Панацея

Когда по ступням лёгкую походкой пробежалась дрожь, я встал, чтобы закрыть окно. Боли в районе гортани итак не покидали меня, не хотелось бы, чтоб ангина приобрела приятелей в лице температуры и лютого кашля. После, наконец-то надев рваные старинные носки, укутался шелковым пледом, на котором были вышиты красные розочки. Так приятно было видеть эти роскошные цветы, когда отовсюду исходил запах расцветшей гортензии. Вот так уж получилось, что моё пристанище находилось в самом эпицентре сада черной гортензии. Кустарники двудольных цветов и правда были цвета открытого космоса без единой звезды, однако, если всмотреться, можно увидеть и серебристые оттенки. Но запах этих удивительных растений был ещё поразительнее. Днём они благоухали ароматом крепкого чёрного кофе. Да, да, именно! Самое забавное, что я не выношу кофе, скорее я принадлежу числу любителей чая, но к запаху вполне можно привыкнуть. Хотя даже днём от них веет еле заметной тоской, а ночью чёрная, как воронье перо, печаль пробирается сквозь молекулы воздуха и от этого некуда бежать. Помогает только моё личное, но универсальное от всех болезней лекарство. Правда, его сейчас нет рядом. Оно как всегда ушло в полночь, поцеловав меня на прощание в лоб, обещая вернуться на рассвете. Имя моему медикаменту Сайман, как он сам себя назвал, и я не имею ни малейшего представления, где его носит при каждом отсутствии солнца на просторах бескрайнего неба. Как и вы, быть может, ну я почти уверен, не имеете представления, о чём я веду свой сказ. Постараюсь кратко объяснить, но это обычно получается у меня крайне бестолково. Я всегда был странным, а в последние время ещё и потерянным. Не находя покой ни в чём сущем, я начинал ненавидеть всё окружающее меня. Не радовали ни арии любимых музыкантов, ни пшеничная лапша с ломтиками бекона по утрам, ни даже чёртовы закаты. Возможно, за всей своей ненавистью я скрывал что-то светлое, но нет, я никогда не был ангелом, и не стану. Ангелами не были и мои содержатели, и я бежал. Бежал по бесконечным полям Арахниста, пока не встретился лицом к лицу с лесом Регеуса. Кровь в жилах от одного упоминания этого места вскипала у местных обителей, но все они трусы, а мне нечего боятся. Я же странный, мне нечего терять. Тьма заколдованной чащи укрыла меня когтистыми лапами сучьев деревьев, поломанных невиданными тварями. Не смотря на всё моё хладнокровие страх было не унять, но пути назад не было. Я шёл, мельком наблюдая на верхушки деревянных «воинов», высматривая луну. Но в отражении полноочного круга увидел лишь тёмный пугающий силуэт монстра. Думал, что вот и моя погибель, однако, это был мой спаситель. Зверь птицей спустился ко мне, схватив огромными руками, не дав даже шанса высвободится. Тут же в голове стало мутно, пока я встречал в сознании смерть, отдаваясь ей сполна, мой организм просто засыпал, так крепко и сладко, как никогда, в объятьях чудовища. Не сказать, что я был недоволен, тем что выжил, но смириться с исчезновением из этого несправедливого мира я уже успел сто тысяч раз с половиной. Однако, когда я проснулся из-за резкого запаха того же кофе, увидел одновременно мужественного аполлона, чья кожа покрывалась многочисленными шрамами, и в то же время в этом создании я видел изящество и естественную прелесть всего живого. Мой кудрявый антидепрессант обладал острыми, как клыки его второй сущности, что в ночи напугало меня, скулами, и выпирающими, как провода, венами. В огромных мозолистых, но одновременно нежных руках держала моя панацея те же чёрные гортензии и связывало их белой лентой в букет. Я полюбил мой антибиотик, что спасал меня своими поцелуями от вечной грусти, которую дарили цветы в его черном саду. Ведь он был таким же как я, одиноким и потерянным. Но прекраснее меня в миллионы раз, прекраснее любого ангела, хоть жители подземных стен ему ближе по духу. Я любил его за бездонные голубые глаза, что лечили мою безысходность лучше любого настоя. Шло время, мне казалось, что я менее интересен ему, но одновременно он заботился обо мне как о любимом котёнке. И всегда молчал. Ну правильно, могущественному целительному снадобью не свойственно болтать о всякой чуши, а мне свойственно. Я говорил о солнечных лучах, простирающихся через прозрачную занавеску, про французские булочки, что ел год назад, про невыносимое кофе, которое он варил по утрам, про всё на свете. Но он лишь улыбался и собирал несносные букеты. Когда солнце садилось на востоке, а такое бывало в этих загадочных краях, меня сразу же клонило в сон. Но спать было тяжело, ведь мой экстракт спасительной любви никогда не засыпал со мной. Он уходил каждый раз, каждую чёртову ночь, запирая двери и окна, и ставя у каждой щели, погрызенной мышами, некий артефакт, о силе которого так же не распространялся. То его магия, то ли запах гортензий влияли на меня, но я сразу засыпал, да, холодное одиночество мучало меня, но силы будто уничтожались, как слабые линии простого карандаша стирались ластиком. И тогда микстура спокойности приобретала вид полный нежности и целовала меня в лоб. Через дрёму я слышал его слова, о том, как ночь без устали зовёт его на бой, о том, как ему хотелось бы быть со мной в моменты сна, о том, что когда-то он расскажет правду, о том, куда уходит в тёмное время суток. Но я по его изъяснениям не готов. Ни вчера, ни позавчера, ни месяц назад. Сегодня же он трепетно дотронулся губами моей щеки и вновь промолвил, что я не смогу принять другую его сторону, что никто не принял и не сможет, не сможет, и любого, кто увидел, уже не спасти даже самым чудодействующим лекарством. Я люблю его, я хочу знать всё. Смогу его принять, не упаду в бесконечные муки забвения, про какие он говорил мне пару земных часов назад. Он просил, но я не послушал, сегодня я должен увидеть его настоящем. Пусть он не будет ангелом, я приму его любым. Ведь не может такое восхитительное существо как он быть омерзительнее всего настоящего и прошедшего, всего материального и непостижимого Перед тем как рассвет представится во всей своей красе новому дню. я вышел за пределы гортензиевого сада и взглянул на восток. Мне хватила мига, чтобы увидеть тот чёрный силуэт, как несколько недель назад. Еще миг, и чудище предстало передо мной. В премерзкой оболочке не заметил ни намёка на мой наркотик с божественными чертами лица. Я увидел всю боль бытия, все грехи всего сущего, всю несправедливость, всё уродство мироздания. Моё тело упало в лужи крови, а душа, куда ранее этого, пропала в пропасти бездны Тартара. Из пучины кошмара я услышал последние фразы, выброшенные этим монстром, убившим меня, монстром, который когда-то любимым мной. «Я просил тебя, ты не смог справится с искушением. Тебя погубило твоё любопытство, но не спасла любовь. Я тоже когда-то думал, что любовь лекарство от всех болезней. Прости, что я не так прекрасен, но я правда тебя любил, как и их всех, что горят на вечном пламени Аида благодаря мне. Прости.» Мой ужасный ангел уронил пару кровавых слёз и понёс моё почерневшее тело в сад. Приняв человечье обличье, он закопал остатки моего существования. Через месяц на его месте выросли ростки чёрной гортензии с кофейным ароматом.