Больше не повторится

— Мне здесь не особо нравится, но ничего иного предложить они просто не смогли. — Без разницы. Элтон не знает, как и о чем люди разговаривают — будто забыл, как дальше ведутся беседы. Джон кажется совершенно равнодушным к тому, что случилось днём. Он быстро снимает с себя рубашку и брюки, с облегчением ныряет в огромную кровать. Элтону странно — как можно радоваться чему-то, если они в ссоре. Но Джон, несмотря ни на что ощутимо наслаждается прохладой простыней и мягкостью подушек — кошачье довольство скользит по его красивому лицу.  — Будешь спать стоя, как жираф? — интересуется он спустя пару мгновений. Элтон злобно смотрит в сторону кровати. Он чертовски устал после концерта. Он вымотан после разговора с матерью. Он до сих пор чувствует оплеуху, отвешенную Джоном, не может выбросить из головы его яростный взгляд, его резкий голос…  — Я лягу тогда, когда захочу, Джон. Джон утомленно закрывает глаза.  — Как вам угодно, сэр. Элтон мешкает столько, сколько может — принимает душ, умывается и чистит зубы, ищет подходящий халат среди тех, что они захватили из Лос-Анджелеса, ничего путного не находит. Все дрянь. Комната темна, горит-подрагивает лишь крошечная лампочка на тумбочке у кровати. Отель отвратителен. Он, обнаженный, осторожно топает к кровати в надежде, что Джон уже спит. Джон не спит. Элтон ложится в кровать, зарывается в одеяло. Джон мягко касается его ноги.  — Не сегодня.  — Отчего же? В голосе Джона проскальзывает усмешка.  — Отчего? Это шутка такая? Ты ударил меня. Элтон наперед знает, что ответит Джон. «Этого больше не повторится, я обещаю». Элтон заранее хмурится — пустой фразочки будет недостаточно. Губы Рида, однако, произносят совершенно иное. Элтон всем телом вздрагивает, они ему неожиданны, эти слова; он пытается приподнять голову — ему очень нужно посмотреть. Джон смотреть не даёт, нетерпеливо целует его, и этот поцелуй углями пылает на его губах.  — Ты заслужил. Он произнес это легко, обыденно, не вкладывая ни грамма потаённого смысла. Элтон чувствует, как что-то с хрустом сдавилось в его груди, словно бумажный стаканчик, смятый крепкой рукой. — О чем ты говоришь? Ты ударил меня, Джон, — чуть громче повторяет он. — Ты заслужил, Элтон — и ты сам это знаешь. Джон медленно водит пальцем по низу его живота, совсем близко к паху, заставляя его тяжело выдыхать от каждого прикосновения. Влево. Вправо. Вверх. Вниз. Он не выдерживает — хватает ладонь Джона и торопливо сует между ног.   — Ты ведь не хотел, не так ли? — шепчет Джон. Лицо его в свете лампы горит странным светом.  — И сейчас не хочу. Глаза Рида чуть заметно сужаются, руку он убирает. Он смотрит так внимательно, что Элтон вынужден уткнуться взглядом в стену за ним. По стене бегают огромные, в четыре человека, зыбкие тени. Они движутся нервно, дергано, а если ненароком забегают в черноту окна, то выходят из комнаты, уступая место другим, нетерпеливо ждущим очереди в сизых углах.  — Мне уйти?  — Н-нет.  — Не слышу.  — Нет.  — Я могу уй…  — Да нет же! Элтону становится страшно. Уйти? Уйти куда?  — Разберись, чего ты хочешь, Элтон, — сухо произносит Джон. Он покато переваливается на другую сторону кровати, по его обнаженной спине бродят крошечные отблески умирающей лампочки. Элтон смотрит на отблески, смотрит на спину — кожей он ощущает, что в комнате не один. Странное чувство присутствия Джона, до которого нельзя просто так дотронуться, которому нельзя сказать лишнего слова. Он заполняет собой всю комнату — своей белой спиной, темной головой, упрятанными в мягкое одеяло ногами, подтаявшим за долгий день запахом парфюма, мерным дыханием (выдох — и с лёгкой задержкой — вдох). Пальцы Элтона чуть дрожат, когда он касается плеча Джона — так трехлетний ребенок кладет ладонь на стекло духовки. Заворожённый теплом и яркими огнями, кричать он будет не сразу — лишь когда руку до самого плеча пронзит горячей спицей.  — Джон, — робко начинает он, — Я знаю, чего хочу. Рид молчит — и молчит долго. Элтон убирает руку. Он думает о том, что мог бы развернуть его к себе силой. Он мог бы… мог бы не упрашивать. Мог бы заставить Джона дотронуться до себя и сделать что-нибудь с тугим узлом внизу живота, пульсирующим желанием до самых висков. Он ведь такой же сильный, как и Джон. Он мог бы… но в голове бьётся птахой фраза, высидевшая в гнезде десятки других, широко открывших свои острые ненасытные клювы. «Ты заслужил. Ты ноешь слишком много. Ты маленький нытик, Реджи. Ты не можешь иначе, да, Реджи? Сколько можно плакаться, словно девчонка? Вечно у тебя глаза на мокром месте. О боже, он опять начинает. Шейла, успокой его. Я не люблю, когда ты ревешь. Тебя никто никогда не полюбит, если ты будешь плакать. Тебя никто никогда…».  — Прости меня, — Элтон давится словами, будто их произносит не собственным ртом, не по своей воле и вовсе не сам. Если Джон сейчас повернется…только бы не повернулся, боже, может, он спит, пожалуйста, пусть он…  — За что именно? Джон спокойно смотрит на него, лицо резкими линиями рисовано на фоне смятой у левого края подушки.  — Ты сам знаешь, — сглатывает Элтон. Он тянется к Джону за поцелуем, тянется так, чтобы не смотреть ему в глаза, но тот легонько дотрагивается до его подбородка, удерживает его на расстоянии.  — За что, Элтон? Элтон молча смотрит на него. Медленно качает головой.  — Я ведь не хочу тебя унижать, дорогой, — Рид чуть приподнимается, отчего одеяло соскальзывает, обнажая часть бедра, — Мне это приятно не больше, чем тебе, поверь. Но нужно выяснить, правильно ли ты понимаешь ситуацию. Так за что, Элтон, ты извиняешься?  — За то, что пытался тебя ударить. За то, что сорвался на тебя после того как переговорил с матерью. За то, что...надоедаю, — бормочет Элтон, спотыкаясь на каждом слове. Пусть все это уже закончится. Пусть будет, как раньше. Рид мягко улыбается этим скороговоркам, осторожно проводит ладонью ему по виску, приглаживая пальцем прядь тонких волос.  — Извинения приняты. Можем продолжить?  — Да. Если…если ты хочешь.  — Разумеется. Сам Элтон продал бы душу дьяволу, чтобы в этот момент не хотеть Рида — но тот купил ее когда-то забесценок, и Сатане отдавать был не в настроении. Джон легко целует его в плечо, после прихватывает зубами ключицу, пробегает рукой по животу, вызывая судорогу, дотрагивается до твердого, словно ножка стула, члена. Ни единого неверного жеста. Рид не делает неправильно. Никогда не делал. Тело Элтона подтвердит. Оно и сейчас подтверждает — каждой клеткой.  — Давай же, ну, — выдыхает Элтон со стоном, — Не тяни ты, давай же, давай! Джон тяжело дышит, едва себя сдерживая. В его светлых обычно глазах ничего не осталось от синевы — темные зрачки расплылись по краям радужки.  — Этого ведь больше не повторится, верно, Элтон? Пообещай мне, что этого больше не повторится. Скажи, что…  — Этого больше не повторится, — механически повторяет Элтон. Он повторяет раз за разом, повторяет с каждым толчком, выстанывает эту фразу, кончает с ней же на влажных губах. После, в мятой темноте комнаты, отчего-то не в силах заснуть, он будет льнуть к спящему Джону и беззвучно шептать ему в спину совершенно иное. Повторится. Повторится. Повторится же. Они обязательно будут счастливы, как и раньше. Повторится, твою мать.