Древний камень у межи Перекрестками объят Две дороги сторожит Хочешь - в ад, а хочешь - в рай И куда тебе пора Ты гадаешь по часам Другом звался мне вчера Кем теперь? Не знаешь сам.
Голос у этого парня теплый, тягучий, и слушающий его парень прекрасно понимает тех, кто в мирное время стремился позвать Сынёна в свою компанию и послушать его песни. Он поет негромко, и все без исключения замолкают, впитывая в себя каждое слово , позволяя себе несмело вздохнуть лишь тогда, когда и сам Чо делает чуть тревожный вздох.Дорога вперед, дорога назад Потерянный друг, обиженный брат Что выберешь ты своею тропой И кто уведет тебя за собой? А в рай так длина, а в ад так легка Там черти предложат выпить пивка И скажут: твои мы навеки друзья Захочешь уйти, да будет нельзя.
Хангёлю почему-то вспоминается то, как Сынён сам о себе говорил , что в поверженной стране не нужен будет такой бард, как он. И как-то обидно за него становиться, ведь такой человек будет нужен всегда и везде.Ты в молчании своем Так похожем на доспех Споря с грязным вороньем Враз забыл и проклял всех В поле ветру расскажи Как отверг слова мои Как не ведал, что от лжи Исцеляет яд змеи.
Закончив петь, Чо откладывает гитару в сторону и словно немного, самую чуточку виновато улыбается своим белозубым ртом под аплодисменты и одобрительные возгласы. На шее его виснет соломенное чудовище, чьи волосы выгорели еще больше, а Хангёль лишь одобрительно кивает и хлопает его по плечу. Хотя обнять тоже хочется, но нельзя. *********** В следующий бой Сынён идет один, ведь необработанное вовремя ранение в правом бедре дурака-Сухвана воспалилось, и он просто не смог встать. Хотя пытался долго, и ругался еще колоритнее обычного, Хагёль наблюдал эту картину, и его уши, кажется, свернулись трубочку. Всемогущий почти так же спокоен, как и в прошлый раз, только глаза темные взволнованно бегают туда-сюда, и пот по вискам темным течет крупными каплями. Хангёль с трудом перебарывает собственную трусость, и таки выходит из окопа под обстрел, становясь плечом к плечу с удивленным Чо. - Парень, не отвлекайся.- смеется он добродушно, и подмигивает Сынёну , лицо которого чуть розовеет от смущения. -Стреляй. Слева.- отрезает тот почти грубо, и Хангёль, ошарашенный этим контрастом голоса, тут же послушно стреляет. Только сейчас он понимает, что это первый выстрел, сделанный трусливым им за всю войну. До этого по окопам прятался, пока не понял, что смерть грозит застать тебя и там тоже. ********** После этого боя, командир Хан хвалит обоих парней, и Хангёль даже не пытается забыть про Сынён, который почти уже привычно занимает место рядом с ним на ветхой скамье предреволюционного образца и скалит жемчужные зубы. Они вместе ходят проведывать Сухвана в лазарет, и каждый поход заканчивается тем, что и Сынён, и Хангёль оказываются оттасканными за уши и довольно сильно покусанными этим маленьким чудищем. Про то, что шансов на выздоровление его ноги почти уже нет, они бедному парню не говорят. А на вопросы о том, как же скоро его выпустят на поле боя, Сынён лишь сжимает ладонь собиравшегося сказать что-то Ли и недоуменно жмет плечами. Мол, почем им знать, они же не врачи. В последний их визит они сидят с Сухваном до самой ночи, и возвращаются в лагерь лишь тогда, когда луна уже освещает собой все, до чего ее свет добирается. - А вы с соломенным с детства дружите?- спрашивает зачем то Хангёль, чуть наклоняя лохматую уже голову вбок. Старший смеется тихо, хрипло, как в первую их встречу на этом же месте. -Ты никогда не поверишь, но нет. Этот поганец пытался стащить мой кошелек, когда мне было девятнадцать, и я его поймал… Нам, конечно, полагало подраться, как нормальным мужикам, но мы почему-то не стали этого делать…Поговорили с ним, и, знаешь, этот черт таким веселым оказался. Жизнерадостный, словно с солнца соскочил, чудик зубоскалый..- вспоминая это, Сынён улыбается до того искренне и счастливо, что на губах младшего тоже появляется призрак улыбки.- Мы с ним два года были не разлей вода, а потом война началась… Я думал, никогда его больше не увижу. -А что будет с ним сейчас?- снова спрашивает младший, так и не дослушав - Домой отправят, пора ведь уже. А он там уже оклемается, срастется все, как на собаке.. Хангёлю очень хочется верить в то, что слова Сынёна- чистая правда. Он обнимает его за плечи, и Чо, податливо прижавшись к его теплой груди позволяет себе впервые за очень долгое время уснуть. Хангёль не знает, что когда он легко целует приоткрытые губы этого безумного юноши, тот засыпает не до конца. Из-за темноты вокруг, он не может увидеть, как уголки его губ чуть дергаются вверх, а кончики ушей краснеют. Но в любом случае, он корит себя за это до самого утра. А утром случается то, чего в тайне боялся даже самый смелый солдат, даже командир, даже враг этого боялся. Отряд. Напоролся. На мину. Множество людей разорвало за секунды, Хангёля же- отбросило ударной волной метров на двадцать. Его, трусливого, ничего не заслужившего. Молящегося в ту секунду не за себя и не за капитана, а за такого же солдата, который, наверное, не боялся даже подобного. Он ищет Чо Сынёна среди десятков разорванных тел, среди пострадавших и умирающих, даже не пытаясь помочь им. Лишь только Ёхану помогает поковылять до окопа, а потом снова, словно ошалевший, ходит кругами по полигону и глазами своими безумными, бегающими ищет любимое лицо. И находит. Бумажно-бледный, он смотрит на него со смесью испуга и счастья в глазах своих, цвета темнейшей ночи, и слезы крупные, хрустальные с щек своих сажей измазанных вытирает рукавами грязной совершенно, формы. Подается вперед и падает, ни слова не проронив. На форменной рубашке, С левой стороны, внизу туловища виднеться черно-красное, влажное пятно. Хангёль чувствует, как холодеют его руки и ноги. Он подхватывает безвольное, совсем уже вялое тело на руки и бежит, бежит что есть мочи, в лагерь их. К санитаркам-девочкам, которые рану обработают заботливо и зашьют аккуратно, ведь это же их любимчик, это же Тот_самый_красавчик_с гитарой. К Сухвану, который всю ситуацию оборжет, чудовище мелкое, но друга не бросит, будет словно мамка, над двумя этими идиотами чахнуть. Хангёля- чайком отпаивать, который сестренка младшая ему на фронт из дома присылает. Сынёну- температуру мерить, и в лоб целовать заботливо. Лишь бы выжил, лишь бы выжил, смельчак хренов. Герой чертов, лучше бы вел себя, как раньше. Как баба ходил бы по лагерю, а в бою по окопам прятался, и песенки свои солнечные пел. Лишь бы не умирал, тварь такая. Он прибегает в лагерь, почти лбами сталкиваясь с Сухваном, который, несмотря на невеселый прогноз о своем дальнейшем существовании, резвым козликом скакал по периметру с взволновано-печальной рожей. Когда тот видит тело на руках Хангёля, весь энтузиазм пропадает, словно водой смыли. Из рук его Сынёна забирают санитары, и почти впихивают туда брыкающегося и недовольного мелкого. -Угомоните своё Чудище, он хотел побежать на поле битвы, хотя самому прописан строжайший постельный режим! Нам что, привязывать его к койке веревками?- раздосадовано жалуется старшая санитарка, злобно поглядывая своими крохотными глазами-щелочками на жёлтого мальчика. А Хангёль не слышит её, шепчет себе под нос молитвы, почти вдвое складывается на крохотном стуле, зарывается тонкими, с неаккуратно обгрызаными ногтями, пальцами в совсем уже отросшие темно-каштановые волосы и скулит тихо, почти плачет. Сухван сидит с ним рядом, улыбается мягко и слезы редкие с щек его подтирает заботливо. Улыбается почти искренне, словно мать, что сидит у кроватки своего смертельно больного ребенка. -Все хорошо будет, он выкарабкается…- его голос дрожит, ломается на последнем слове и звучит настолько неуверенно, что Хангёль понимает- если и выкарабкается, то с трудом огромным. Но в ответ улыбается по своему обыкновению до смешного нелепо и кивает. Сухван прекрасно видит то, насколько померкли его ранее жизнерадостные глаза. -Жизни своей без него не представляешь? -Нет. Мелкое чудище все отлично понимает, хмыкает, словно оправдало свои вековые догадки только что, обнимает своими цепкими маленькими ручонками за широкие плечи, и мурлычет что-то успокаивающее. Хангёль его почти не слышит даже, понимая, что не столь важен смысл слов, сколько то, как их говорит ставший уже его хорошим другом, Сухван. - А ты,кстати, хорошим парнем оказался. Сначала я подумал, что ты один из тех пиздюков, которые, не сделав ничего такого толком , понт включают… Петухом ты мне показался, короче. Хангёль ответ лишь улыбается криво уголками потрескавшихся губ, понимая прекрасно, что именно таким человеком он и был. До того, как в его жизни появились эти два чудовища. Одно- безумное, смелое, дико красивое и талантливое. И второе- абсолютно слетевшее с катушек. - Мы обязаны вернуться с войны победителями, и прокорешовать до глубокой старости, не думаешь? - смеется, явно наигранно и скрипуче-тоскливо, пытаясь лишь только отвлечь от мыслей кошмарных, изнутри пожирающих . Хангёль не замечает даже, как проходит неделя без привычной белозубой улыбки, и ее чудесного обладателя, сверкающего своими темнющими, счастливыми глазами. Он коротает время вместе с почти уже выздоровевшим Сухваном, и каждый день они безуспешно пытаются пробраться в лазарет к тяжело раненым солдатам. Только вот санитарка молодая, ухаживавшая раньше за чудищем мелким, улыбается с каждым днем все загадочнее, и даже почти соглашается впустить их уже на пятый день. - Знаешь, я так и думал, что первым, кого я увижу, оклемавшись, будешь ты… - с фальшивым спокойствием в голосе говорит Сынён, падая рядом с Хангёлем на ветхую, разваливающуюся уже и подгнивающую прямо с ножек, скамью предреволюционного образца. Его темные глаза блестят от яркого лунного света, а тонкие музыкальные пальцы нащупывают в потемках ладонь младшего, чуть сжимая, ведь нет еще в них никакой силы. -Жалеешь, что ли?- почти разочарованным тоном спрашивает младший, укладывая широкую ладонь на тонкую талию Сынёна, который хмыкает издевательски, и дергает подстрекателя за ворот форменной рубашки к себе, в следующую секунду впиваясь в губы младшего. Хангёль понимает, что не жалеет вовсе. А Сухван, спрятавшийся в метрах пяти от скамейки за кучей бревен, тихо напевает победную детскую песенку. В следующий день в лагерь приходит повестка о том, что война, наконец то, окончена.