Даже у Солнышка бывают плохие дни.

       Когда мы впервые встретились, я не нашёл человека. Передо мной стояло самое яркое и кокетливое Солнце с кудрявыми каштановыми волосами, улыбка которого приводила в восторг каждого, кому довелось пройти мимо. Когда ты выходил на свет в своём отвратительно колючем, но теплом синем свитере, твои волосы стояли дыбом, как у одуванчика. Твои движения, твои слова источали только тепло, черты твоего лица были настолько тонкими и эстетичными, что казалось, что ты сошёл с картины или пришёл из другого мира. Вечные браслеты на руках, которые плохо выглядели от постоянной носки, заколочки и косички, завязанные надоедливыми одногруппницами по-приколу во время перемены, бездонные большие карие глаза, похожие на горячий какао, который разбавили топленым молоком, и такие же по размеру мешки, сливающиеся с нижними веками — каждая мелочь в тебе была идеальна и так чертовски шла к твоему образу, что казалось, что именно из-за тебя она и существует.        Ты радовался все четыре времени года. Когда небо заволакивало грозовыми чёрными тучами в разгар купального сезона, когда крупными хлопьями падал снег в конце осени, погребая под собой разноцветный ковёр из осенних листьев, когда снежные сугробы начинали таять и делать из улиц импровизированные реки, по которым невозможно было передвигаться без личной надувной лодки подмышкой, и даже когда из-за жары колыхался воздух и плавился асфальт, ты, смеясь своим заразительным звонким смехом, брызгал ледяной водой из пистолета в редких прохожих на улице, даря им желанное наслаждение. Ты отдавал я людям весь, без остатка. Наверное поэтому сейчас ты в таком состоянии.        Ты мог опознать почти что каждую пушку, которая попадала тебе в руки или на глаза, объяснить, как устроен механизм, даже если этого никто не просил, и ты делал это так часто и неосознанно, что все твои близкие друзья разбирались в этом не хуже тебя. Только стрелок из тебя был из ряда вон выходящий. Ты совсем не видел цель из-за паршивого зрения в — 5, но отказывался носить очки, как бы я тебя не уговаривал. Как-то раз мне даже удалось затащить тебя в оптику, но ты заговорился с продавщицей о жизни и заставил меня пригласить её вместе с нами в кафешку после окончания её смены, просто потому что тебе нужно было обсудить с ней очень много посторонних вещей. Ты любил знакомится прямо на улице, задавать много вопросов, на которые сам знал ответ, и просто шутить глупые несмешные шутки, которые из твоих уст звучали как высококачественный стендап. Ты не боялся выражать себя не только в юморе, но и на бумаге в странных психоделических узорах, мини-зарисовках мультиков или комиксов, а также потрясающих пейзажах, написанных акварелью, а иногда и маслом. Последним у тебя была выполнена лишь одна работа — чёрный кот с яркими жёлтыми глазами, что сидел на белом подоконнике, усыпанном красными розами.       Стеснялся ты лишь петь, просто потому что кто-то когда-то сказал, что у тебя не получается брать высокие ноты, а после того, как я объяснил, что ты не берёшь ни единую, ты и вовсе не разговаривал с людьми несколько дней, переживая, что те не хотят слышать твой голос даже в разговоре. И когда я невзначай услышал твоё отвратительное пение, оно буквально зачаровало меня своей неправильностью и я очень пожалел о своих словах, так как при мне теперь ты даже боялся читать стихи        Иронично было то, что каждое четверостишье, написанное твоими покоцанными пальцами на огрызке листочка в линейку, были пропитанны душевной болью. Эти стихи не подходили под твой ежедневный, ежесекундный образ весёлого беззаботного мальчика, и только спустя время до меня дошло, что у Солнца иногда тоже бывают плохие дни. «Обычно примерно раз в год, когда Луна становится с ним в одну линию и закрывает его.» — я надолго запомню твой реферат о солнечной системе, потому что именно он подарил мне прозрение и первый вечер вместе с тобой наедине        Ещё одной из твоих отличительных особенностей была одежда с длинным рукавом, прикрывающей горло. Пиджаки, толстовки, водолазки, худи, кофты и плащи — я ни разу не видел твоей оголенной шеи или рук, потому что ты не давал повода для этого. Тебе очень часто было жарко, но ты терпел до последнего, отказываясь раздеваться. Многие думали, что это всего лишь комплексы и лишь некоторые догадывались, что под слоем одежды скрываются глубокие раны, чёрные синяки с зелёными разводами, точечные ожоги, порезы и потёртости от грубых веревок. Ты каждый раз вскрикивал или шипел, когда кто-то резко хватал тебя за руку, и скоро тебя и вовсе перестали касаться, боясь навредить или сделать хуже. Однажды ты пришёл в универ в огромных солнечных очках, которые вся группа сразу же сняла с тебя парой колких фраз, и нашему вниманию предстал огромный сиреневый фингал и опухший глаз. «Я знаю, что вы подумаете.» — выпалил ты, сразу после того, как очки утонули в кармане безразмерной толстовки и оставил всех в мнимом замешательстве. — «И нет, это не мой поцелуй с тумбочкой, это был реальный кулак из плоти и крови. Но, как вы можете заметить, здесь и сейчас существую я, а не Кирюхин. Так что даже Солнышко, умеет кусаться.» — ты гордился своими словами, но никто тебе не поверил. Все лишь добро посмеялись и не отрывая глаз смотрели на твою визуализацию вашей» битвы», после которой ты так запыхался, что с трудом восстановил дыхание.        Ты очень редко проявлял агрессию и воспламенялся лишь тогда, когда это действительно было нужно. У тебя получалось делать свой задорный голосок таким строгим и грубым, что мало кто мог тебя не услышать и не подчиниться — это был один из моих любимых твоих голосов. На втором месте находился твой приторно-извращенный, ласкающий душу и нижнюю часть живота полустон, которыми ты травил тех, кто хотел смутить тебя пошлыми фразочками. Однажды и я наступил на эти грабли. Мы сидели на диване в нашем блоке в общаге и речь зашла о презервативах, о которых говорилось по ящику, а в частности о том, что ты утонешь в той пачке, что показывалась в рекламе. Сначала ты пытался возмущаться, и лишь когда я полностью убедился в своей победе, добивая тебя поверхностными короткими шуточками, моих ушей коснулся томный зов. «А ты, я вижу, желаешь проверить.» — резко твоё тело оказалось так близко, что я не успел даже сдвинуться с места. — «Почувствовать все изгибы моего тела своими собственными руками, исследовать каждую клеточку под этим свитером, и случайно нащупать пару новеньких резинок в заднем кармане моих джинсов, которые ты сможешь не только мерять, но и испытывать на мне всю оставшуюся ночь.» — ты был горяч, так чертовски горяч, что движ в штанах не заставил себя долго ждать. -» Но нам она не понадобится.» — твоя рука, которая до этого находилась на моей щеке, плавно поползла по моей грудине к торсу. Ты, видимо, поймал моё недоумевающее лицо и тут же перестал быть источником нависшего в воздухе возбуждения. — «Потому что мы смотрим фильм.» — и ловким движением ты забрал чипсы, которые лежали по другую сторону от меня. След от твоей ладони до сих пор горит на моей щеке, до сих пор источает твоё тепло. До сих пор дарит мне твою любовь.        И мой самый любимый твой голос открылся мне всего каких-то пару дней назад, в один из тех, которые не любил весь мир. День, когда ты был грустным. Твои взлохмаченные кудри упали на бледный лоб, а лицо выражало крайнее безразличие ко всему что происходило вокруг. Я до сих пор не понимаю, как ты мог прятать так много боли, которая на тот момент сожрала тебя без остатка, в таких широких и открытых глазах все то время, когда мы были знакомы. Мы резко остановились посередине улицы, ты повернулся на пятках своих черных туфель и пристально посмотрел прямиком в мои глаза. Меня впервые пронзил страх, словно молния, ударившая в одинокое дерево, стоящее в поле. Я совсем не увидел в карих зрачках тебя. Ты будто бы и никогда не существовал и даже не появлялся в этом теле. Это было не похоже на твои приступы апатии, когда я приносил бутылочку бальзама и отпаивал тебя на протяжении пары дней, теребил волосы на твоей голове и таскал старые чёрные коробочки для кассетника, стоявшего в блоке под телевизором. Я не мог понять, что заставило тебя так изменится, что случилось, и что изменилось конкретно, и присмотревшись я увидел, что ты крепко сжимаешь челюсть. Сегодня твой обычный внешний вид вызывал во мне ужасное беспокойство. То, что раньше казалось мне элегантным и утонченным в миг приобрело мрачный и скрытный вид. Ты очень долго молча смотрел на меня, ожидая от меня каких-то слов, а я совершенно не знал, о чем говорить и не уверен, что даже сейчас смогу придумах хотя бы словосочетание, которое могло бы вылететь из моих уст. Когда напряжение доросло до крайней точки, ты закопошился. Я отвёл взгляд в так как твой пристальный зрительный контакт почти что сводил меня с ума, а когда вновь решил посмотреть на тебя, мои глаза уперлись револьвер у твоего виска. Твои руки с оголенными запястьями без каких-либо украшений, кроме шрамов, не дрожали. Твоё лицо не выражало эмоций, но я все равно до последнего надеялся, что ты промахнешься из-за своего никудышного умения стрелять. Но все произошло слишком быстро. «Скажешь что-нибудь напоследок?» — спросил ты пустым, безжизненным хрипом, который до сих пор крутит моё головное радио.       И сразу же после раздался выстрел. Я не мог пошевелиться, когда твоё тело падало на мокрый асфальт. Дождь не заставил себя долго ждать и начал плакать вместо меня, а я стоял и не видел ничего перед своими глазами кроме красного пятна, что росло и топило голову, которую пару дней я нежно целовал вместо выстрела.        И даже сейчас я не могу проронить слезы, когда ты лежишь на столе моего наставника, что оставил нас наедине. Шрамы, что мне довелось видеть единожды на твоих руках, будто бы были неотъемлемой частью твоего тела. Они были везде и имели так много разных характеров, что казалось, тебя ежедневно засовывали в мясорубку, а потом сшивали по кусочкам. Кровь, что успела запечься на простреленном виске, была нежно вытерта мною, а место вновь одарено последним поцелуем. Я наконец смог прикоснуться к тебе. Почувствовать руками каждую клеточку твоего окоченевшего тела, и для тебя было бы оскорблением, если бы я делал это в перчатках. Ты слегка ободрался, когда падал, но это все так же шло тебе. Смерть ничего не изменила. Твои волосы всё такие же кудрявые и мягкие, твои пальцы все такие же мозолистые и грубые, а твои глаза всё такие же красивые…