***
— Веселее, молодой человек! Радостнее! Вы великой чести удостоены! Слава, что это, понимаете ли, за мина?! — слушал Валера с трибуны уже настолько энный раз, что со счёта сбился, зло ухмыляясь. Он для этого самодура «Звезду» в союзные чемпионы вывел, лишь бы заметили, а он: ничего не знаю, сидите и смотрите. — Танцуй, Слава! Танцуй! «Сам играть не может, вот и издевается», — успокаивал себя Валера, теребя черенком клюшки невесть откуда взявшийся спичечный коробок. Старый его тренер и толстый. Потому и торчит день-деньской за бортиком. Или причинная связь здесь прямо противоположная? Да и не тренер он ему вовсе. Что он, Валера, вообще тут забыл? Свисток. Харламов поднял голову. Что-то бормоча под нос про то, как это возможно быть таким несобранным, зажатым, безалаберным хоккейным вратарём, Тарасов ланью преодолел бортик и заскользил по покрывшемуся за часы тренировки стружкой льду, заставив Валеру потерять временно челюсть.***
С напористостью и непоколебимостью крейсера рассекал Тарасов океан беснующейся толпы, встретившей его тумаками и улюлюканьем. Лил дождь. Бурлящим течением относило Валеру от тренера всё дальше и дальше. А тот шёл. С достоинством и гордостью неся себя вперёд, как и их учил. Прославляя себя и хоккей, в котором нет места мелким интрижкам хоть самого высокого руководства.***
А потом Валера разбился. Он натурально плакал, стискивая руль. От злости на мелочных политиканов, на себя, на толпу эту, которой так хотелось крикнуть: «Вы что, ослепли?» А потом из пелены дождя выкристаллизовалась фура… Ни ходить, ни играть теперь он не сможет, мерзкий инвалид… И тогда в его жизнь также уверенно вошёл Тарасов. Вправил мозги, приказал собрать сопли. Выпестовал его с нуля. Снова. И ни словом не обмолвился, что теперь он не второй тренер Сборной, не заслуженный тренер СССР, а в сущности, никто. Самодеятельности «там» не прощали. Так, задвинув в дальний угол своё собственное горе, Тарасов учил Валеру ходить, жить, играть и делать выбор. На собственном примере, как оказалось.***
Они встретились в Шереметьево как равные. Гордые и лёгкие. И слёзы, играя брызгами шампанского под переносицей, не спешили наружу, волнуя, но не выдавая. Нежданное объятие сказало больше, чем весь их недолгий, в сущности, диалог. «А ведь я тобой горжусь, Валера. Но не скажу. Ты же это и без слов знаешь». «Анатолий Владимирович, вы для меня всё…» Расправив плечи, гордой тарасовской поступью направился Валера в самый важный матч своей и его жизни, приняв правила игры, переняв эстафету. А обернувшись, увидел медленно отдалявшегося человека, хромоту, упрямо сцепленные за спиной руки. Таким он был всегда — это Валера под него менялся. Ещё один гениальный ход прославленного Тарасова. «Всё для тебя, Валерка. Родины и хоккея».