Истории на коленке

Рано или поздно это всё равно случилось бы. Она знала. Скатываться в такие отношения из того, с чего всё началось, она не планировала изначально. Но как и многие планы, так тщательно строимые, и этот полетел к чертям. Тогда, после победы Карасуно над Сейджо, она радовалась вместе со всеми. Где-то совсем рядом, не унимаясь, скакал Хината, орали во весь голос Танака и Нишиноя. Мимолётные взгляды на команду противника будили фантомное ощущение, скребущее где-то внутри. Шимидзу чудилось, что она снова на первом году обучения: команда — неслаженная, несыгранная, как расстроенное пианино; матч, пролетающий в одно мгновение, и вот — проигрыш. Она моргает часто-часто, стараясь прогнать навязчивую картинку. Получается, откровенно говоря, не очень. Киёко помнит, как с ней пытался заговорить капитан Сейджо после одного из совместных матчей, и как проигнорировала его. Странный порыв вернуть долг гонит дальше и дальше по коридорам незнакомой школы. Второй этаж практически пустует — хорошее место, чтобы побыть одному. Ойкаву находит по громкому, судорожному выдоху. Тот сидит на полу, устало откинувшись на холодную стену, прячет глаза в сгибе локтя, упёртого в колено. — Кто здесь? В голосе слышатся враждебные ноты, но она не спешит реагировать. Короткий взгляд из-под чёлки — и он уже стоит совсем вплотную, нависая сверху. — Ты...! Злоба туманит карие глаза, клокочет рыком в глотке, но Киёко совсем не страшно. Она всё так же молча смотрит. Ойкава, кажется, вот-вот замахнётся и ударит. Его внутренний надлом резонирует в воздухе, но во взгляде что-то едва уловимо меняется, и в следующий момент он тихо спрашивает, опустив голову: — Зачем ты пришла? Мне не нужна твоя жалость. Шимидзу и рада бы ответить что-то вразумительное, но и сама толком не понимает, почему здесь вместо того, чтобы помогать Ячи с менеджерскими обязанностями. — Пойдём, — рука сама тянется к чужим пальцам, — умоешься, а я дам тебе воды. х Жить на одних сообщениях и коротких звонках, практически привязанными к телефонам. Неудобно, но так необходимо. Оставлять друг друга надолго не хочется и не можется. Приходится прятаться от сокомандников и других членов клуба, встречаясь в самых дальних уголочках префектуры. Воровато озираться по сторонам, прежде чем взяться за руки, — такая мелочь, казалось бы! — боясь, как бы не увидел кто-то знакомый. Так не хотелось огласки. Рушить комфортную стену, защищающую их маленький мир на двоих. Мир, где тебя буквально соберут по кусочкам, как бы разбит ты ни был. Встречать её после последнего выпускного экзамена он приходит к воротам Карасуно с букетом роз. х Поступив в университет Токио, снимают одну небольшую квартирку на двоих. “Какая красивая пара”, — шепчут вслед во время прогулки, говорят в транспорте. Тоору, обманчиво простой для всех вокруг, никогда не казался ей таким. Со временем проявилось много всего: заниженная самооценка, заставляющая впахивать до седьмого пота, боль, обиды, перфекционизм, боязнь открываться и многое, многое другое. Тотальный контроль игры и мяча на площадке резко контрастировал с тем, как сильно его бросало из одного состояния в другое. Самым тяжёлым оказалось то, что говорить об этом он не хотел. Не то чтобы не хотел — не мог. Стоило начать разговор, как Ойкава тут же закрывался в своей раковине, не слыша никого и ничего, уходя только глубже в себя. Потом возвращался. Подползал под бок, ластился к тёплым рукам, как маленький ребёнок. Киёко обнимала, гладила по голове и целовала вихрастую макушку, прогоняя смутный ворох кажущихся ей дурацкими мыслей. Когда в одном из матчей Тоору получает травму, и это шокирует абсолютно всех. В первую очередь — его самого. Дни складываются в череду истерик и скандалов. "Позволь мне помочь", — читается в её взгляде, движениях, действиях. Он не хочет признавать поражение и не знает, сможет ли принять эту помощь. Принимает, приходя в конечном итоге к осознанию, что сам из этого не выберется. Несколько долгих месяцев она буквально склеивает его по частям, как разбитую вазу. Они лечатся, ходят на терапию, восстанавливаются. Шимидзу вспоминает, как подавать мячи, когда Ойкаве нужна помощь с отработкой пасов. Пальцы прекрасно помнят кожу мяча на ощупь, руки помнят все движения. Ностальгия по школьному клубу, тоска по друзьям и роднім местам накрывает с головой, но она прекрасно помнит, ради чего отказалась от всего и переехала в Токио. Ради кого. К концу сезона Тоору выходит на площадку полностью восстановившимся и показывает игру, которой от него могли ожидать разве что самые преданные фанаты сборной. Взрывает все спортивные новости, в межсезонье дважды появляется в журналах и раздаёт интервью направо и налево. И начинает задерживаться на тренировках. x Киёко нездоровится второй день. — Ты совсем бледная, — Ойкава смотрит на неё за завтраком, допивая последний глоток кофе, прежде чем убежать на утреннюю тренировку, — может к врачу? — Я пойду полежу ещё немного, и если не станет лучше, то обязательно запишусь на приём, — коротко улыбается она, опуская глаза в тарелку. В ящике её прикроватной тумбочки покоится тест на беременность с двумя розоватыми полосками. В справке для университета значится больничный длиной в неделю. — Всего пять недель, срок достаточно короткий, но вам сейчас нужно быть предельно осторожной со своим состоянием. Никаких нервов! — советует гинеколог. х Тоору всё так же продолжает задерживаться на тренировках. Очередная дежурная "Мы с ребятами сегодня останемся отработать приёмы. Не скучай <3" прилетает за несколько минут до того, как она решает поставить ужин в микроволновку во второй раз. Видимо, она совсем не слышала будильник и уснула вечером с открытой на планшете книгой о беременности, но утром в телефоне было только короткое "Поговорим обо всём вечером". Тоору возвращается рано. Ну как рано — вовремя, так, как обычно возвращался раньше, сразу после тренировки. С огромным тортом. — Почему ты не сказала сразу? — смотрит с упрёком, — Тебе ведь было некогда. Она не знает, что на неё нашло. С коротким щелчком внутри прорывает плотину, волна обид захлёстывает. — Большой срок уже? — Почти шесть недель. — Ну как нас так угораздило... — сокрушённо вздыхает он, нервно перебирая пальцами. — Ты же понимаешь, что мы сейчас не сможем растить ребёнка? Ну посуди сама... Киёко только усмехается горько, снимает очки, устало трёт глаза, слыша монолог Ойкавы словно через толщу воды. Спорить не хочется, слушать не хочется, ничего не хочется. Она ведь знала. х Через несколько дней она приходит в себя на больничной койке. Последние дни вспоминаются обрывками. Внизу живота неприятно тянет. Взгляд без очков смутно улавливает чью-то фигуру на кресле у кровати. Светлые короткие волосы... Киёко привычным жестом тянется к тумбочке правой рукой, пытаясь нашарить очки, но пальцы нащупывают только стойку с капельницей. В ответ на шевеление фигура отмирает и придвигается ближе, приобретая знакомые очертания. — Наконец-то ты пришла в себя! Мягкий голос дорисовывает картинку. Сугавара. — Что со мной было? — взгляд упорно не хочет фокусироваться, и Коуши подаёт ей очки. — Мне пока никто ничего не говорит точно, — вздыхает он. — Что с ребёнком? — лучше услышать, чем мучиться догадками. Друг косится в сторону. — Выкидыш. Рука инстинктивно тянется погладить живот. Внутри безвозвратно холодеет, словно по венам ударили заморозки. Глаза застилает пеленой. — Поплачь, — Сугавара осторожно гладит холодную тонкую ладонь, — я пойду, если хочешь побыть одна. — Не хочу... Он пересаживается на больничную койку и притягивает к себе. Гладит по волосам, не обращая внимания на промокающую от чужих слёз кофту. Шимидзу воет почти беззвучно, зарываясь глубже в складки, и только крепче стискивает его руку. Знала бы...