***
На этом они и расходятся. Чуя думает: «Ничего ты не понимаешь, кусок идиота». Осаму считает: «Ничего ты не смыслишь, бешеный пес». Бешеным псам — в бешенстве покой. Бродячим — в скитании. Счет делят пополам: первую половину — Чуе, вторую — за счёт заведения. Это последний вечер, когда они выпивают в компании друг друга. Через месяц Осаму Дазай, в один день потерявший и вновь обретший жизненный ориентир, заляжет на дно.Часть 1
18 сентября 2022 г. в 18:59
Однажды Осаму Дазай говорит:
— Люди не боятся смерти.
Отпив из стакана и уловив на себе полный — именно того, чего он и хотел — предвзятого сомнения и недопонимания взгляд, он продолжает:
— Люди боятся неизвестности, а еще боятся оставить дела незаконченными. Если дел нет — нет и страха.
Ни смысла, ни боли.
О том, чего люди боятся, Осаму не говорит.
— Люди могут жить не только ради дел, — возражает ему собеседник. — Люди могут жить ради других людей.
— Тогда это своей жизнью и не назовёшь. Это скорее как кофе два в одном — два человека одной сути.
Часы бьют одиннадцать. Лед потрескивает в миниатюрном океане виски. Накахара задумчиво хмурится, постукивает пальцами по стойке.
— Ведь тогда и смысла бояться смерти нет, если смерть не твоя, а на двоих. За любовью или слепым обожанием, называй как хочешь, прячется смерть собственной личности. То же относится и к коллективизму: формируясь в группу, люди возносят в культ якобы общую цель, которая, на самом деле, поставлена таким же человеком, как и они, разве что должностью выше.
Осаму, размышляя и улыбаясь самому себе, словно просчитывая шахматный ход, замолкает.
И бьет прямиком в цель.
— Лично ты готов умереть ради кого-то или ради чужих интересов?
Собеседник напряженно скалится. Такой вопрос явно выводит его из себя.
В ответ он цедит:
— Тогда какого черта ты забыл в мафии с таким мышлением?
— Это другой вопрос. А на мой ты не ответил.
За укором следует короткое молчание. В баре их трое: они и бармен. Фоном играет фортепиано, запечатанное в круглом пласте винила. Мягкий свет приятно греет глаза.
По стеклам неравномерно бьют дождевые капли — гончие дождливого лета.
Обычно теплое в это время сиденье по центру стойки сегодня пусто.
— По крайней мере я придаю своей жизни хоть какое-то значение, а не радуюсь первой попавшейся возможности помереть от случайной пули тупой и бессмысленной смертью.
И, не дожидаясь ответной реакции, добавляет:
— Когда знаешь чему-то цену, то понимаешь, на что готов это что-то обменять. И так со всем.
— Придаешь своей жизни смысл посредством сравнения её важности с важностью других вещей?
— Ты, Дазай, меня не понял. Мне для обретения важности не обязательно обкладывать себя смыслом, одобрением и важными штуками. Это называется самодостаточность.
— Я знаю, как это называется.
— Я не договорил, — хмурится и словно шипит: «не лезь». — То, что я имел ввиду, это не сравнение стоимости своей головы и чужой. Я говорю про осознание веса твоего вклада в ту или иную цель. Люди бы ничего не достигли, если бы не преследовали коллективных целей. И все они осознавали, что несут ответственность за свой выбор. Это и есть смысл — осознавать, что твоя жизнь может дать для общей картины, а не для собственных прихотей. И ты со своими самолюбивыми рыбьими мозгами этого явно не понимаешь.
Повисает очередное затяжное молчание. Взгляд Накахары Чуи устремлен на бар за стойкой, Осаму Дазая — в собственный стакан с утонувшим шариком льда размером с горошину.
Поговорить нормально или подискутировать им не удается никогда. Слишком разные люди стоят по разные стороны баррикад.
Пёс — Дазай Накахаре — псу рознь.
Осаму, пальцем проводя по краю стакана с виски, вздыхает.
— А на вопрос ты так и не ответил.
Рыжий мужчина хмыкает, залпом осушает винный бокал и поправляет покосившуюся шляпу. После на выдохе произносит:
— Да. Готов.