Пусть сбудется хотя бы это

Потому что шутки вдруг кончаются. И очередное утро радостно брызжет солнцем, что хватает длиннющими руками зеркальные стены зданий и резко тянет вверх, и там, на острых шпилях лучей, разрастается громадное сверкающее нечто – смотреть больно. Солнце. Такое же мерзкое, как его печатная тезка, регулярно обнаруживающаяся под дверью.* Где-то на периферии, слева, мелькают здания какого-то завода. Достаточно далеко, чтобы рассмотреть их четко. Достаточно близко, чтобы квартиры здесь стоили вдвое дешевле и пришлись нам по карману. Я жду привычной язвительности, пошлых едких комментариев о проассоциировавшихся со мной этих вечно дымящих и ровно стоящих трубах… Но слышится только сиплый кашель соседа за стенкой, я не сразу распознаю его – слишком напоминает выстрелы. Ухо всегда ловит привычное… Если бы заметил – точно не удержался. Я знаю это лучше, чем последнюю карту любимого шутера. Значит, он совсем хреново видит. Потому что слева у него – сплошное месиво. Потому что я уже две недели выхожу курить на площадку – балкона у нас нет, а Мелло говорит, что запах гари он заново научится переносить, только когда я переварю пулю, не двусмысленно сжимая затаившийся под одеялом Beretta. И я склонен ему верить. Ломит шею – Мелло спится только на правом и только спиной к спине: мне он доверяет чуть больше, чем пустоте квартиры. Чуть меньше, чем себе самому – о его кошмарах оповещают только круги под глазами, усиленные тенью от занавеси волос. Будь здесь зеркало – его позабавил бы такой вид. Под подушкой ночует дубликат ключей, и прежде чем у него поднимается шерсть на загривке оттого, что я «ярмарочным медведем Oktoberfest’а» вторгся в личное, он находит взглядом PlayStation, куда бы я ее не переставлял. Не то чтобы PSP обладала запредельной какой-то ценностью… Просто шантаж и импульсивность кажутся врожденными, но целый я работаю быстрее, а Мелло умеет выбирать правильные варианты. - Знаешь, о чем я подумал? Ему не нужен ответ, и я молчу. Ему вообще ничего не нужно, кроме, может быть, дежурной плитки горько-сладкой разлезающейся в пальцах дряни и алкоголя, заменяющего анестетики. Потому что связи почти растрачены, а оставшиеся мы бережем – кто будет дергать прирученных дилеров из-за не дающей передохнуть ноющей боли? Уж не Мелло точно. Но еще немного и я дойду до воровства в аптеках и взлома соответствующих сайтов. А сейчас у меня нет даже сигарет, так что я сажусь на пол, упираюсь взглядом и пальцами в острый позвоночник. - Я бы не хотел умереть в огне. Во вспышке. Я ведь уже знаю, каково это. И чтобы не бежать, не преследовать… Успеть остановиться. Плевать, что на нем неизменная черная кожа и одеяло – сейчас он открыт и наг. «Я не священник», - хочу сказать, ощупывая горло на предмет удушающего воротничка, но выходит только: - Машина. За сотню. В шумном городском потоке. Хотя… черт, мне ее банально жалко. Только чтобы быстро. И покурить напоследок. - Хороший выбор, - усмехается Мелло, поворачиваясь и сползая вниз, ко мне, тянется, приближая лицо, и губы – как ночи после его появления: терпкие, жесткие, с не сводимым привкусом гари… Я сжимаю непонятно откуда взявшиеся в его кармане четки. Я не верю ни в Бога, ни в Дарвина, разве что только в него, Мелло. Я реалист: мы вряд ли переживем это – жизнь не шутер: ни сохранки, ни рестарта… И у того чертового японского ублюдка с Паркером наизготовку наверняка не хватит на такое фантазии… А потому не молюсь, но бесконечно гоняю в голове скатанную в шарик мысль: «Пусть сбудется хотя бы это». * имеется в виду газета «Sun»