Заново

Июльский день не предвещал. Точнее, кому-то он не предвещал ничего плохого, а вот рыжему – как обычно – ничего хорошего. Начальство выебало мозги прямо как оно любит – с утра и со смаком. Пообещало пиздюлей и наряд вне очереди, если не выполнится невыполнимый план, и отправило к черту на рога доебываться до подворотных кошек в надежде вымяукать свидетелей очередного убийства, которого бравые оперативники должны были найти еще вчера, но почему-то забыли. Вобщем, день начинался просто весело. Иногда он начинался «пиздец весело», поэтому жаловаться на жизнь рыжему было не с руки. Сглазит еще, тьфу-тьфу-тьфу. Знал бы, как он закончится, с теми кошаками бы и остался, окончательно превратившись в их злоебучего собрата. *** Охренеть! Увидев такое количество кошачьих морд, рыжий аж присел. Закрыл глаза, прогоняя головокружение от мельтешащих кошек, присмотрелся, выбирая себе жертву. Дворовые кошаки мурлыкнули, посмотрели ехидно-просительно: а не дашь ли чего пожрать сначала? – Не, пошлинах, - открестился тогда рыжий, - и одна, самая ленивая, но охочая до ласки, потянувшись тощим рыже-бело-черным телом, таки отвела туда, куда его послало начальство – то бишь к предполагаемому свидетелю. Свидетелем тем была бабуська, наполовину глухая, наполовину слепая, но до того острая на язык, что рыжий готов был к ней в гости захаживать на регулярной основе, словарный запас пополнять. - Тык, мил челафек, - шамкала она почти беззубым ртом, - так воть я егось и запомнила, касссла черномордого, - вещала она. Этот «козёл», который «касссёл», уже не нравился рыжему до зубовного скрежета. А он его еще даже в глаза не видел! – Сссстаит такой, весь из себя, типа «Здравствуйте, бабушка!» А со мной так с середины прошлого века никто не сссдаровается! Ишь ему, бабушку нашёл! - Да уж, -проворчал тогда рыжий. – Действительно, какая бабушка! Раньше, лет в семнадцать, он бы еще ехидно добавил про отсохшую кочерыжку, но жизнь такая штука, иногда учит держать язык за зубами. Его научила, поэтому он промолчал. -Вот и я говорю: какая я тебе папушка! – тут рыжий чуть не заржал в голос, но вовремя мурлыкнувшая трехцветная кошка не дала вырваться бойкой смешинке. Смешинка застряла в горле комом, поднялась до самого нёба и, не продержавшись и нескольких секунд, вырвалась на свободу оглушительным чихом. - Здаровьицца тебе, мил человек. Правильное дело делаешь: убифцеф ловишь! Ну тык вот вот… - продолжила она свой занимательный рассказ, и еще минут пятнадцать компостировала ему мозги сказками про козлов, моралью которых было «не здоровайся с бабушкой «Здравствуйте, бабушка!» Целее будешь. *** С кошаками у рыжего всю жизнь были странные отношения. Вроде бы и нормальные – иногда они принимали рыжего за своего, спокойно сидели рядом, вокруг и даже на нем; отвечали на вопросы (типа, куда меня занесло?!), давали чесать животы разной степени ожирения. А иногда подумаешь-подумаешь, повспоминаешь-повспоминаешь… Ну вот какая нормальная кошка отвлечется от охоты за успешно (пока) уворачивающейся пташкой, чтобы грозно помурчать ему вслед? Или наоборот, чтобы обтереть колени, залезть на плечи и с уморительным старанием петь колыбельную (это в восемь-то утра!) до самой работы? Сгрузишь такую, поблагодаришь, почешешь за ушком… А выходишь – она еще тут, перед дверью, ждет тебя, готовая продолжить свою песню хоть прямо щас, но лучше бы вначале пожрать. Мряу! А еще повспоминаешь, и придет на ум, что ни одна из тех встречных охотниц-певуний-проводниц рядом так и не прижилась, так что справедливо с самой школы за ним повелась репутация одиночки и драчилова. Дрался потому что много. В школе его дразнили псиной; рыжий, естественно, обижался: какая же он псина, он же капитально кошачья порода, хоть и любит показать зубы да порычать не только для профилактики! Впрочем, репутация бешеного надежно отваживала всяких психов от его избитой судьбой физиономии. С рыжими веснушками, сука. Так и жили: он обходил всех стороной, а ему в друзья никто не набивался, все считали бешеным приблудой, попавшим в приличное общество по ошибке. Все, кроме одного придурка, готового сунуть руки в огонь, просто чтобы проверить, сгорят или нет. Все, кроме придурка, с которым они не виделись уже семь лет (четыре месяца и три дня). Все, кроме придурка, который взялся из ниоткуда и смотрит на него пристально-внимательно-удивленно. Офицер, рыжий? Правда? Рыжий моментально понял, кто был тем кассслом, о котором вдохновенно вещала старушка. Правда, сука, правда, - хочется ответить рыжему, но рыжий молчит; делает вид, что не узнаёт и не замечает, и вообще он здесь по делам (правда ведь по делам!); идет мимо, стараясь не задеть плечом в узком пространстве улочки; останавливается, когда слышит: - Давно не виделись, рыжий. Давно, - хочется ответить ему. Целых семь лет, четыре месяца и три дня, шалава ты подзаборная. Но слова так и остаются на языке, не высказанной горечью оседают в горле. Рыжий сплевывает. -Ничего не хочешь мне сказать? Ничего, - хочется сказать ему, но он молчит. Будто бы онемел; будто бы горло свело спазмом так, что не только сказать, вдохнуть-выдохнуть не получается. - Как не вежливо, рыжий, - шепчет ему в ухо доставучий придурок, и у рыжего шерсть поднимается на загривке. Не вежливо исчезнуть и даже сраной записки не оставить, - молчит рыжий. Его собеседник, как ни странно, тоже молчит, только смотрит пристально, изучает. Изменился? Изменился. Смотри, сука, пока дают. - Прошло довольно много времени с нашей последней встречи, - говорит кассёл. Правильно говорит; и правильно: кассёл он и есть кассёл. – Можно сказать, целая жизнь. Рыжий молчит, но рыжий согласен. Да уж, семь лет, четыре месяца и три дня – это действительно целая жизнь. Он успел закончить школу, сдать экзамены в полицию, повстречать нескольких девушек (и парней), оставивших после себя приятные впечатления. Что расскажешь мне ты, черномордый? - Я не расскажу тебе ничего, - прилетает ответ на его вопрос, хотя вслух его вроде бы не задавали. – Ни где был, ни что делал. Но если ты все же захочешь узнать, я не стану запрещать тебе спрашивать у окружающих. Ну да, - усмехается про себя рыжий. У купленных тобой и твоей семейкой окружающих. - И еще одно, рыжий. В тот раз мы не очень хорошо начали. – «В тот раз» это в школе. Тогда они начали с драки и взаимных оскорблений, плавно перетекших в разборки в кабинете директора. Да, собственно, так и продолжили – только уже без директорского участия. – Идиотами были, что сказать. Ой, какими идиотами! Тут да, он согласен. Доидиотничались до такой степени, что вспоминать тошно. - Поэтому я предлагаю все исправить. «Исправить»? Это как? Врубить турбулентный ускоритель временных частиц в обратную сторону и сделать так, чтобы никогда не встречаться, изобрести стиратель памяти или, на худой конец, въебать друг другу по морде до состояния нестояния и выборочной амнезии? - Я предлагаю познакомиться заново. Вот это поворот! Рыжий молчит. У рыжего горят уши. Вспомнилось вдруг, как они въебали друг другу на самом деле – и на тебе, краснота ушей здорово оттеняет глаза карего цвета. Рыжий не выдерживает. Срывается и бегом бежит прямо, туда, к перекрестку, где виднеется широкий проспект, где ждет патрульная машина с его напарником (ленивая жопа, слабо ему было пройти пару лишних километров туда и обратно!). Где нет Хэ Тяня, орущего в спину: - Я найду тебя, рыжий! Где нет ветра, несущего вслед: - Ты меня вспомнишь. И не забудешь уже никогда.