Daigaku-kagami

Явление V Камо грядеши? Это была первая не учебная суббота июня. Занятия в кружках официально еще не были отменены указом Директора, но формально уже прекратились — с понедельника в «Кагами» начиналась неделя подготовки к экзаменам, хотя готовиться к ним большинство ребят начали задолго до этого. За открытым из-за духоты окном шел дождь, крупные капли иногда попадали на подоконник, рассыпаясь на блестящие осколки. Сейчас дожди шли по всей Японии, и в такой погоде не было ничего удивительного, но, по старой привычке, серое небо внушало странную тоску. Делать ничего не хотелось, а ничего не делать было скучно. Феликс любил дожди, когда они орошали жаждущую влаги иссушенную землю, он любил те дожди, которых ждешь с нетерпением, которые являлись единственным спасением от ужасной жары. Здесь же они совершенно не спасали. Наоборот, от влаги становилось еще более душно, было буквально нечем дышать, и даже вентилятор не мог помочь. В очередной раз высунувшись из окна, чтобы хоть немного освежиться, Лукашевич заметил крупногабаритную фигуру под огромным черным зонтом, спешно покидающую территорию колледжа. Опознать учителя Брагинского не составило для Феликса большого труда, в конце концов, он жил на втором этаже и прекрасно видел уходящего человека. Мысли в его голове начали носиться с быстротой молний, и все они стремились к единственному выводу: Гилберт остался один. В последнее время у них не было шанса встретиться: Байльшмидт постоянно чем-то занимался в колледже или был под присмотром Ивана. Иногда Феликсу казалось, что учитель избегает его, но как-либо подтвердить свои подозрения у него не получалось, да и хотелось все-таки верить в лучшее. Тем не менее, он страстно желал новой встречи с Гилом, и от мысли, что Иван, наконец, оставил его, сладко екнуло в груди. Он, слегка взволнованно, вскочил со своего подоконника и подбежал к шкафу, чтобы одеться. Какие-то штаны — легко надеть и легко снять, — свежая майка, кажется, розовая, хотя черт с ней, с майкой. Феликс снял резинку с волос, провел по ним расческой, придавая презентабельный вид, улыбнулся себе в зеркало, и быстро покинул комнату. Спустя пару минут он уже стоял возле двери Гилберта, спешно придумывая причину своего визита. Она нашлась довольно быстро, но была достаточно глупой, чтобы Гил обо всем догадался. Хотя… в этом тоже был определенный смысл, потому что давать Байльшмидту тупить и догадываться самому времени не было. Иван мог вернуться в любой момент. Феликс, наконец, нервно постучался. Вышло достаточно громко, чтобы заставить его оглядеться по сторонам. Ему, конечно, плевать было, что думают обо всем этом незнакомые ему соседи Гилберта, но сейчас он слишком волновался, чтобы об этом помнить. Нескольких мгновений, которые Гил не открывал дверь, оказалось достаточно, чтобы Феликс трижды проклял себя за поспешность и собрался уже убегать, но, не успел он сделать и шага назад, как ключ повернулся в замке с характерным звуком. — Забыл чего? — ворчливо поинтересовался Гилберт, едва распахнул дверь. Он, видимо, не ожидал увидеть за ней Лукашевича, потому что уставился на него широко раскрытыми глазами, не говоря больше ни слова. Феликс не отставал, подмечая на открытых участках кожи свежие, синие, и старые, желтоватые, синяки. В школе этого не было видно, потому что Гилберт всегда, даже в самую страшную жару, ходил в закрытой одежде. Для себя Феликс объяснял это тем, что Байльшмидт все-таки альбинос, но истинная причина оказалась куда прозаичнее. Как и то, почему они не встречались больше. — Это он с тобой сделал? — тихо и растерянно спросил Феликс, потянувшись рукой к одному из синяков на груди Гила, но затем одернул руку. — Не твое дело, — поджав губы, сухо ответил Гилберт. — Зачем пришел? — Соскучился, — просто ответил Лукашевич, тонко улыбаясь своей хитрой соблазнительной улыбочкой. Байльшмидт хмыкнул, но внутрь Феликса пропустил, закрыв дверь за ним на замок. Лукашевич, робко озираясь, проследовал за хозяином в комнату, наблюдая за ним. Гилберт надел тонкую кофту с рукавами, которая полностью скрыла его синяки. — Будешь чай? — предложил он, заметив внимательный взгляд Феликса. — Гилберт, — голос у Лукашевича был тихим, просящим. Байльшмидту хватило лишь раз посмотреть на мальчишку, чтобы поддаться его притяжению. Бездонные зеленые глаза, полные желания, приоткрытые, блестящие в предвкушении губы, беззащитная стройная фигурка… Феликс умел преподносить себя, и невозможно было вновь и вновь не поддаваться на его чары. Гил притянул его к себе, стискивая в объятиях, вдыхая хорошо знакомый запах лета, растворяясь в этом наивном счастье, забываясь на секунду… и вновь выныривая в реальность. — Нельзя, Феликс, — разочарованно произнес он, не желая отпускать Лукашевича. — О чем ты? — пролепетал тот, пытаясь заглянуть Гилу в глаза. — Иван… он знает о нас, — старательно отводя взгляд, ответил тот. — Я не знаю, откуда, но он в курсе всего. И он… — Поэтому он тебя, типа?.. — Феликс все-таки коснулся того места, где, как он помнил, у Гилберта был свежий синяк. — Нет, на то были другие причины, — Гилберт поморщился, вспоминая каждую их ссору, начиная с той, первой, и заканчивая утренней — Ивану не понравилось, что Гилберт слишком много времени проводит в душе. — Гил, — протянул Феликс, приподнимаясь на носочки и прижимаясь губами к его губам. Байльшмидт ответил — не мог не ответить. Феликс был таким мягким и теплым в его руках, он принимал все, что Гилберт ему давал, он искренне беспокоился и так же искренне желал встречи. Он был тем, чего не хватало Гилу все это время, целовать его больше не казалось неправильным — это было естественно, как раньше было естественным засыпать в объятиях Вани. Воспоминания больно резанули по сердцу, и Байльшмидт разорвал поцелуй. — Нельзя, Феликс, — он покачал головой, наконец, найдя в себе силы посмотреть в летние глаза мальчишки. — Он очень ревнивый и знает все. Я не хочу… — «чтобы он что-то сделал с тобой». Сказать вслух сил не хватило. Он отчетливо видел разочарование, скользнувшее в глазах Феликса, но оно быстро сменилось пониманием и состраданием. Или ему только показалось? В конце концов, Лукашевич пришел к нему с единственной целью и всегда хотел только одного — без каких-либо обязательств. — Хорошо, — кивнул Феликс. — Ты ведь, типа, любишь его, так, Гилберт? — он смотрел очень внимательно и светло, как будто совсем не сердился и не обижался, хотя в глубине души чувствовал себя ужасно скверно. Он хотел скорее сбежать, ему было стыдно и неловко за свое появление, но так же Феликс видел, что Гилберту сейчас нужна дружеская поддержка. Он видел, что ему очень плохо, и не с кем поделиться этим. Раньше он никогда бы не остался, он бы сбежал, наплевав на все, но не теперь. А Гилберт не знал, как ответить на прозвучавший вопрос. Любил ли он Брагинского, своего Ваню, того, кто, как обещал Иван, никогда не вернется, пока он, Гилберт, рядом? Конечно, он все еще с горечью вспоминал проведенные вместе минуты, его сердце сжималось при мысли о том, что было тогда. Но сейчас ничего этого не осталось. И хотя стало легче дышать, хотя где-то вдалеке забрезжил свет, после того, как он отпустил эти воспоминания, ему стало только больнее. — Я не знаю, — наконец, выдал он. — Пошли, — заметив удивление в глазах Гила, Феликс тут же пояснил. — Ну, угостишь своим чаем, как, типа, хотел, расскажешь обо всем, ага. Я что-нибудь придумаю. Хотя взрослому мужику типа тебя должно быть стыдно просить совета у второклассника, вот! — Не зазнавайся, мелочь! — задиристо улыбнулся Гилберт, чувствуя странную нежность по отношению к вышагивающей впереди «мелочи». Он поставил чайник, расставил чашки на столе, выложил печенье в вазочку: как-то скрывать, что Феликс заходил сегодня, от Ивана он не собирался — тот бы все равно узнал, и лучше от этого точно бы не стало. Когда вода вскипела, Гил разлил по чашкам ароматный напиток и уселся напротив Лукашевича. Тот осторожно отпил горячий чай, даже не взглянув в сторону печенья, и внимательно уставился на Гилберта, ожидая, пока тот начнет говорить. Торопить его он не хотел, но настойчивым взглядом сверлить не прекращал. — У него эти заскоки давно начались, — наконец начал Байльшмидт. — Сначала приступами, потом все чаще и чаще. Я еще надеялся сначала, что он вернется, что все снова станет нормально… — Гилберт отпил из кружки. — И все вернулось на какое-то время! Но Ване было очень сложно сдерживать его. Свое… альтер-эго, наверное, я не очень разбираюсь во всем этом, — Гил дернул плечами и поморщился. — Он очень мало спал, стал раздражительным, невнимательным… и мы поссорились. Тогда как раз появился ты, — он поднял взгляд на Феликса, чтобы посмотреть на его реакцию, но тот сидел с непроницаемым лицом и смотрел куда-то в сторону. — А вскоре после этого его темная сторона вновь взяла контроль над телом. Он откуда-то узнал о тебе, хотя никто, кроме нас двоих, об этом не знает, он знал о Лиз, знал обо всем. И безумно ревновал, ненавидел меня за все эти измены, — Байльшмидт вздохнул, одним глотком допив свой чай. — Он сказал, что мой Ваня тоже знал обо всем, что он подавлял в себе все негативные чувства, чтобы не ранить меня… и что именно из-за этого он теперь никогда не вернется. Феликс, — только после этого Лукашевич поднял взгляд на Гилберта. — Я правда любил моего Ваню, но дело в том, что того Вани больше нет. — И это, типа, твоя вина, — жестко продолжил Феликс таким голосом, который не допускал возражений. — Ты был слишком эгоистичен, не ценил того, что он, типа, делал для тебя, изменял ему, когда должен был каждую, типа, свободную минуту быть рядом и помогать ему, типа, прийти в себя, ага. Любил ли ты его вообще, если вел себя настолько, типа, как придурок, а, Гилберт? — Хэй, ты вообще кем себя возомнил? — наконец, вернув себе дар речи, возразил Гил. — Мне, как бы, тоже было нелегко пережить такое! Я не железный, черт побери, мне нужна была разрядка, а не бесконечное насилие! — Ты не сделал ни шага ему навстречу, ага, — покачал головой Феликс. — Брось, бесполезно сейчас цепляться за него. Беги, Гилберт, беги, пока можешь, пока он не искалечил тебя так же, как ты искалечил его. — Это ты беги, сопля, пока я не вышвырнул тебя отсюда, — огрызнулся Байльшмидт, чувствуя, что в груди что-то болезненно сжимается от этих слов. Феликс молча поднялся со своего места, молча покинул кухню и так же молча ушел к себе, оставив Гилберта в тишине, наедине с его мыслями. Обиднее всего было то, что мальчишка говорил чистую правду. Гил знал об этом, знал, что сам виноват во всех своих бедах, но почему-то снова и снова наступал на те же грабли. Сначала Ваня, теперь Феликс — их обоих он обидел своим эгоизмом. Мысль о том, что Лукашевич больше не придет к нему, оказалась более болезненной, чем он ожидал. Домой Феликс не вернулся. Он пошел в парк на территории колледжа, где обычно отдыхали учащиеся. Но сейчас шел дождь, все предпочитали отсиживаться в комнатах, и парк пустовал, давая Феликсу то, что было ему нужно — покой и прохладу. Его щеки горели, его грудь жгло, ему было достаточно паршиво и обидно, чтобы не обращать внимания на противные капли, стекающие за шиворот. Он был уверен, что поступил правильно. Он не собирался быть жилеткой для тридцатилетнего мужика, который, по совместительству, был учителем и сам должен был стать жилеткой для своих учеников. Феликс не был уверен, что стоит лишний раз тыкать кого-то настолько зацикленного на себе, как Гилберт, в его эгоизм, но все равно решил пойти по этому пути, чем бы он ни кончался. В конце концов, в случае неудачи больно будет не ему одному, а если повезет, Гилберт сможет измениться в лучшую сторону. А о том, что будет дальше, Феликс думать не хотел. Гил ведь вполне мог вернуться к Ване и начать ту жизнь, о которой в тайне точно мечтал — без измен, без ссор, без Феликса. Не то чтобы он был влюблен в учителя, но ему нравились их встречи, нравилось чувствовать себя нужным хотя бы в те мгновения, пока его пожирают похотливым взглядом или крепко-крепко прижимают к себе, словно бы боясь потерять. И общаться с Гилбертом ему тоже нравилось. Тот был очень простым, хотя и сильно зазнавшимся, его легко было одурачить и легко понять. С Торисом все было совсем не так. Хотя бы даже понять, почему тот все еще дружит с ним, почему исполняет все капризы, почему делает некоторые абсурдные вещи, Феликс не мог. Ведь он же сам решил поставить точку. Сам сказал, что больше не чувствует того, что было раньше. Сейчас Феликсу очень хотелось, чтобы Торис оказался рядом, чтобы он принес ему зонтик, потому что чертов дождь уже вымочил до нитки, чтобы побыл рядом, выслушивая бессвязный поток жалоб, чтобы утешил. В трудные моменты жизни Лоринаитис всегда был рядом с Феликсом, всегда помогал ему, и переживать их без него получалось прескверно. Когда дождь перестал капать на спину и голову, Феликс открыл глаза и хотел посмотреть в небо. Вместо этого его взгляд уперся в темно-синий зонт и того, кто его держал. — Эмм… Что ты здесь, типа, ну… делаешь? — это и в самом деле было похоже на чудо: стоило ему только захотеть, как Торис оказался рядом, с зонтом и полным теплого внимания взглядом. — Хотел позвать тебя куда-нибудь, а ты трубку не брал, — Лоринаитис устроился на мокрой скамейке рядом с Феликсом. — Спустился к тебе — а тебя и дома нет, зато окно нараспашку. Я закрыть хотел и заметил тебя в парке. Что-то случилось? — С-с чего ты, типа, взял? — натягивая глупую улыбку, поинтересовался Феликс. — Сидишь в парке один под таким дождем — это на тебя не похоже, — пожал плечами Торис, отвечая на улыбку. — Ты можешь рассказать мне, мы ведь друзья, помнишь? «Ты не устаешь напоминать мне, что мы просто друзья», — с горечью подумал Феликс, тем не менее, сдержав сильный порыв высказаться вслух. — Типа, да, конечно, — кивнул он и, на секунду задумавшись, выдал: — Я окончательно запутался, Торис. Я не знаю, правильно ли я поступаю, не знаю, как себя вести, не знаю, что думать обо всем этом. — Всем этом? — Мы ведь друзья, так? — решительно вскинулся Лукашевич, внимательно вглядываясь в родные зеленые глаза Ториса. — Конечно, — заверил его тот. — И останемся ими, что бы я тебе ни рассказал? — продолжал допытываться Феликс. — Да, — кивнул Торис. — Пообещай мне! — настоял Феликс. — Пообещай, что, типа, не перестанешь со мной общаться и не изменишь своего отношения, что бы ни прозвучало сегодня в этом парке между нами. — Я обещаю, Феликс, — терпеливо отозвался Лоринаитис. — Ничто не способно изменить моего отношения к тебе, — тихо добавил он, грустно улыбнувшись. — Окей, — наконец решился Лукашевич. — С весны прошлого года у меня были отношения, ну, типа, сексуального характера со взрослым мужчиной. На тот момент он уже состоял в постоянных отношениях, но они его не удовлетворяли. За это время мы успели немного сдружиться с ним, так что нас связывала не только постель. По крайней мере, я так, типа, считал, — Торис слушал внимательно, не перебивая, и паузу, возникшую после последнего предложения, заполнил только шум дождя. — Недавно в его постоянных отношениях все стало совсем плачевно. Про его измены узнали, он оказался под постоянным контролем, и встретиться у нас не получалось. А сегодня он меня отшил. — То есть вы разорвали отношения? — уточнил Торис. — Типа, не знаю, — вздохнул Феликс. — После этого он рассказал мне о своих проблемах и, наверное, думал, что я утешу его, но я не стал. Наверное, не стоило быть таким прямолинейным? Типа, обзывать его эгоистом и говорить, что он сам во всем виноват. В общем, опять я виноват, как и всегда, типа, вот, — ну тонких губах растянулась неискренняя улыбка. — Знаешь… — Торис заглянул в зеленые глаза Феликса, и он увидел в его взгляде что-то, чего не видел уже давно. — Ты не виноват, не стоит корить себя. Если бы ты не задел его за живое, он бы не расстался с тобой. Но ты сказал то, чего он боялся услышать, ты высказал его собственные мысли, ты был прав. Может, он и ожидал получить свою порцию утешений, но то, что сделал ты — намного большее. — Это, типа, почему? — Лукашевич чувствовал себя не в своей тарелке, он не понимал, почему Торис так близко, почему его голос такой тихий и чарующий, почему он смотрит ему в глаза так, как не смотрел с тех пор, как они… — Ты подтолкнул его к изменениям, и изменениям положительным, — улыбнулся Лоринаитис. — Иногда приходится говорить неприятные людям вещи, чтобы они взглянули на ситуацию другими глазами, в этом нет ничего плохого. — То есть я не ужасный человек? — усмехнулся Феликс, не надеясь, что Торис поймет отсылку: когда он говорил, что им лучше снова стать просто друзьями, он сказал, что в любви Феликс просто ужасный человек. — Не ужасный, — подтвердил тот, понимающе улыбнувшись. — Ты замечательный, Феликс. Он был так близко, что Лукашевич чувствовал дыхание Ториса на своих волосах. Рукой, свободной от зонта, тот сжимал его плечо, иногда проводя по нему большим пальцем. — Не понимаю! — Лукашевич тряхнул головой, отчаянно глядя на Ториса. — Ты же сам говорил… Я пытался, я правда хотел, чтобы мы остались друзьями, но ты делаешь все это, говоришь такие вещи! Почему, Торис? Зачем ты мучаешь меня? — Ты знаешь ответ, — прошептал тот, прижимаясь своим лбом к его. — Знаешь, Феликс. Знаешь, что я никогда не прекращал тебя… Прикрыв глаза, Торис потянулся за поцелуем. Феликс закусил губу, стараясь не разреветься, как девчонка, прямо на месте. Он любил его? Всегда любил? Правда, что ли? Это было слишком неожиданно после всего, да еще и эта ситуация с Гилбертом… Феликс повернул голову, не давая себя поцеловать, а затем, поспешно высвободившись, бросился прочь. Торис непонимающе смотрел вслед другу. Поступок Феликса оказался болезненным, но, с другой стороны, разве мог он, после всего случившегося, рассчитывать на взаимность?