Notre derniere discotheque

Гул голосов, красные бабочки костюмов и атласные обтягивающие платья. Звон бокалов и фальшивый смех. Дане скучно. Он не любит такие мероприятия, потому что все вокруг сразу становятся взрослыми дядями и тетями, и он не может ни с кем поболтать просто так, как он любит. Не может или просто не хочет. Он, блять, ненавидит пафос и напускной блеск искрящихся лицемерием глаз. Он ненавидит чувствовать, что кто-то имеет возможность к нему подлизаться. Люди думают о нем как о важной шишке, селебе первого сорта, поэтому каждый считает важным подойти и поцеловать ему очко, и какая им разница, что ему никуда не всрался этот жест этикета. Даня еще раз обегает взглядом толпу, похуистично отмечая, что его друзья опять заводят новые полезные знакомства. «Ну нахуй!» — он осторожно идет сквозь когорту высшего общества, стараясь не привлекать много внимания. На соседнем столике стоит бутылка Джека Дэниелса, которую он незаметно ото всех припрятывает под полами неудобного пиджака. Сейчас бы только исчезнуть, так, чтобы никто не заметил, чтобы никто и не понял, что он тут был. — Дань! — кто-то цепко хватает его за руку, и в голове только бранное «блять». Он сдается и оборачивается на улыбающееся лицо Эльдара. «Он поймет, если я уйду, он знает меня». — Эл, я… — Слушай, я тут кое-кого встретил, познакомься… — Эл отступает и Поперечный видит блондинистого высокого парня с аккуратной бородкой, который, не смотря на Даню, озирается вокруг. Даня почти физически чувствует в его действиях сильную напряженность и даже деревянность. «Очередная кукла Пиноккио русского шоу-бизнеса» — мысленно фыркает блогер, но продолжает осматривать молодого человека. К их странной компашке неожиданно подбегает толпа моделей, приглашенных на мероприятие, которые жаждут сфотографироваться с блондином. Даня словно в слоумо наблюдает, как лицо парня напротив растягивается в картонной, словно нарисованной улыбке. Слащавый. Весь — картинка, клякса, абстрактная ложь. Эл что-то говорит, но Поперечный не слышит. Даже не пытается слушать. Незнакомец наконец поворачивается и впивается глазами в рыжего. Голубыми глазами. Такими цепкими, как репей, острыми, но одновременно нежными, как июльское небо, глазами. — Егор Булаткин, — парень протягивает руку в наколках. Здесь принято говорить имя, фамилию и сразу же обозначивать свою профессию. Тут любят точность, но Данила ненавидит эту официальность. Он почему-то хочет, чтобы и этот Егор ненавидел, хочет, чтобы он не говорил о том, кто он такой. Пожалуйста, пусть он будет не как все эти. И Егор замолкает. Неправильная, неуместная пауза. Эл окликает друга, и тот наконец оживает: — Данила. Данила Поперечный, — Даня протягивает свою руку, второй придерживая стыренный вискарь. — Приятно познакомиться. Он смотрит. Он смотрит ему прямо в глаза. Там, где-то глубоко, за тысячью замками, за миллионами опасных ловушек Даня видит эту просьбу. Немой вопрос, который никого из тех не волнует. Даня чувствует, что он — Егор — тоже хочет уйти, тоже не видит смысла в этом вечере, который похож на размазанное по стенке говно. Даня кидает Эльдару пару фраз, которые сам уже не помнит, и тот уходит, оставляя их наедине среди всех. Поперечный думает, что, возможно, идеально было бы, если бы Егор все понял без слов. Слова — не Данин конёк, хоть он и работает в разговорном жанре. Рыжий смотрит на нового знакомого и, приподнимая пиджак, показывает припрятанный алкоголь, а затем кивает Булаткину на выход из помещения. Он не знает, пойдет ли Егор за ним. Даня не знает, ошибся он или нет. Но он идет, не оборачиваясь, к двери, потому что здесь уже невыносимо. Данила слышит за спиной голоса, чужой смех и шаги. Еле слышные шаги черных лаковых ботинок на каблуке. Тук — тук — тук .Сердце отзывается таким же стуком, ускоренным и нелепо неровным. Тук — тук — тук. Дверь шатра, в котором проходит «вечеринка», выводит Поперечного на берег Невы. Странно, что именно это место выбрали для проведения этого… Он не помнит, что это за мероприятие, кажется, он уже перестал читать приглашения до конца. Алкоголь есть, знакомые есть и есть куда уйти. В большем он не нуждается. С Невы дует лёгкий ночной поток воздуха. Летом тут охуенно. Иногда, когда не спится, то есть почти всегда, он выходит прогуляться по ночному Петербургу. Ночью его не трогают, почти никогда не пристают с просьбой сфоткаться или побазарить по душам. Ночью он может выйти в драных трениках и домашней толстовке, как раньше, когда он еще был никем, когда в Москве жил на чердаке в хостеле друзей и во рту не было ни крошки. Ночью Поперечный пока еще может оставаться самим собой, и он держится за эту возможность, как за спасательный круг держится утопающий. Чтобы понять, что он не один, не нужно было поворачивать голову. Данила чувствовал его одеколон, слышал ровное дыхание рядом. Егор тоже смотрел на реку, на город, полыхающий пламенем миллионов светил. Рыжий молча отпил из бутылки и так же беззвучно протянул ее своему случайному собутыльнику. Тот глотнул немного и посмотрел на Даню. У Егора уверенный и грубый взгляд. Он не боится этого странного неформального паренька, фамилию которого где-то уже слышал. Джарахов сказал, что у них с этим рыжим много общего, но Егор не находил ни единого сходства. Данила не производил впечатление простого человека. Лицо говорило за себя: хищный разрез глаз, быстрые и яркие брови, скалящиеся при улыбке белые зубы, почти клыки, борода и усы, зрительно прибавляющие их обладателю несколько лишних лет к небольшому числу возраста. Но эти небесно-голубые радужки, в которых смех и адовое пламя плещутся в одном бокале, эти морщинки от частых искренних, широких улыбок, милые аляповатые уши и небольшие родинки — все это сразу же вводило в расположение, заставляло раскрыть глаза шире и верить, безоговорочно и безгранично. Егор не знал его, видел впервые, но этот странный парень интересовал его. Они не говорили, понимали друг друга без слов, медленно напиваясь. — Ты далеко живешь? — спросил после бесконечно долгой тишины Поперечный, даже не оглянувшись, чтобы посмотреть в лицо Егору. Они только покончили с бутылкой, которая уже валялась где-то рядом, опустошенная и не нужная никому. — Проездом, в гостинице остановился, — краткий вопрос и такой же ответ. Непонятно было, к чему вел парень напротив. — Далеко? — Данила вглядывался в бликующую поверхность Невы, и лишь его пухленькие губки почти незаметно дергались, когда он говорил. — На другом берегу, — Булаткин впервые разговаривал, не думая ни о чем, не переживал, что подумает о нем другой человек. — Дурак, — бросил рыжий хлестко и, вдруг обернувшись лицом к Егору, сплюнул на асфальт. — Мосты разведены. Не доберешься. Егор тоже развернулся так, что теперь они смотрели друг на друга. Поперечный жадно глядел ему прямо в душу, словно пожирал ее, отбирал все, что было внутри. Подбородок вздернут, брови-ласточки взмыли ввысь. Чего он хочет? — Поехали, — и все, больше ни слова. Развернулся, пошел куда-то. Странный. Что было делать, если не повиноваться? Егор, полагаясь только на свою удачу и необъяснимую силу притяжения между ним и Данилой, направился за ним. Даня остановился у какой-то машины, достал из кармана пиджака ключи, снял блокировку и сел за руль. Егор сел рядом, закрыв за собой дверь, пытаясь не думать о том, что от его водителя несет вискарем за километр. Если их остановят, он не будет виноват ни в чем. Поперечный зачем-то осмотрел салон, понажимал кнопки и только потом завел машину. Они резко тронулись и помчались по пустой трассе. Он, кажется, не умел тормозить. Каждая яма и лежачий полицейский отдавали сильной болью, светофор рыжий игнорировал и мчался куда глаза глядят. Егору никогда не было так страшно и невозможно хорошо одновременно. Он молчал, хмурился, порывался что-то сказать, но, глядя на лицо парня за рулем, он понимал, что все в порядке. Так и должно быть. На очередном подскоке Булаткин все же не выдержал и выкрикнул: — Что ты творишь? Ты водить-то вообще умеешь? — Нет, — холодно и безэмоционально сорвалось с розовых губ так, словно это ничего не значит. — Это машина Пязок, я взял у нее ключи, пока она болтала с Ильичом, — взглянув на вытянувшееся лицо Егора, Даня испустил краткий смешок. — Да успокойся, принцесса, ничего с тобой не случится! — опять эта ухмылка-оскал — как лезвием по вене. Он затормозил перед какой-то многоэтажкой, криво припарковался и вылез из тачки. Егор пришел в себя, вжавшийся в кожаное сидение. Перед ним распахнулась дверца, и Поперечный, с хитрой улыбочкой подавая ему ладонь, протянул такое гаденькое «прошу, мадам». — Иди нахуй, гондон, — вырвалось. Но все же вышел, оглянулся и последовал за этим ублюдком в подъезд. Лифт поднял их на один из верхних этажей. Тишина, лестничная площадка, звон ключей, рыжий затылок, звук открытой двери, включенный свет, уютная студия и опять серо-голубые меткие глаза. — Это офис, но поспать здесь возможно. Ванная справа, — хрипотца его голоса делала все, что он говорил, интимнее и словно правдивее, и почему-то его немногословность начинала раздражать. Егор молча смотрел, как Данила снимает на ходу пиджак и начинает расстегивать ненавистную белую рубашку. «Зачем я здесь? Я же его не знаю, почему я пошел за ним?» — взгляд утыкается в белоснежную спину, усыпанную уже знакомыми шоколадными крошками родинок. — Ванная справа, я повторяю, — глубокий, и оттого томный ледяной тон отрезвляет Булаткина. Он оборачивается и идет туда, куда ему так настоятельно рекомендуют отправиться. В зеркале он видит свои потерянные глаза и жадно обливает себя холодной водой из-под крана. Холодной, как его голос. Этот виски был явно лишним. — Кровать одна, я постелил тебе, — слышит он из комнаты и выходит, чтобы оценить масштаб трагедии. — Я все равно спать не буду, иди, ложись, — он переоделся в нечто бесформенное и уютно-домашнее. Откуда этот приказной тон, будто они вечность знакомы. Будто знают друг о друге что-то, кроме имен? И Егор ложится. Кровать пахнет чужим телом, пахнет тягуче и дурманит голову. Блондин втягивает в себя этот аромат и улыбается. Может быть, завтра Данила сам прогонит его, может быть, они больше не увидятся, но этот запах и эту ночь он запомнит как что-то из ряда вон выходящее, что-то, что способно вскружить голову и уничтожить мир вокруг хотя бы на мгновение. Свет померк, Егор еще раз глубоко вздохнул и все пьяные мысли исчезли из головы.

***

Даня проснулся от звонка телефона. Он сидел на кухне, все тело затекло от сна в неудобном положении. Шея отвратительно хрустнула, когда он попытался ее размять. Он, не глядя, взял трубку: — Да, — голос заебавшегося человека как всегда был с ним. Он прогонял муть в глазах, растирая их пальцами. Звонил Эльдар и спрашивал, какого хуя Поперечный свалил без предупреждений и где, собственно, Егор. — Блять, я тебе что, девчонка какая-то, чтобы отчитываться? И за этого чувака я не отвечаю, мы вообще с ним разминулись потом и больше не виделись, — резковато, но хули Джарахов мешает наслаждаться таким редким для Дани сном. Сказанная ложь, конечно, отвратительна, но лучше Элу сейчас не знать о странных событиях вчерашнего вечера. — Да, извини. Да, машину я взял, за это прошу прощения. Не хотел такси заказывать. Не разбил. Пусть забирает, когда хочет. Смолк голос в трубке. Смолкло все вокруг. Тихо и мерзко от этого. Интересно, он еще здесь? Даня встал и пошлепал босыми ногами по паркету в комнату. Кровать была аккуратно заправлена, квартира была пуста, как и прежде. Не было ни следа ночного гостя, и это напрягало. Поперечный подумал, что если бы не разговор с Элом только что, он бы всерьез решил, что вчера накурился и нафантазировал себе этого Егора и этот вечер. «Значит, ушел. Значит, решил не оставаться на завтрак. Ладно, блять, досвидос» — Данила попытался послать к ебеням воспоминания, но что-то внутри больно кололо. Стук черных лаковых ботинок на каблуке как иголка застрял в его плюшевом сердце, потукивающем больно и гулко. Тук-тук-тук до бесконечности. Больное тук-тук-тук, которое останется с ним до конца жизни.