Notre derniere discotheque

Стендап-тур в этом году вымотал, очень хотелось наконец домонтировать спешл и выложить его на свой ютуб-канал. Даня ждал реакции аудитории как никогда, ждал приятных комментариев, отмокая в ванне и все еще отходя после концерта в Минске. Сейчас он ляжет спать, а с утра уже будет совсем другое дерьмо. Сегодня люди считают его одним человеком, но выпуск спешла должен взорвать мозг аудитории. Он ставил на этот ролик многое. Большие деньги были вложены в его производство, его личный комочек нервов был безвозмездно отдан в дань этому видео. Никто из его фанатов не знал этого, никто и не заметил, наверняка, но он жутко переживал и в последнее время сам был не свой. Только друзья, кажется, подмечали, но помалкивали на этот счет. Даня мог вспылить на пустом месте, мог молчать по полчаса, и это пугало окружающих. Регина как-то за завтраком спросила в лоб так прямо и честно, как только она могла, все ли у него хорошо. Он знал, что она умна и сама поймет, если он соврет, но все же ответил, что все в порядке. Даня и сам не знал, что с ним. Как он мог тревожить ее глупыми теориями, когда он не был в них уверен? Ей не стоит волноваться по пустякам. Но девушка лишь пронзительно сверкнула большими каплями красивых глаз, мазнула строгим взглядом по его лицу и еле заметно покачала головой, отпив кофе из белоснежной кружки. Что-то внутри сильно кольнуло грудь и, взлетев вверх, обожгло горло леденящим пламенем. Поперечный ненавидел врать ей, потому что эта ложь была бессмысленной и наивно-детской. От этих глупых «враков» всегда больно ныло под ложечкой, но он никогда не пытался забрать свои слова назад. Он чувствовал себя ответственным за ложь любимой, а потому всегда пытался воплотить сказанное в реальность. Сказал, что в порядке, значит самое время глубоко вдохнуть, резко выдохнуть и быть в порядке. Так он постепенно пришел в себя и стал более-менее похож на себя прежнего. Сейчас, расслабляясь в ванной, он был все еще горд за тур. Чувство самоудовлетворения зудело и жужжало настырной пчелкой над ухом. Захотелось подбросить дров в непотухший костер раздувшегося эго и домонтировать спешл прямо сейчас, чтобы завтра, первого апреля, можно было бы выложить его на канал на радость подписчиков. Идея вонзилась в его мозг и не желала оставить его в покое. «Блять, и что теперь? Бросить все это и за работу, что ли?» — тупо задавать себе риторические вопросы, но он занимался этим регулярно. Он вздохнул, встал, вытерся махровым мягким полотенцем и обмотал его вокруг пояса. Сегодня он был дома один, Регина уехала в гости к матери, а он вежливо отклонил приглашение и остался наедине с собой на целых две недели. Иногда им было полезно побыть поодиночке: так чувства восстанавливались и оба начинали скучать друг без друга. Но все же было тяжело быть одному в пустой квартире посреди ночи, когда заснуть не получается, потому что рядом нет ее теплого тела, разбросанных по подушке темных волос и милого голоса, который всегда приятно послушать. Данила никогда не пытался выбрасывать из головы эти странные позывы и необходимость в ее присутствии рядом с ним. Напротив, это помогало ему работать усерднее, направляя энергию в нужное русло. Он сел за ноутбук и приступил к огранению своего алмаза, изредка отгоняя мысли о любимой и одиночестве без нее. Одиноко было не только Дане. Ночью этого дня в восьмистах километрах от него в холодной и пустой квартире не мог заснуть Егор Булаткин. Он лежал, тупо уставясь в потолок, и думал обо всем, что происходило с ним в последнее время. И без того большая кровать сейчас казалась бесконечно гигантской железной плитой, к которой он был прикован на оставшиеся шесть часов сна. Он нервно заворочался от гадких мыслей, навевающих лишь тоску. За приоткрытым окном ревел и тяжело переваливался грузный и гулкий ветер. Одинокие капли затухающего пламени дождя изредка звонко били по подоконнику. На душе было зябко и совсем не спалось. За последний месяц Егор перестал находить в себе хотя бы какие-то мизерные ростки теплых, добрых эмоций. Из него словно высосали счастье и настоящую, неподдельную радость. Он стал улыбаться совсем наигранно, и, как ему самому казалось, улыбки стали приносить ему боль. Глухую боль, каждая словно царапина на сердце. Булаткин совсем перестал спать и ел все меньше. Работал. Он даже уже не всегда понимал, над чем именно. Его дни можно было описать одним шаблоном, и, когда он это понял, это начало пугать. Он вообще стал все больше думать обо всем подряд, обмозговывал даже то, что отношения к нему никакого не имело. Паранойя и бред, казалось бы, но его раздражало кое-что конкретное. Одна избитая, но не дающая покоя тема была табуирована, то есть, правильнее сказать, под запретом был один человек. Но Егор все чаще играл сам с собой, пытаясь как-нибудь подступиться к этому «вопросу». Он и сейчас схватился за телефон, чтобы только отвлечь себя от абсолютно сумасшедших помыслов искать встречи с человеком, одно имя которого будоражило больные мозги. Он читал заголовки, проходил тупые тесты и смотрел сторис в инстаграме. В предложенных записях выскочила афиша концерта. Егор почти на автомате пролистнул пост, показавшийся ему рекламой. Но ярко-красный, даже какой-то кроваво-кирпичный фон представился знакомым. Лицо его табу, его «главной темы» смотрело на него, на зрителя, ядовито усмехаясь. Он был коротко острижен, исчезнувшие непослушные локоны теперь не мешали хозяину, и тот словно стал от этого еще более харизматичным. Голубые глаза пылали уже привычной адской смесью. «Голубой огонь и рыже-алая лава» — подумал Егор, не смея оторвать взгляда от лица человека с афиши. На фотографии он стоял с кистью, весь перепачканный в белой краске. На стене за ним красовалась яркая надпись «Х_Й». «Что, блин?» — Егор поморщился, увидев слово, которым в Пензе украшали любой забор или гараж. — «Назвать свою программу в честь полового органа? Насколько нужно быть кретином?» — Егор нахмурил свои аккуратные бровки, еще раз ощупал взглядом картинку и прочел описание под фото: «Ну че, ребятня, мой новый часовой стендап уже на Ютубе!». Егор кликнул на приложенную в био профиля ссылку и провалился в видео с головой. Выступление было снято в каком-то клубе в Москве. «Почему я не видел этого раньше?» — Егор подумал, что если бы он знал об этом, он мог бы купить билет и, в принципе, проникнуть туда почти незамеченным и оценить все вживую. «Нет, это вряд ли» — волна его популярности еще не улеглась, и ему было достаточно сложно выйти куда-нибудь в люди как раньше. Но если бы он узнал о выступлении, он бы, скорее всего, так накрутил себя по этому поводу, что в итоге, купив билет, остался бы дома или снова бы пошел «работать». Он был трусом, когда дело касалось его слабостей. Егору было интересно, ему нравилось. Он смотрел этот стендап и правда смеялся так, как уже давно не смеялся. Так смеются влюбленные девушки над тупыми шутками парней-спортсменов в американских подростковых фильмах. В ушах звенело и трещало, он, не переставая, улыбался самой широкой улыбкой, но ровно на двадцать четвертой минуте он вдруг услышал свое имя. «Совсем уже крыша поехала» — заключил Егор, но все же перемотал на десять секунд назад. «…Сейчас моя новая соседка просто двадцать четыре на семь слушает Егора Крида…». Егор остановил видео и уставился на экран, где Даня скрючил такую агрессивную мину, что сердце на момент задержало свой бег. «Что? Он меня ненавидит? Черт, он знает, кто я…» — Егор откинул телефон в сторону и, резко встав с кровати, пошел в туалет. Он умыл лицо холодной водой и посмотрел на себя в зеркало. Да, тут без алкоголя не обойтись. Взял из своего мини-бара коньяк и вернулся обратно. Отхлебнул из горла — долой все приличия, никто не узнает — и продолжил выслушивать мнение Поперечного о себе. «И как бы вам объяснить: она так часто его слушает, что мне, сука, уже нравится…» — Егор выронил телефон на пол, затем поднял его, поставил видео на паузу, и отхлебнул из бутылки. Нервные пальцы не выдерживали массы несчастного куска пластмассы, Егор трясся, словно в приступе лихорадки, и все никак не мог совладать с собой. «Да что со мной? Неужели я все же…? Нет, нужно идти к врачу, это уже никуда не годится. И зачем я опять пью? Господи Боже…» — он понял, что ни в чем не отдает себе отчета. Он уже не контролировал свое тело и свои мысли. Что-то происходило с ним, но он не понимал, что именно. «Меня реально поломало! Я прошел три стадии отношения к этому артисту… актеру, блять, кто он, я не знаю… Garnier?!» — сердце бьет больно, вырывается из тела и разрывает плоть. Как странно слушать его отзыв о себе, как бы такую характеристику персонажа, которого Егор создал, чтобы выступать на публике, по крупицам собрал за годы своего творчества. «…И главная проблема не в том, что звучит Егор Крид, а в том, что я поздно ложусь спать и поздно просыпаюсь, а она подрывается в восемь утра и такая: «Оох, Егор, начни со мной день!»…» — Булаткин нервно хохотнул, узнав в этом кратком описании своих фанаток. Эти доставучие девушки липли к нему постоянно, так, что уже начинали надоедать и бесить. Егор уже давно задумывался над тем, чтобы сменить стиль в музыке и поведении, только чтобы избавиться от всех этих толп маленьких девочек. С отношениями не ладилось, и он боялся, что однажды сорвется и будет искать близости с фанаткой, что он считал пиком низости. Но ему никто никогда не нравился. «…И в итоге я обрабатываюсь Кридом сквозь сон. И иногда это выливается в очень странную херню, типа мне снится Егор Крид» — кажется, Егор задохнулся. В какой-то момент он вдруг сильно вдохнул воздух, услышал панч и дыхание перехватило. Поперечный говорит на такую большую аудиторию, что ему снится Крид? Что за нахрен происходит прямо сейчас? Может он один это видит? Или он все же заснул и это все — часть его очередного больного сна? «…И это всегда отвратительно! Я уже так сильно обработался, что я на полном серьезе думаю, что это я его невеста». Телефон завибрировал, лежа на простыни, чем очень сильно испугал и без того нервного Крида. Писала менеджер, которая интересовалась причиной, по которой Егор не спит в полтретьего ночи, и настоятельно рекомендовала заснуть прямо в ближайшее время, потому что завтра нужно будет ехать на репетицию рано утром. Булаткин смахнул уведомление о сообщении и продолжил смотреть кусок стендапа, который вдруг стал для него самой важной информацией на свете. «Недавно мне снился сон: я что-то делал, с кем-то общался, разворачиваюсь, а там стоит Егор Крид. Я такой: «Егор Крид?» Он такой: «Ты моя невеста». Я такой: «Честно?» — «Если честно, ты моя невеста». И я, блять, всегда ведусь, типа: «Ооо, Егор». Просыпаюсь в холодном поту, думаю: «Аргх, как это не правильно!». Егор досмотрел до конца. Он бы, наверное, смог оценить стендап по заслугам и подумать о темах, которые Даня поднял во время выступления, но та самая шутка, которая, кстати говоря, пришлась сильно по душе аудитории, та самая шутка про него, про Егора Булаткина, она не давала успокоиться. Потому что стало ясно, что Поперечный прошерстил интернет и узнал, чем Егор зарабатывает на жизнь. Очень странно воспринимать шутку о себе того самого Дани, с которым Егор вместе выпил бутылку Дэниелса, того Дани, который привез и предложил заночевать у себя в квартире человеку, которого знал полчаса. Все, что произошло тогда, было каким-то правильным для Егора. Оно обязано было случиться, раньше или позже, но должно было. Он уже с трудом представлял свою жизнь без того вечера, потому что Даня, очевидно, запал в душу. Егор старался не думать о том, что все это выглядит как-то по-пидорски со стороны. Если бы он все еще был в Пензе и кто-то бы узнал о таких его странных мыслях, его бы мгновенно отмудохали, даже оправдывать не стали бы. Похрен, к Дане его тянуло, хотелось снова попасть в тот вечер, где были только они вдвоем, продлить немного мгновение. Булаткин и не думал, кем хочет видеть рыжего парня в своей жизни: другом, знакомым или кем-то намного более важным. Он просто хотел увидеть его, услышать его яркий и харизматичный голос, проследить за всегда необычно подвижными бровями и голубыми глазами, которые растворяют в себе небо в жаркий полдень. Егор не спал до будильника, просто не мог, да и не хотел уснуть. Да и как спать, если где-то там, за восемьсот километров от него, лежит в кровати Данила Поперечный, и ему, как в той шутке, которую все забудут, снится он, Егор.