепча слова любви и просьбы о прощении. За все. За отца и советника Авилу, за свои глупость и безрассудство. Втянул в авантюру, а после поверил в смерть! Не стал искать, хотя, оказывается, найти было можно — даже женщина справилась! Слабак! Дурень! — Счастливой свадебной ночи, — с улыбкой проговорила принцесса Армина и, развернувшись, пошла в сторону двери, соединявшей супружеские покои. Алессандро, все еще прижимавший к себе Эрнесто в тщетных попытках справиться со шквалом чувств, что бушевал у него в груди, посмотрел на замершего рядом любимого, а после, разомкнув объятия, в несколько шагов догнал ее. Догнал и, опустившись перед своей воистину поразительной супругой на одно колено, произнес: — Вы станете великой королевой, госпожа моя, и мой меч всегда будет вам защитой, а плечо — опорой. — Я знаю, — откликнулась с улыбкой Армина и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.