///
— Так я не понял, ты сливаешься? — по ту сторону телефона промычали что-то невнятное и сонный Ростик, взбесившись, отключился и бросил пошарпанную мобилку в сторону. Ну и гандон же ты, Сёма, подумал он, лениво потянувшись, а потом нащупал рукой очки с держащейся на соплях дужке и, похожий на сомнамбулу, вывалился из комнаты. На кухне вовсю гремели кастрюли, что-то ворчала бабушка, а ещё пахло варёной картошкой и солёными огурцами, — точно оливье готовят — и Ростик прошмыгнул в ванную, потому что знал, что только под ногами будет мешаться, так ещё и мамка в магазин пошлёт, а кому хочется в такой дубарь куда-то идти, даже если это пятёрочка под домом, за какой-то там кукурузой в баночке? Пусть вон Анька сходит, а он занят, его эта предновогодняя суета никак не касается. В голове у Ростика натяжно скрипели все шестерёнки и велась нешуточная работа: Семён с Богданом разругались в пух и прах накануне, причину ему никто не сказал, а теперь ещё и Сёма отказывается идти к Боде отмечать, хотя договаривались они об этом ещё полгода назад — да что там полгода, ещё в прошлый новый год, наверное. Такой расклад Ростика никак не устраивал, а думать надо было быстро, что получалось у него, откровенно говоря, не очень. — Ростислав! — задумавшийся Ростик чуть не выронил зубную щётку, когда услышал, что с кухни его кто-то позвал. Кричала мама, а полным именем его называли только, когда хотели за что-то конкретное отчитать, поэтому, судорожно вспоминая, что же такого он уже натворил, и не вспомнив ничего, кроме порванного рукава новой супримовской толстовки, которую он выпросил в канун нового года, и тот самый рукав которой они с Бодей успешно зашили, Ростик с уверенностью влетел на кухню. И был прав — бабушка мешала что-то в большой белой миске, а мама строгала свёклу для селёдки под шубой — от запахов предстоящего пиршества у Ростика скрутило живот и он, осознавший, что вряд ли ему сейчас дадут позавтракать, схватил с доски ломтик колбасы. — У тебя там телефон надрывается, ты вообще слышишь? Не сказав ни слова и мысленно поблагодарив Бога, что маме сейчас явно не до того, чтобы на него наезжать, Ростик метнулся в комнату и... правда, два пропущенных от Сёмы. Пока он старательно пытался вспомнить сёмин номер, чтобы отправить бомжа, потому что денег на счету у Тозирова никогда не водилось, телефон зазвонил снова и после нескольких секунд Ростик взял трубку... — Ну наконец-то! ...и продолжал молчать. — Ало? — Хуем по лбу не дало? — Тозиров аж прихрюкнул от своей шутки и скорее почувствовал, что Семён на том конце закатил глаза. — Пока ты мне по новой не начал мозг выносить и пока я не передумал... Короче, я приду, но ничего от меня не жди, мириться не собираюсь. — Вас понял, капитан, — от услышанной новости Ростик даже повеселел и облегченно выдохнул. Минус одна проблема, но плюс одна перспектива наблюдать две разобиженных рожи. Ладно, он что-нибудь придумает. — И попробуй только что-то вычудить, Тозиров, я тебя лично по лестнице зубами спущу. Спустит он, а как же, ещё потом благодарить будет! И только Ростик отключился и успел подумать о том, как будет запихивать в себя все салаты мира уже через пару часов, с кухни раздалось: — Ростя, — так его звала только бабушка, — а сбегай в магазин, у нас майонез закончился. Ну вот, день у Ростика не задался ещё с самого начала.///
К часу ночи на улице, конечно, теплее не стало — да и когда у них в Магнитогорске зимой было последний раз тепло, Ростик плохо помнил. Наверное, и не было такого. Тозиров чувствовал, как зуб на зуб не попадает, и что скоро его и так тощие ребра покроются кромкой льда, а пальцы посинеют: тогда-то он точно не дойдет ни до какой бодиной квартиры, свалится прям тут, на площади Ленина, и останется встречать новый год в сугробе. Что он, лох какой-то, в шапке ходить? Грела Ростика только мысль о предстоящей пьянке, куда пригласили девчонок из одиннадцатого «б», ну и пара бокалов советского, выпитого под шумок, — мамка и не заметила даже, так они внимательно слушали путинскую речь. В пакете тарахтели лоточки с оливье и фаршированными яйцами, и Тозиров, не сбавляя темпа, дотопал наконец до знакомой многоэтажки — ох, это они вот на этой лавке прошлым летом приводили в чувства Мишку, которого развезло быстрее всех, а на этих качелях Бодя бле- Ростик помотал головой и, введя наизусть выученный код от домофона, почти трусцой поднялся на четвёртый этаж. Да так и застыл. Перед дверью неуверенно топтался Сёма, в рюкзаке у него гремели бутылки — ради чего-то же это всё затевалось! — а сам он что-то бормотал себе под нос. — О, — заметил его Урисов. — С Новым Годом, Рос, — и тут же кинулся обниматься. В нос Ростику ударил запах спиртного, и его не на шутку это оскорбило. — Ты чё, — он почти взревел, — совсем охуел? Пить без меня начал?! И пока Семён пытался объяснить, что у него были весомые причины, а Ростик делал вид, что верит, дверь открылась, и навстречу им вышел сам хозяин. — П-п-привет, Ростик. С Сёмой Богдан, видимо, здороваться не собирался, и Ростик понял, что дело и правда серьезное — без его вмешательства не справиться. — И тебе привет, Бодя, — уже поддатый Урисов зашёл внутрь и, наскорую сбросив обувь в тесной прихожке, церемонно задел Денисова плечом, когда пробирался в сторону гостиной. — Как вы меня заебали, ей-Богу, — Ростику ничего не оставалось, кроме как войти следом и вручить Богдану заботливо собранный матушкой пакет. — На вот, мама пожрать передала.///
Эдик с Мишей и Борей уже были там и, устроившись поудобнее на излюбленном диване тёти Снежаны, Бодиной мамы, на пару с уже собравшимися «жгучими красотками из филологического», как их прозвал Ростик, и ещё парой человек, которых знал только Бодя — на футболе якобы познакомились, ждали, пока подтянется основная масса в лице Ростика и Сёмы, дома у которого решено было спрятать алкоголь. Ростик влетел в просторную комнату, чуть не сбив кропотливо украшенную младшим братом Богдана ёлку, и уселся около Каспарова. Неплохой пацан был этот Эдик, — Ростик его с детства знал, как никак живут в почти соседних домах, — но он единственный учился в том самом пресловутом одиннадцатом «б» и поэтому тусовался в компании реже остальных. Тозиров, может, и хотел бы его поближе узнать, да всё случая не подворачивалось. Вот только имя эдиково Ростика бесило: какое-то оно было уж сильно утонченное, как и сам Каспаров, — будто в компанию, где все пьют балтику девятку, кто-то протащил грейпфрутовую эссу. У него, мол, бабка цыганкой была, потому так и назвали. Мерзавка, каких свет видывал — сказала бы бабушка Ростика, а она той ещё закалки была, советской, паршивую натуру за километр чуяла, хотя иногда её эта чуйка знатно так подводила — Ростик когда домой заваливался (в одиннадцать часов чтоб как штык был!), бабуля знать не знала, что внучок-то успел накидаться в соседнем парке жигулёвским, купленным по акции, отшлейфовать всё это домашней бодиной наливкой, выкурить пол пачки винстона, стрелянного у Сёмы, и к половине одиннадцатого более-менее протрезветь — «на ногах стоишь ровно? ну всё, Рос, тогда пиздуй» (или это ему так казалось). А может, и знала она всё, но виду не подавала. Да чего он докопался до имени, сам-то — Ростислав Романович — батя пошутил, вырастет типа картавым, вот умора будет. (Картавым он не вырос, но уморой стал — это точно). — Ну и чё ждём, уважаемые? — Ростик выхватил из сёминого рюкзака ещё холодную бутылочку русского стандарта и принялся разливать её по пластиковым стаканчикам. Со стороны послышался грустный борин вздох, потому что все знали, что, если уж Тозиров на розливе, хер кто переживёт эту попойку. — Как говорится, за нас с вами и за хуй с ними! Послышался дружный гомон, и кто-то успел подрубить к древней мишиной джи-би-эловской колонке Стекловату.///
Ближе к утру Ростика стало крыть не по-детски, и виной тому были то ли две лишних стопки водочки, то ли впопыхах выпитая виски-кола с бодиного стакана, которая на деле оказалась жуткой мешаниной пепси и палёного коньяка из магазина дяди Армена. Думал Тозиров о чём непопадя, под горячую руку попал и Бодя. Они плавно переместились вдвоём на кухню и сидели теперь — Богдан, прислонившись к потёртым обоям в цветочек, а Ростик прям на столе, свесив ноги. — Ты чего такой грустный, Бодечка, мм? — язык у Тозирова на удивление почти не заплетался. Богдан и правда сидел весь какой-то поникший, и Ростик ну просто счёл своим долгом во всём этом разобраться — они, как никак, с Денисовым лучшие друзья. Вечно он отшучивался, познакомились мол на сайте гей-знакомств, а потом Бодя ему предложил катку в доту; с тех пор и не разлучны. Ну, не может же его так разъебывать из-за Семёна этого мудацкого? — Е-ес-сли ты с-сейчас пошутишь про хуй со-осал невкусный, Ростик, я-я тебе в-в жопу б-бенгальских огней з-затолкаю! — Нет, ну вы посмотрите на них, стараешься тут, организовываешь им всё, а в ответ что? Мало того, что не рассказывают ничего, так ещё и весь праздник своим настроением портят, — Ростик вздохнул и церемонно надул губы, потянувшись в карман за мятой пачкой своего филипп мориса, — можно?? И умоляющим взглядом посмотрел на Богдана. К этому времени всем уже было обычно пофиг, где ты куришь, главное пепел стряхивать не на линолеум, но Денисов был совсем не в настроении, и поэтому только отмахнулся от Ростика. — Да реально, — Ростик всё же достал одну и неуверенно прикурил. Как и ожидалось, Бодя на него никак не отреагировал. — Подкати уже к Барби из бэ класса, ну, которая рыжая, она тебе глазки ещё с линейки сентябрьской строит. — Р-ростик, я ценю твою з-заботу, но т-ты меня заебал у-уже. По-ойди вот сам выеби кого-то, р-раз так не-еймётся. Как бы грустно ни было это осознавать, ожидания Ростика замутить с какой-то классной цыпочкой обломались, потому что все крутые девчонки на новый год тусуются со своими боровами-парнями, типа Герки или Вити, а те, кто приходят потусить к неудачникам, вроде них, на деле оказываются какими-то стрёмными и тупыми, не учитывая Барби (а кто её так назвал вообще?) — одна только Гретта чего стоит. Для Тозирова алкоголь, кажется, работал в другую сторону и особ противоположного пола выставлял не в самом лучшем свете, а тут куда ещё хуже? Обидно, досадно, но ладно. — Ты их видел ваще? Я так-то знаю себе цену, — оправдался он. — Д-да ага, но щ-щас ты, к-кажется, по с-скидке, Ростик. — Да пошёл ты, — обиженно воскликнул Тозиров, спрыгнув со стола и едва удержавшись на ногах — всё-таки зря он намешал всего, что они купили. — Ну и сиди тут один. И, потушив сигарету об тарелку, полную мандариновой кожуры, поспешно ретировался в гостиную.///
Эдику хватило бутылочки мажористого боска, принесённого им же самим, потому что «не хочу я вашей водкой давиться», и пары глотков ядрёных бориных коктейлей, чтобы улететь. Он развалился под той самой ёлочкой и ногой отбивал ритм какой-то новомодной песни — что-то там про Райана Гослинга и его тёлок, хер его знает, Эдик такое не слушал. Это слава Богу ещё, что никто не дал права подиджеить Сёме, а то под унывно завывающую Максим и её ночные дороги хотелось только сдохнуть, если честно. То ли дело Валерий Меладзе, золотой человек, и песни у него мировые вообще. Эдичкина мама любила вот. — Небеса-а-а, мои обетованные-е-е, — не в такт играющей музыке запел вдруг Эдик; душа просила, куда тут денешься. Ростик, как и всегда, подкрался незаметно — ну не пиздец ли? — и, закинув ноги на чужие, обтянутые в джинсы, больше напоминающие лосины, устроился под той же ёлкой. Эдика от такой близости передёрнуло; не то чтобы его смущал Ростик, хотя кого он не смущал — весь такой несуразный комок тупых шуток про мамаш, дыма дёшевых сигарет и батиного одеколона, но чужое тепло под боком сейчас казалось очень кстати. — Эдь, — начал вдруг Тозиров. Пьяный он становился любвеобильнее в три раза: берегитесь, девчонки (и не только девчонки, да кто б в этом признался, а пару раз в неделю подрочить на гей-порно не считается). — Знаешь, в чём разница между звёздами и тобой? Каспаров мысленно забил тревогу. — Звёзды только ночью светятся, а ты и днём, — и Ростик пьяно, но так, блин, искренне ему улыбнулся, что у Эдика в груди что-то защемило и он покраснел. Да что ж это такое! — А у вас когда завоз новых шуток будет? Эти-то уже прошлогодние, — научиться бы Эдику ещё шутить нормально, Ростик бы не сомневался и завалил его прям тут. — Но тебе же нравятся? — Тозиров поиграл бровями и закинул руку Эдику на хрупкие плечи. Шутки про пидаров это, конечно, очень смешно, но... они, как никак, в России, да не где-нибудь, а в грёбаном Магнитогорске (что равносильно «в пизде»), так что ноу хомо, бро. — Туше́, Ростик, ну отъебись уже! — перепугавшийся Эдик, конечно же, скинул костлявую ростикову руку и попытался отсесть. — Ого, ты чё у нас, француз типа? А хочешь в Париж сгоняем? — не сдавался Тозиров. — Если он про соседнее село, то нахер тебе такие приключения, братан, — парировал вдруг Сёма с другого конца комнаты. Ну и предатель! Сидел бы там в уголочке и не трогал бы никого. — Заебал ты всё портить, Урисов, а, — Сёма, как оказалось, вообще просто проходил мимо. — Уходиш? Ну i пиздуй, — Ростик хотел было продолжить напевать эту замечательную украинскую песню, но Семён сбежал из гостиной быстрее. Эдик понял, что ему, наверное, никуда не деться, и громко, тоскливо вздохнул.///
Ростик уже почти успел вырубиться, щекой прижавшись к чужому мягкому худи, пахнувшему химозными цветами типа ленора какого-нибудь, — каждый раз он себе обещает так не нажираться, но никогда не сдерживает обещаний, когда над ухом раздался чужой голос: — Эй, — его так в детстве мама в школу будила. — Пойдём, Ростик, домой уже надо. Дезориентированный Тозиров открыл глаза и заметил нависшего над собой Эдика, который бормотал что-то про «проведу тебя домой, нам всё равно по пути», «все уже разошлись почти» и «харош вырубаться, Тозиров, подъём». Между вариантами поспать под бодиной ёлочкой и прогуляться по морозу до дома под ручку с Эдиком, Ростик, естественно, выбрал второе. — Ща, попрощаюсь только со всеми, — и, не услышав, что ему там вслед сказал Каспаров, Ростик почти выполз из гостиной на кухню. Только надо было, наверное, Эдика послушать. Потому что на кухне, удобно устроившись на коленках у Богдана, на его же плечах всхлипывал Сёма. Ростик пообещал себе, что никогда с ними не заговорит, если завтра его не посвятят в эти семейные гейские драмы. Вот у кого, наверное, были задушевные разговоры на кухне в пять утра под Оксимирона, Тозирову даже завидно как-то стало. Бодя его заметил первым и замотал головой, съебись мол, Ростик, не до тебя щас, и Тозиров, охуев и не выхуев обратно, прошатался из кухни в сторону входной двери. Ну и ну, он, конечно, догадывался, что у Боди с Сёмой что-то там искрило, но чтоб так скоро... В пьяной его голове мысли перемешались не хлеще, чем ингредиенты в бабкином винегрете, и так и просившиеся наружу откровения от Ростика ускользнули. Бля, что ж он там сказать хотел?.. Эдик, пытаясь устоять на одной ноге, уже обувал свои выпендрёжные тимберлейки в прихожке и, увидев охуевшего Ростика, активно тому замахал. С горем пополам одевшись и чуть не перепутав собственные куртки, они наконец-то вывалились в морозный воздух первоянварьского утра, и Эдик даже отдал Ростику свою канареечно-жёлтую шапку, а сам укутался в необъятных размеров шарф. — И так все мозги отморозил, Тозиров, — закатил глаза, наверное, уже в сотый раз Эдик. Но тепло Ростику стало почему-то не из-за шапки.///
Если бы Тозирова спросили, о чём они тогда разговаривали, он бы даже под дулом пистолета вряд ли вспомнил — чё-то там про хуи, пиво и школу ака стандартный набор Ростислава Тозирова. Сколько они шли, Ростик тоже не помнил, потому что «бля, Эдик, я устал, давай посидим вот тут чуточку» и «нихера подобного, Тозиров, я не собираюсь жопу морозить» значительно продлили их прогулку по родному Ленинскому. Когда они, наконец, добрались до ростиковой пятиэтажки, размазало Тозирова прилично так, и Эдик вызвался довести его прямо до дверей. — Бля, стану мэром и построю во всех пятиэтажках лифты, — запричитал Каспаров, тяжело выдохнув, когда они поднялись на — ну, никто и не сомневался — последний этаж. Ростик даже почти ровно держался на ногах, но настроение у него вкупе с убийственной дозой спиртного медленно приближалось к отметке «буду горланить 'не забирай меня с пати' у вас на руках». Не орал дурниной Тозиров только потому, что Эдик, несмотря на то, что подвёл его бухущего непосредственно к двери, чужой руки из хватки не выпустил. Он сам ещё до конца не протрезвел, но, в отличие от некоторых, грохнуться на лестницу не грозился. — Передашь мамуле, что я соскучился? — Ростик и так целый день (целую ночь?) держался, чтобы не шутить. Простите, лимит адекватности превышен. — Боже, Тозиров, заткнись. — Так заткни меня? — Ростик на него посмотрел с вызовом, сам не понимая, как похож сейчас на полуобморочных барышень из бульварных романов. Да что греха таить, эту фразу он спиздил если не из порно, то из какого-то примитивного фильма, которые обычно крутят по Первому, так точно. Сейчас ему хотелось именно этого, а всё остальное казалось каким-то неважным. Доходило до Эдика дольше обычного, но когда всё же дошло, он неловко подался вперёд и первым прижался к уже распахнутым ростиковым губам. Вышло смазанно, по-детски как-то; рука непроизвольно соскользнула к угольным кудрям. Это только в сопливых пабликах, цитаты из которых репостит себе на стенку младшая сестра Ростика, пишут, что целоваться на лестничных клетках — это романтично. Вот только об обоссанных углах и наставленных в три ряда велосипедах там почему-то не пишут. И про герань вонючую, которую тёть Валя поливает, тоже. Поэтому, когда Эдик неловким движением руки задел чей-то мустанг, и тот с грохотом упал на кафельную плитку-шахматку, Ростик дёрнулся от резкого шума и отстранился с противно причмокивающим звуком. — Ты чё, блин? — в глазах ещё плыло и звёздочки соседских фейерверков, подсмотренных в окно тремя часами ранее, мелькали суматошными всполохами. Мда-а, кому-то завтра явно влетит от мамы за запотевшие окна и запах спирта в комнате. — А ты чё? — но руки с чужого горячего затылка Эдик не убрал. Ростик на него смотрел, естественно, размыто и пытался выловить взгляд карих, обеспокоенных глаз. Мысли всё так же нещадно уплывали, но одно он понял: целовался Эдик отстойно, и придётся реально потрудиться, чтобы это исправить. — Пиздец, — в итоге выдал он. — С Новым Годом?///
Проснулся Ростик, разумеется, в своей постели, когда за окном уже начало смеркаться, а Анька, не выдержав такого долгого отсутствия старшего братца за семейным завтраком-обедом-ужином в виде прошлогодних салатов, влетела в их комнату. Ещё не до конца понимая, что происходит, и почему в голове адски гудит, Тозиров первым же делом подскочил к зеркалу — проверить, а вдруг изменилось что? Он, как никак, с парнем целовался! Большего он пока что не вспомнил, а вот ощущение чужих губ на своих в памяти воскрешал ещё, кажется, во сне. В глазах из-за резкого подъема потемнело, а самого его замутило; в зеркале мелькнул всё тот же высокий и нескладный Ростислав Тозиров со спутанными кудрями цвета вороньего крыла и залёгшими под глазами тенями. Вот тебе, блин, и ноу хомо! Почти развалившуюся от количества падений мобилку разрывало от пропущенных вызовов и новых уведомлений, но ещё пьяным расфокусом Ростик выловил лишь одно: Мама на дежурстве. Приходи опохмеляться? :) И фотку трёхлитровой бутылки с рассолом. Ну, а Тозиров что, дурак от таких предложений отказываться?..