Пропиши мои чувства на обратной стороне микросхем

В лужах радугой да сплошь яркими разводами расплывается смесь топлива и выливаемых на улицы гетто химикатов, подсвечивается отражением неона. В ночи и вовсе кажется, что дороги, символизирующие своей грязью прямо-таки упадок человечности, похожи на проклятую тропу из радужного кирпича. Только ведёт она явно не в Изумрудный город, где волшебник-шарлатан непременно найдёт множество сердец для пустых грудных клеток. Разве что полностью бионических — уникально-полимеризованных, что ни отличить от работы настоящего и которое уж точно не подведёт инфарктом. В их мире сбои внутренних систем воспринимаются мелкими багами, что влёгкую корректируются имплантацией. Операция, правда, включает автоматическое редуцирование гуманизма, как рудимента. Не самые светлые мысли приходят в голову, когда с вершин своего незыблемого правосудия заглядываешь в низы. Цвета смешиваются в кашу и разлетаются брызгами под подошвами ботинок, пока десятки вывесок своим свечением лезут в глаза, сужают яркостью зрачки и заманивают в свои цепкие протезированные лапы, что щёлкают в механизированных суставах. Кагыр оглядывает всё это великолепие греховности, облачённое в идущий семимильными шагами технологический прогресс, и игнорирует зазывающие голограммы кибернетических девиц, то и дело коротящих в своих кодах помехами. Одна из них то и дело тянется руками, чтобы потрясти едва вмещающуюся в треугольники лифчика грудь, да так и не доносит, заедая на оборванном движении. Сложнее не замечать чужие взгляды, мгновенно липнущие, вспыхивающие агрессией и несомненным желанием активировать какую-нибудь лазерную, несомненно серую пушку в бионической руке, что точно проделает в подозрительном чужаке пару дырок. Они как стаи обезумевших собак — сразу чуют, когда в их район забредает не свой. Кагыр в любой точке города не свой и в то же время — имеет право находиться, где пожелает. Во славу Режима, во славу Империи. Его не то, что парит эта въевшаяся в инстинкты агрессия да привычное желание влезть к нему что в голову, что в код, только собственные инстинкты требуют повязать каждого, защёлкнуть наручники и деактивировать весь набор перочинных ножей, что и убить может, и влезть в управление ближайшего тостера. Но Кагыр не творить мнимую справедливость во имя Империи пришёл. Слово спотыкается в мыслях, звучит слишком напыщенно, немного древне, но охватывает происходящее в их сдвинувшемся с орбиты мире уж слишком точно. Куда вернее, чем Тетраграмматон, коим следовало величать это антиутопичное государство на грани полной анархии. В конце концов, Кагыр сам был колесом в этом механизме. Или микросхемой, со впаянными убеждениями и правилами. Поэтому жаждущий хаоса мир, остальной мир, что Империя пыталась контролировать, её ненавидит. За правила и требования, за контроль. Кагыр едва ведёт пальцами, ощущая, как сдвигаются пластины на предплечье под плотным рукавом кожаной куртки. Не дурак же он — соваться в пасть всех этих заклеймённых хаосом в форме? Под ногами чавкает грязью и мусором, а уж сваленного металлолома на улицах хватает с лихвой, что легко бы и потеряться в этих кучах. Весь этот хлам периодически таскается бездомными на попытку сбыта и возвращается обратно — и так по порочному кругу. Напоминает попытки Тетраграмматона усмирить жаждущее свободы население. Система, рано или поздно, но подводит. А империи, достигая своего апофеоза развития, начинают прогнивать изнутри. Поэтому Кагыр, будучи одним из законников и тех, кого презрительно зовут «нильфом», пришёл вовсе не за тем, чтобы кого-то отлавливать. Считываемая информация окружающей обстановки всплывает перед левым глазом, смещается строками и статистикой, пока Кагыр выискивает нужные координаты, уповая на то, что источник не залил ему пару гигабайтов сплошной воды да вранья. Нужное место находится не сразу. И любой другой человек и прозевал бы, прошёл мимо, если не знать, что обращать внимание стоит не на броские вывески и не искать под полой у каждого злачного заведения. Стоило бы, возможно, спросить, но это смешно до судорог от пары тысяч вольт, что могут прошить тело насквозь. Малейшая неосторожность — и его раскроют. И так косятся, а файерволл встроенных чипов втихую подвергся паре атак. А уж его акцент точно выдаст с потрохами и металлической начинкой. «Смерть Империи и нильфам», услышал бы Кагыр. И потому не уповает на остатки человечности. Нельзя надеяться на то, чего точно нет. Серая коробка здания не украшена ничем, кроме кислотно-светящегося граффити, что блекнет, сливается с осыпающейся штукатуркой. Здание паршивое даже по меркам гетто. «Смерть Империи и нильфам», думает Кагыр с каким-то мрачным весельем, прежде чем ныряет под непредусмотрительно незакрытые рольворота.

***

На улицах, да и во всех базах, их зовут Крысами. Не слишком уж льстивое прозвище, но клички прилипают прочнее, чем жвачки к подошвам; и довольно верное, учитывая, что банда славилась не только жестокостью во время своих налётов на другие группировки и правительственные объекты, но и способностью влезть, куда угодно. Кагыр шагает по тёмным коридорам под отчётливое капанье с потолка. Удивительно, что при всём своём неизменном успехе, Крысы предпочитали отсиживаться на базе, которая на ладан дышит. Впрочем, не Кагыру думать о том, куда сплавляются украденные технологии, оружие и евродоллары. В целом, и банда его не интересует. Только один человек. «Её кличут Фалькой», поделился скрипучим механизацией голосом старина Ренмарк в захудалом баре на краю Редрэйва. В одном из тех мест, где никого особо не интересовало, кто скрывается под капюшонами за столиками в тёмных углах. Ренмарк был на вид пьяницей и пройдохой, с которого и взять нечего, а на деле — собирал информацию обо всём, что происходило в городе. И обо всех, пролезая сквозь пелены таинственности и надёжную защиту. Пожалуй, дороже товара в их время не было. «Все крупные взломы корпораций, внезапно переклинивающие системы и сбои — это её рук дело. Никто не знает, откуда она свалилась, но руки растут у этой фифы откуда надо», добавил он, а затем выставил Кагыру счёт в виде круглой суммы и ещё одной пинты. А для того, чтобы осуществить задуманное, Кагыру нужен нетраннер. Не просто какой-нибудь штырящийся мозгоплясками умник с дрожащими руками. Не то чтобы он надеется встретить полную адекватность, но зато Крысы — его встречают. Ни с чем не перепутаешь писк заряжающейся пушки, как и ощущение того, что эта пушка врезается между лопаток. Кагыр останавливается посреди петлеватого коридора, чьи стены изрисованы углами векторов. Камера в углу задорно ему подмигивает. — Сразу пристрелите или дадите слово сказать? — флегматично интересуется Кагыр, скашивая взгляд. На периферии мелькают светлые волосы, прежде чем их обладатель обходит его. Такое лицо могло бы быть лучшей приманкой для девчонок, если бы не намертво прилипшая к нему злость, искажающая черты до желания съездить по зубам. И не нужно лезть в базу, делать запрос, потому что Кагыр не суётся в петлю, не проверив, насколько устойчива табуретка. Почти. — И кто ты, блять, такой? Голос звонкий, ломающийся. Кайлею немногим за двадцать, он вечно пытается придать себе более важный вид, чем есть на самом деле. Кожаные шмотки, ремни, столько имплантированного дерьма, что чудеса, как организм выдерживает. Тот ещё кусок дерьма. И Кагыр проявляет просто чудеса самообладания, чтобы не двинуть ему в челюсть за многих полёгших сослуживцев. — Будущий наниматель, — коротко отзывается он. — Отведи меня к своим. Я хочу поговорить с Гиселером. — А что мне помешает прострелить тебе голову? Потому что ты не вызыв... Кайлей обрывается на полуслове, хмурит брови, явно одёргиваемый поводком. Гиселер явно наблюдает за ними через подмигивающую камеру из угла. Кагыр салютует ей в ответ и не сдерживает какой-то довольной ухмылки, когда Кайлей смеряет его взглядом, что удавиться бы. — Тебе повезло. Надеюсь, твоё предложение стоит того, чтобы не пристрелить тебя тут же. Кагыр, устав от всего этого пафоса, отводит от себя пушку, крепко ухватившись за ствол. — Поверь, — произносит он так, чтобы мальчишка и не вздумал ему перечить, — оно того стоит.