Pomeranian

— Тут нужен дополнительный эпизод, — Макэвой волнуется, и от волнения выпивает стакан текилы как стакан воды, а Энди Мускетти тут же подливает ему ещё, и делает это неподдельно рассеянно и явно неосознанно, — такая дополнительная сцена, что-то, чтобы показать, что Билл Денбро мучается, до сих пор мучается сознанием, что не спас брата тогда, не был с ним рядом! Потому он и бросается за тем мальчишкой со скейтбордом. Они черкают на листках Гэри, неосмотрительно оставленных им не запертыми на стопитсот засовов, вносят вставки и пометки, хихикают, как морлоки, и одобрительно пихают друг друга локтями — ибо сюжет прёт, просто прёт, они обсуждают, что скажет Билл Денбро, и как отреагирует мальчик, пишут, зачёркивают, исправляют, пишут дальше. Потом с нескрываемым восхищением смотрят на написанную — буквально в прямом смысле на коленках — сцену. С восхищением смотрят друг на друга. И всё бы хорошо. Но потом Мускетти озаряет: — О, а добеги-ка до Скарсгарда, покажи и ему! — Ой, наверное, не стоит, — Макэвой даже слегка трезвеет от такого предложения, и в панике начинает подыскивать подходящий предлог, чтобы откосить от оного предложения, — он, наверное, уже спит… он рано ложится! Да. Билл-свет-наш-Пеннивайз-Скарсгард рано ложится. Он проводит до двенадцати часов за сутки в своём адском (без прикрас и преувеличений) клоунском костюме, настырно отказывается от услуг каскадёров и рвётся на передовую выполнения опасных трюков самостоятельно. Как будто что-то хочет кому-то доказать. Кажется, то, чем он является сейчас, можно назвать пиком физической формы. Сам Макэвой благополучно просрал эти лучшие годы жизни, отважно рассекая на передовой барных стоек и рюмочных рядов. И забористой дури. Пик физической формы пришлось обретать позднее, и он как-то вышел… не очень пиковым. А Билл Скарсгард, он очень изменился — с тех времён, когда они снимались вместе. И в нынешнем Билле Скарсгарде прежний чуть фриковатый парнишка с чудным взглядом проглядывал лишь иногда. Проглядывал. Выглядывал. Или… Да, так вот — о рано ложиться. Едва сняв с себя обличье Пеннивайза, Скарсгард убредает в свой трейлер, и… всё. Абонент более не доступен. Это Энди и липнущая к нему так, что не отшибить самой крепкой доской, малышня навроде Софии и Джейдена любят потаскаться по лагерю, пожечь костры и попеть песен. Очень душевно всегда выходит посидеть с ним, с Барби, с Джесс. А чёртов клован Скарсгард точно как мавр, сделавший своё дело. Навёл шухеру на всех, пропрыгал, прохохотался, вызвал очередной приступ колик у Макэвоя — и степенно удалился. К себе. Постоянно на отшибе. Кажется, кто-то что-то говорил про то, что фамилия «Скарсгард» означает что-то типа как отдельный, обособленный клан, или род. Соответствует. — Билл рано ложится, — ещё более неубедительно чем в первый раз повторяет Макэвой довольно-таки несчастным голосом (но Энди Мускетти помимо прочих своих талантов умеет крайне вовремя становиться несколько глуховатым). Билл рано ложится. И продолжает репетировать по ночам, судя по звукам, которые Макэвою несколько раз довелось слышать, когда он волею жестокого фатума был вынужден направляться к себе, минуя пристанище Скарсгарда. Заслышать в ночи внезапное пеннивайзо-курлыканье и хохот — испытание для крепких яйцами… и мочевым пузырём. И сфинктером. Это закаливало качественней, чем буддийские практики. — Ничего он не спит, — безжалостно оборвал все надежды Мускетти, — давай, покажи ему, он будет рад. — Ну может он там работает над ролью, и тут я так некстати… — делает ещё одну попытку Макэвой, но и она категорично пресечена: — А мы что, не работаем?! Да я всего себя этому фильму отдаю! И тебя. И Барби. Всё отдаю, вот просто всё. И Макэвой, сжимая чёртовы листки сценария бредёт мимо палаток, фургончиков и навесов к самому тёмному углу их киношного мини-городка. Если честно, то он надеется встретить по пути Гэри Добермана, который, конечно, схватится за сердце, узнав, что они с Энди выкрали у него сценарий и отрывались во все степи, пользуясь отъездом своего сценариста в городские дали, но которого можно будет использовать как повод не дойти до Скарсгарда. Работа над ролью у того Скарсгарда, похоже, и правда в полном разгаре. Да, и это в час-то ночи: стены только что не ходуном ходят, шум скачков по полу, грохот мебели, вибрация от сотрясения, когда швыряют что-то тяжёлое, и… Да, конечно. Этот коронный пеннивайзохохот. От которого то анус сжимается, как у выброшенного на снег щенка, то напротив — вот-вот недержание разовьётся. А вот девочки Билла Хейдера просто в полном восторге. Что не так с современными детьми?!.. — Билл, это Джеймс, — Макэвой прокашливается, но голос звучит столь же слабо, как и стук в дверь (как всегда это всё звучит у тех, кто не слишком-то и желает быть принятым). За этой самой дверью раздаётся какой-то удушенный писк, айканье, да, Макэвой явно не вовремя, ох, ну как нехорошо, помешал своему коллеге, посмотрите на это со стороны: добросовестный актёр Билл Скарсгард, жертвуя сном и здоровьем, не щадя себя, словно Леджер с Джокером, целиком и полностью вбивается в своего клоуна, отдаётся ему весь, каждой минуточкой, а записной алкаш и прожигатель жизни Макэвой мало что сам бухает, едва выйдя из кадра, так ещё и режиссёра с пути истинного сбивает, и вышеупомянутому Скарсгарду работать не даёт. Ну, что же, шаг назад, что ли… может быть, ещё удастся уйти, но… Но дверь распахивается, и Скарсгард на пороге. И как обычно, Макэвой невольно чуть отшатывается. Ибо. Ибо Скарсгард хоть и моложе больше чем на десяток лет (а по виду иногда так и на два десятка, поскольку детская мордочка, гены викингов, всё такое, да и богатого алкогольницкого опыта, как у Макэвоя, у Скарсгарда в анамнезе нет), но выше на голову, шире в плечах, и… ну, такой, одним словом. Такой. Ему и делать ничего не надо, чтобы выглядеть как НЁХ. — У тебя кровь, — невыразительно сообщает Макэвой. Сюрприз, Цезарь. — Ага, — Скарсгард ведёт ладонью по коже, — брился, порезался. — Ага, — соглашается Макэвой. Чего такого. С кем не бывает. Во втором часу ночи. А то что брил шею, да почти у самой ключицы — ну каждый имеет право на свои ритуалы ухода. Мало ли. У каждого свои области произрастания щетины. Вот у Билла Скарсгарда, к примеру, она растёт на ключицах, очевидно. Поэтому их надо брить. И обязательно после полуночи. Иначе нельзя. Странно, конечно, у него бритва режет. Это как будто и не порез вовсе, а… — Зайдёшь, может быть? — светски зовёт Скарсгард, делая взмах перемазанной в крови рукой. Его глаза косят сильнее, чем обычно. И улыбка совсем-совсем шалая. А ещё от него просто тащит адреналином, и… Это попкорн. И карамель. И сладкая вата. Это жаренный арахис. Это озон. Это дождь. Это запах цирка, запах грозы, которая унесла весь цирк, запах ветра, вишнёвого сиропа, приторный, приторный, как кровь, запах крови, яркий, ощутимый, оседающий во рту на нёбе и языке резким металлическим вкусом… запах. Вкус, запах, цвет. Свет. Билл Скарсгард и правда просто в охуительнейшей физической форме. Но Макэвой сейчас не склонен оценивать её должным образом. Макэвой видит охуительнейший разгром за его спиной. Как торнадо внутри местечково прошёлся. Расшвыренная одежда, разбросанная мебель, пеннивайзошаровары, свисающие с жалюзей на окне, хозяин — так, к слову, вообще не придирок ради — стоит практически голышом, в одних плавках. Самое оно приглашать. Ну вы понимаете, это шведское гостеприимство. — Так зайдёшь? — повторяет Скарсгард. И улыбается. Опёрся о косяк, бицухой играет. А «порез» у него — опять же, к слову — не один. И да, разве что Гомер (не Симпсон, а тот, что с Иллиадой, Еленой, и Троянскими конями) не увидит, что это за порезы. У Скарсгарда интересный ночник. Ну или система спотов. Или что там за светильник. Может какая гирлянда. Через узкий дверной проём, почти полностью занятый громоздкой хозяйской фигурой, не много разглядишь, но такое впечатление, что там, в глубине, находится некий пульсирующий или движущийся источник света, как всполохи Огни однородного и необычного цвета пришедшего из иных миров На излёте с губ повисает слово, которым можно было бы приблизительно описать этот цвет, повисает, ожидая короткого импульса, но то ли память подводит, то ли одурманенное текилой сознание, и слово растворяется без следа в мешанине спутанных мыслей. Макэвой видит как взлетает вверх правая бровь Скарсгарда. Видит, и соображает, что таращится на него с глубокомысленным видом, облизывая те самые губы, с которых так ничего и не слетело. Крутяк, ну давай, пополни копилку баек со съёмок историей о том как Джеймс Макэвой набрался однажды ночью под завязку, так, что даже мычать не мог, не то что говорить... и отправился подкатывать к Биллу Скарсгарду. Да, го, мужик, не ссы, кто ссыт  — того выкидывают с ринга с арены Нет, вот это прямо совершенно точно не тот поворот сюжета. Шаг назад делается сам собой. Трезвеет Макэвой просто катастрофически стремительно. Странички сценария складываются в маленький прямоугольничек, и руки ныряют за спину, пряча его от взгляда того, кому предназначалось их показать. Улыбка НЁХ, притворяющейся актёром Биллом Скарсгардом, становится шире. — Да ладно, Джеймс, — на Макэвоя потусторонне мерцают светящиеся в темноте всё тем же неведомым цветом глазища, — я был бы очень рад поработать вместе, не обращай внимания на беспорядок, заходи! Ну да, само собой, хладнокровно думает Макэвой, и, обращаясь к мысленной аудитории из напряжённо внемлющих очередной страшилке у костра слушателей, мысленно же заунывно повествует: «…и Джеймс Макэвой отважно шагнул навстречу пролетевшему через миллиарды лет и миллионы галактик свету, и сияние Мёртвых огней лишь на мгновение окрасило его взор, и… и больше блять Джеймса Макэвоя уже никто никогда не видел. Точнее, видели — некую очень похожую внешне на него сущность, нечто чуждое, нечто оттуда, нечто, что теперь пребывало в оболочке из Джеймса Макэвоя. Оно выглядело, как Джеймс Макэвой, оно говорило, как Джеймс Макэвой, оно даже шутило грёбанными шутками грёбанного Джеймса Макэвоя». Ведь оно временами ухитрялось выглядеть почти как всамделишный настоящий Билл Скарсгард. Такой, каким Макэвой узнал его когда-то. И оно умело учиться, о, в этом-то Макэвой точно не сомневается, нет, мэм, нет, сэр, уж в этом этому оно отказать нельзя — оно учится, оно самый прилежный и старательный ученик на свете. И, и даже не сомневайтесь, мэм, даже не сомневайтесь, сэр — оно вполне способно практически к полной мимикрии. Оно конечно будет проглядывать где-нибудь с краешку. Как тот самый поцелуй в уголках улыбки миссис Дарлинг. Главное — знать, куда смотреть. — Нет, спасибо, — продолжая отступать назад (не то чтобы он всерьёз верил, что вот сейчас у Скарсгарда вдруг раззявится акулья пасть, или вытянутся хваткие руки-канаты) мотает головой Макэвой, — увы, Энди ждёт… в другой раз, может. Пока, Билл. «Но у Джеймса Макэвоя хватило ума и сообразительности не входить в жилище НЁХ, и потому, дети, Джеймс Макэвой до сих пор живой и рассказывает вам эти страшные истории. В некоторых случаях бывает гораздо лучше не смотреть своим страхам в лицо. Иногда лучше отвернуться и изобразить лицом и позой тела, что ты ни-че-го не видел. Алюминь». — Ну ты обещал, — доносится ему вслед. — Насчёт другого раза. Я напомню, если что. Плюхнувшись рядом с задумчиво перебирающим струны Мускетти Макэвой молча протягивает свой стакан, когда режиссёр, вопросительно подняв брови, подбрасывает и ловит вторую бутылку текилы. — Что Билл? Ему по вкусу пришлась наша идея с дополнительной сценой? — Не то слово. Макэвой строчит новые абзацы текста лихорадочно, словно словил вдохновение, Мускетти, шевеля губами, читает из-за его плеча, угукает и кивает. Абсолютное бессердечие к труду сценариста. Абсолютное бессердечие к труду писателя. Мало ли что там у Кинга. Может, он там что-то намеренно исказил. Не договорил. Переиначил. А Гэри не понял. Не уловил. В голове плавает здесь внизу мы все летаем цвет из иных миров, померанцевое померанец это оно сияние Мёртвых огней. Если бы не оно, Джеймс Макэвой, возможно, сказал бы: ну что за херь тут понаписана… что?!.. как — я?!.. как — сам придумал?!.. Давыблядьиздеваетесь. Померанцевые всполохи летают и у Билла Скарсгарда, и жалюзи не могут помешать отдельным лучам проскальзывать за границы его жилища. Кто словит их, кто увидит их, как на него это повлияет — предсказать невозможно. — Так на чём мы остановились, Билли-бой?! — сладкий, по-змеиному свистящий шёпот в темноте. — Кажется, я сказал, что отымею тебя как сучку, каковой ты по сути и являешься, — Билл не успевает, в очередной раз не успевает увернуться от острых зубов, и они безнаказанно впиваются в шею у ключицы, оставляя новый укус, прямо напротив предыдущего, для красивой симметрии. Полувскрикнув-полузарычав от злости, под заливистый и задорный хохот (невольные свидетели этих звуков, окажись таковые неподалёку, потом бы говорили с сочувствием — вон как-де, актёр, в свою роль вкладывается), Билл сбрасывает с себя обвившую его большим, чем пристало человеку, количеством конечностей, скользкую голую тварь, радостно грызущую и наминающую его тело, и тут же слышит капризное: — Нуууууу, Бииииииллииии… ну не говори, что ты приревновал… Лапы, лапки, щупальца, клешни, сегменты, сочленения, на паука оно похоже не намного больше, чем на любое другое земное создание. Клубок из сцепившихся человеческой и нечеловеческой форм весело катается по комнате, усугубляя общий срач. — Мне спать, блядь, надо, — рычит Билл, — а не навыки космо-чудьской борьбы с тобой отрабатывать! У меня режим должен быть! — Кто сказал «Чудь»?! — воодушевляется его противник партнёр дублёр альтер эго воображаемый друг клоун, клоун, которого Билл играет в этом чёртовом хорроре, блядский цирк, унесённый грозой. — Ты сказал «Чудь», Билли-бой?! Сплетаемся языками и треплемся, пока один из нас не сдастся?! Навряд ли у арахноидов предусмотрены такие языки, но — у этого — у этого он имеется, и пока Билл Скарсгард прилёг ненадолго полежать на лопатках, этот язык облизывает всё его лицо, вламывается в рот, трахая его в пародии на минет, и, само собой, Билл ничуть не стесняется впиться в него зубами. И сжать их посильнее. Тесное пространство внутри обычного небольшого трейлера вдруг расширяется. Исчезают стены, исчезает мебель, пол, и нет ни становища киношников вокруг, ни хотя бы чего-то хоть сколько-нибудь земного. Это была бы настоящая Тьма Бесконечного и Вечного, холодного и безразличного космоса… если бы её не наполнял свет Мёртвых огней. Рот Билла наполняется горечью кровью сиропом из спелых вишен, а его клоун однозначно пытается взвизгнуть в этот момент, о, Билл прекрасно знает эти взвизги — это же он отрабатывал и тренировал их так тщательно… или это с ним их отрабатывали и тренировали?! — Хочешь протрепаться всю ночь напролёт, Пенни? — шепчет Билл, плавая в мельтешащем и меняющемся свете, и крепко удерживает за плечи точную копию себя. Ну, может быть, жёлтые глаза несколько портят общую картину. Лицом к лицу с ним — его клоун, бело-красный грим будто прорастает из кожи, растекаясь от носа к вискам, и впитывается снова, исчезая без остатка. Роберт Грэй, более известный как Пеннивайз, более известный как Танцующий клоун, меняется, меняет форму, не покидая при этом удерживающих его рук Билла. Десятки сущностей промелькивают одна за другой, как страницы книжки, которую кто-то взялся листать наоборот, от конца к началу. Десятки безусловно похожих сущностей, и в каждой Билл видит свет, идущий из другого мира. — Стой, — он останавливает вовремя, чтобы перехватить в нужной личности. Бобби Грэй весело скалит зубы, вытирает рот, морщится: — Ты больно кусаешься, Билли. — И от кого я этому научился?! — Да ой?! Может, это напротив, я научился от тебя?! Кто кого наполняет этим содержанием, Билли?! — У меня есть только один ответ на этот вопрос, и он очень пошлый, — шипит Билл. — Гип-гип-ура, — ржёт Бобби, — ролевая модель «онименяются» в действии! — Точно, — Билл знает, что там где они сейчас, нет ни поверхностей, ни плоскостей, но это не мешает ему вообразить их, и представить, как он отталкивается от пола и опрокидывает противника партнёра вообще никого очнись Билл ты же понимаешь что это только ты один носишься тут в космосе в трейлере — Памагите, носилуют! — восторженно воет Пеннивайз, когда неведомым (но не ему) образом он оказывается распростёртым под прижавшим его к полу Биллом. И померанцевый свет расходится в стороны от них обоих. — Больно надо, — фыркает Билл, вскакивает на ноги, пошатываясь, добредает до мини-холодильника. Пить, пить, пить. Стены трейлера вступают в подлый сговор с полом, они гуляют волнами туда-сюда, попробуйте-ка как-нибудь в таких условиях дойти до глотка живительной влаги вот только без грязных аллюзий упс не вышло Он не добредает. — Какого блять хуя тебе б не становиться чем-то милым и безобидным?! — скрипит он зубами две с половиной секунды спустя, когда шустрые лапки уже сорвали с него последние остатки одежды и полезли туда, куда их вообще ни разу не звали. По крайней мере, сегодня. Щупальца (откуда блядь у пауков щупальца?! что за тентактлиевый маразм на арене нашего общего блядского цирка?!) действуют нежнее и мягче — вкрадчиво оглаживают бока, щекочут тазовые косточки, ненавязчиво скатываясь вниз, обхватывая вставший член тугими и упругими объятиями своих петелек и колечек, но Билл продолжает упорно отбиваться, вполне обоснованно предполагая, что это закончится совсем не нужным ему наполнением. не сегодня по крайней мере — Почему обязательно какая-то крипота?! — яростно выкрикивает он, сбрасывая с себя щупальца, членики, ложноножки и прочие атрибуты чьего-то слишком бурного воображения. Всё то что вы хотели знать о сексе с монстрами, но всегда стеснялись попросить. Боясь что подсядете. Мигом слетевший с него Пеннивайз вдруг замирает в жабьем полуприседе… и вот уже на Билла взирает круглыми глазками одно из самых очаровательных существ во вселенной. Вскрикнув, Билл буквально шарахается в сторону от маленького, пушистого рыжего шпица. — Что и требовалось доказать, — миролюбиво подытоживает, принимая привычное обличье, Пеннивайз. — Ну не стоит у тебя на безобидную милоту, Билли. Не стоит, и всё. Что поделать, если вот такой ты у меня извращенец придонный. Если тебя крипота заводит. И он удручённо чешет лоб мохнатой и когтистой сегментированной конечностью, идентифицировать которую по видовой принадлежности не представляется возможным.  — Это не вопрос извращений,  — Билл больше обращается к самому себе,  — но, может быть, лучше думать именно так. Убрав все лишние лапки и коготки клоун встряхивается, выгибает рот несчастной скобкой, усаживается на пол в позу маленькой сироты, обхватив руками коленки. — Какой ты сегодня грубый, Билли! — гнусаво жалуется он. — Нахамил мне, с Джимми поиграть не дал… — и вкрадчиво добавляет: — Но ты такой хорошенький, когда раскраснеешься и разозлишься. Такой… яркий. Он подбирается к Биллу на четвереньках, чуть приникая к полу. И это точно не движения человеческого существа. А потом он плавно садится, зеркаля позу Билла, и это забавно, очень забавно, примерно так же забавно, как если бы Билл Скарсгард начал зеркалить дерево. Через десять секунд это перестаёт быть забавным. — Я просто хотел поработать над сценой в гримёрке, — неразборчиво говорит Билл, размазывая липкую вишнёвую помаду по своим губам, по своему лицу, по лицу своего клоуна но это тоже его лицо набирая на щёки мешанину грима,  — когда Бев видит Грэя в гримёрке, во время визита к миссис Керш... Дочура Пеннивайза. Доченька. Билл вздрагивает. Вот это  — это сразу в резервацию. Не думать, не думать, не думать. Он чуть отстраняется. Бобби Грэй  — уже не в клоунском мейк-апе, лишь чутка румян на носу осталось  — явно жаждет ляпнуть что-нибудь этакое, после чего его будет обязательно хотеться повозить мордой об пол. Билл опережает:  — Ты моё творение. Я тебя создал. И когда я хочу проработать какую-то сцену, позу, фразу, я зову тебя совсем не для того, чтобы провести ночь разнося мой трейлер на атомы. Рот Грэя разъезжается в недопустимой для человеческой анатомии ширины ухмылке:  — Так может, именно так мы это всё и прорабатываем? И, великодушно даровав Биллу паузу, дабы тот мог как следует обдумать данную сентенцию, вкрадчиво добавляет:  — А если это я создал тебя, как свой очередной аватар, и прорабатываю с тобой всё, чему хочу тебя научить, чтобы ты передал мой образ так ярко и полно? Если это ты  — моё творение?..  — Надо соглашаться на шпица,  — заключает Билл,  — ему везде и всюду в любой момент можно дать поджопника. Энди Мускетти и Джеймс Макэвой ловят вернувшегося Гэри Добермана той же ночью, оживлённо машут руками, жестикулируют, и втирают про дополнительную сцену. У Гэри глаза вылезают на лоб и там и остаются, а потому у него никак не получается не увидеть льющийся из щелей между пластинами в жалюзях на окнах у Билла Скарсгарда свет. Этот свет заползает ему в голову, и так и остаётся там, и уже на рассвете Гэри думает, что мужики-то, в общем, неплохую идею родили, и что сценарий можно бы дописать. И он дописывает. А потом ещё дописывает. А потом они с Энди решают — а почему бы не добавить сценку в духе «Нечто». А потом вносят вьетнамский флэшбек к «Спуску». И к «Сиянию». И… И потом кое-кто конечно крутит пальцем у виска, и говорит что «отберите у них ту дурь, которой они еженощно вставляются», но! Вот кое-кто другой сияя померанцевыми глазами заверяет их, что всё охуенно и зашибись. — А как же Сильвер? — недоумевающе спрашивает один из ассистентов. — Ну, невыстрелившее же ружьё получается… — А как же «Оно — и есть Дерри»? — вторит ему другой. Мускетти и Доберман переглядываются, и понимающе кивают друг другу. Гэри наклоняется погладить прехорошенького пушистенького шпица, невесть где подобранного и пригретого Биллом Скарсгардом. Померанцевого.