It's All About Me

Эшли лежит на кровати, рядом сидит мама, и они наблюдают за врачом, который проходит в кабинет. Пододвигая стул, он садится напротив кровати. — Эшли, тесты показали, что всё не так плохо. Оставшаяся часть связки вполне успешно стабилизирует голень в коленном суставе. То есть травма, которая у тебя была, повторилась. Отек уже почти спал, и острый период прошел. Мы переводим тебя в реабилитационный центр. Сегодня я помогу подобрать для тебя ортез на коленный сустав с полным ограничением движений. Нет, Эшли, — врач улыбается, заметив, как Эшли бросила взгляд на свой суппорт, — у тебя будет шарнирный, реабилитационный. — Я уже смотрела модели, — говорит Аманда, — Эшли, мы выберем самый лучший. Я попросила врача помочь нам. — Эшли, я не спортивный врач, но могу посоветовать сменить технику. Чтобы прыгать на ногу как-то иначе. — Эшли, тебе твой тренер об этом говорил? Эшли наконец останавливает взгляд на маме. Их речь кажется ей слишком быстрой, не дающей времени на то, чтобы подумать, сосредоточиться. И не то, чтобы ей было дело до их слов. Они постоянно называют её имя, и это походит на какой-то продуманный трюк, чтобы привлечь внимание к своим словам. И им это удается, хотя она предпочла бы, чтобы разговор был без её участия. — Мам, какая разница? Давайте уже быстрее с этим покончим. Шарнирный так шарнирный. Мне всё равно. — Эшли, так нельзя! Да что с тобой происходит? — она улавливает взгляд дочери, брошенный на телефон, лежащий рядом. Аманда накрывает его рукой, а после решает, что этого мало, и забирает его. — Я просто хочу быстрее перейти к делу и всё. Мам, — Эшли тяжело вздыхает, прикрывая глаза. Ей нужен телефон. Он должен лежать так, чтобы она видела его экран. — Эшли, тебе совсем не интересно, о чем мы сейчас говорим? — мягко интересуется врач. — Мне всё равно. — Раньше ей не было всё равно. Я уже не могу. Надо менять обстановку, надо что-то менять. Детка, всё будет хорошо. Эшли ёжится от сочувствующего взгляда мамы, но ничего не говорит. Это неважно. Телефон забрали. Но она ведь услышит, если вдруг придет сообщение. Вряд ли что-то сделает с этим, но хотя бы будет знать. В палате всё еще тишина, а мама всё еще смотрит на неё. Она ждет реакции. И, видимо, врач тоже. Ей очень жаль, но у неё нет сил притворяться. Быстрее бы уже это все закончилось. — Эшли, в реабилитационном центре ты пройдешь лечение, и через две-три недели тебе снимут ортез. Если не будет признаков нестабильности, операция не понадобится, — нарушает тишину врач. — Да, я уже это проходила. — Консервативное лечение быстрее поставит тебя на ноги, но если ты планируешь в дальнейшем интенсивно заниматься спортом, то лучше сделать операцию. — Он изучает взглядом пациентку в ожидании хоть какой-то реакции, — но это зависит от твоего решения. У тебя еще будет время подумать.  — Да в общем-то пофиг. — Эшли! Не говори так. Простите, пожалуйста. — Если бы мне сделали операцию раньше, то всего этого бы не было. — Мы это вместе решали! — Аманда повышает тон, — прекрати так разговаривать! Возьми себя в руки! — Простите, — резко говорит Эшли. — Простите, — тут же тише добавляет она. — Всё хорошо. Ты права, Эшли, — врач встает на ноги, — учитывая, что ты спортсменка, может быть, было бы целесообразней сделать операцию раньше. Ладно, скоро увидимся, — он дружелюбно подмигивает хмурой Эшли и идет к выходу. — Простите нас, пожалуйста, — Аманда тоже встает. Она виноватым взглядом провожает врача, и, как только дверь за ним закрывается, строго смотрит на дочь, — да что с тобой? — А что со мной? — Ты уже какой день ведешь себя так. Что с тобой стало? Это все таблетки? Ты чувствуешь необходимость? Нам же сказали, что с этим нет проблем, что все идет хорошо. — А может я всегда была такой? Ты не думала об этом? — Эшли отворачивается. Она не может больше видеть встревоженное лицо мамы, не может больше видеть её напуганные глаза. Она чувствует давление. Вряд ли в этом виновата её мама. Эшли просто не может убедить маму в том, что все нормально. Она вымотана для этого. — Что ты такое говоришь? Какой «такой»? Безразличной к себе, к своему здоровью? — Мам, — Эшли накрывает лицо ладонью и прижимает пальцы к глазам, — я устала. Не могу больше. — Детка, мы все устали. Мы все переживаем за тебя. Это пройдет. Ты через это пройдешь. Ты же не единственная. И профессиональные спортсмены получают подобные травмы. На этом жизнь не заканчивается. Мы всё будем делать правильно, и всё наладится. — Я не об этом, — Эшли убирает руки от лица и поворачивается к маме, — я о себе. О своем поведении. Прости меня. — За что? — та кладет руки дочери на плечи, — детка, что с тобой? — Ты так на все реагируешь… Всё время преувеличиваешь. Сейчас нет, и вообще, наверное, мне так просто казалось. Думаю, что это нормально. Я просто старалась, чтобы ты не была удивленной. Из-за меня. — О чем ты? Я не понимаю, — мама убирает руки и хмурится. —  Ты меня даже не знаешь. Я злая. — Эшли, глупенькая, — мама улыбается, качая головой, — я знаю, какая ты. Я вижу всегда, когда ты злишься. Всегда. На том собрании я удивилась не из-за того, что все жаловались на твою вспыльчивость, а из-за того, что я узнала, как ты себя проявляешь. Дело ведь не в том, что ты злишься, а в том, как ты с этим справляешься. У тебя отец был очень вспыльчивый, — она усмехается, отводя взгляд и вспоминая, — постоянно кричал на кого-то. Не напрямую, а после телефонного разговора, например. Клал трубку и начинал кричать о том, какие все дураки. А я его успокаивала. Детка, все злятся. Кто-то более эмоциональный. — Она тянется к Эшли и кладет ладонь на её щеку, — ты вся в отца. Он злился и на меня, но никогда не обижал. Всегда уходил в другую комнату, чтобы успокоиться. Или молчал, уходил в себя, и я тоже ничего не говорила, чтобы не провоцировать, чтобы не подливать масла. Мне нравится, какая ты. Нравится, как ты держишь себя в руках. Твоя настойчивость, упорство. И ты вовсе не злая, просто эмоциональная, а с эмоциями надо работать. Эшли рассматривает маму. Её отец был таким? Эшли никогда не замечала. При ней он никогда не был злым. Вот маму она видела в моменты злости. Казалось, что та точно знает, что делает. Дает себе отчет. Держит все под контролем. Она могла разозлиться, защищая Эшли. Это было чем-то естественным. Правильным. Хотела бы Эшли, чтобы всё, что она делает, тоже было правильным. Но получалось так, что даже после череды ошибок, о которых она сожалела, она умудрялась наделать новых. — Ты перестаешь работать с этим, — продолжает мама, отводя разочарованный взгляд в сторону, — эмоции, особенно такие, надо держать в узде. Не только со мной. Эшли сглатывает образовавшийся в горле ком. Ей хочется успокоить маму, но она не знает, что сказать. Она молчит, давая маме возможность добавить что-то еще. — Та девочка, из-за которой ты так переживаешь, — мама делает паузу. Сердце Эшли на мгновение замирает, — она приятная. Неужели она обижает тебя? Ты же сказала, что ты виновата в той ссоре. Держи, — она возвращает Эшли телефон, кладя на то же место, откуда взяла. — Нет, — быстро, но почти не слышно отвечает брюнетка. — Это я обижаю её. Мне вчера звонил отец. — Так это из-за твоего отца? — Аманда вопросительно смотрит на дочь. Эшли поворачивается набок, чтобы скрыть от мамы свое лицо. Ей вдруг так внезапно захотелось спрятаться. Нет, отец тут совсем ни при чем. Но именно он вчера что-то дал Эшли. Вырванная будто с корнем злость сменилась чем-то вязким и колючим. — Он постоянно повторяет, что мы — лучшее в его жизни. Что ты была его большой любовью, — она дрожащим голосом делится с мамой этим тошным приобретением, — Тогда зачем он бросил тебя? — Он мечтал облететь всю землю. Побывать везде. Побывать со всеми. Ох, как он любил женское внимание, — в голосе мисс Диаз звучит неподдельная улыбка, и Эшли морщится, — он менялся рядом со мной, он старался. Я это ценила. Дочка, наши отношения начинались с этого. С чего-то мимолетного. Мы это обговаривали. Мы часто смеялись, когда говорили на эту тему. Шутили, что еще годик и хватит. Потом я забеременела. Он был изначально такой. Мы друг другу ничего не обещали. — Он мог остаться, если он так любил тебя. Любил меня, — Эшли выплевывает эти слова, поворачиваясь к маме. Почему она прежде не чувствовала этого отвращения? Будто до этого она понимала их, понимала его. Она была глупой или стала глупой сейчас? — Мог, но не остался. Ты из-за этого так переживаешь? Из-за отца? — Эшли читает в её голосе большое удивление. Она понимает это. — Нет, — спешит ответить Эшли, боясь, что не дай бог мама подумает, что она таила обиду,  — мне все равно. Просто не понимаю, как люди могут так легко отказываться друг от друга ради… Ради чего? — Детка, кто от тебя отказывается? Все твои близкие люди рядом, я рядом. У тебя подруга хорошая. Это из-за Моники? Ты же сама бросила её? Я общалась с её мамой. Но вы все равно могли бы остаться друзьями, если ты захочешь. Она хорошая девочка. — Да причем тут Моника вообще? — Эшли передергивает от подобных предположений. Моника хорошая девочка, но ей будет плевать, даже если та улетит в космос. — Челси? — мама улыбается, насмешливо глядя на дочь, совершенно не замечая, как от одного упоминания этого имени тело Эшли напряглось, а дыхание участилось,  — детка, та девочка провела тут весь день и вечер после того, как тебе вкололи успокоительное. Я их еле убедила поехать домой. Приятные люди. Мне понравились. Если ты её чем-то обижала, то просто извинись. — Мама вздрагивает от звонка мобильного телефона. — Курьерская служба. Я пойду встречу. Сейчас будем мерить тебе ортез. «Просто извинись», — звучит эхом в голове Эшли. Просто извинись. Почему для всех это так просто? Будто извинение — лекарство от любого дерьма. Это же не так! Это просто слова. Это просто долбаные слова, сказанные ею миллион раз. Больше не имеющие ценности из уст Эшли, которая раньше извинялась только перед мамой. Только когда действительно накосячит, а это случалось очень редко. Потому что она старалась. Потому что любое замечание становилось для неё правилом. Потому что она не повторяла ошибок. Ведь в этом случае ее несдержанность могла привести к потере чего-то ценного. Это могло привести к тому, что мама расстроится. Она очень не хотела расстраивать маму. Она готова была расстраивать всех вокруг. Всех, кроме неё. Сердце Эшли начинает биться быстрее. Она сглатывает тугой ком, накрывая лицо ладонями. Она берет телефон в руки и открывает чат с Челси. С их последней встречи прошло три дня. Эшли сама так и не решилась ничего написать. Ей следует поступить как её мама. Просто отпустить. Если любишь — отпусти. Вот что это значит. В случае мамы это сомнительное утверждение, потому что Эшли не уверена, что её мама страдала. Судя по рассказам, они просто договорились и разошлись. Но с другой стороны, её мама могла бы просить остаться, давить. У неё для этого был ребенок как весомый аргумент. Она могла бы сделать что-то, чтобы этого не случилось? Что тогда? Было бы всем от этого лучше? Если бы отец все равно ушел, то отношения точно были бы испорчены. Такое простить сложно. И возможно ли вообще? Когда отпускаешь сама и делаешь это искренне, то обиды нет. Это ведь так работает? И как же это можно спроецировать на Челси? Типа… Окей, ладно? Но тогда это и не любовь вовсе. Эшли не понимает. Она не может понять, как можно по-доброму отпустить человека, которого любишь. Это тупая установка. Ей она совсем не нравится. Ей она не подходит. Она отпускает, но не потому что она понимает это правило, а потому что у неё просто нет другого выбора. Она никак не заставит человека быть рядом. Не заставит не переезжать. Это же их жизнь. Их семья. Кто она вообще такая, чтобы влиять на такие вещи? Никакое осознание, никакие умозаключения не принесут ей успокоения. Нет ребенка как весомого аргумента. Есть только договоренность о временных отношениях. Чуть больше месяца. Смешно. Нелепо. Обычно. Никто бы не понял её. Не надо было на Челси это все обрушивать. Не надо было на неё ничего вообще обрушивать, особенно свое дерьмо. Надо было её обнимать и целовать, когда она была рядом. Надо было… Для этого были дни. Было много дней, которые Эшли благополучно просрала. Мама входит в палату с коробкой в руке, следом появляется курьер с двумя коробками, а потом заходит врач. Эшли снова подносит к лицу телефон, заглядывая в чат. Ничего. Было бы неплохо, чтобы они все ушли. Не нужен ей никакой ортез, не нужно лечение. И вообще, какая разница, пусть наденут уже любой и оставят её одну. ____ — Давай, аккуратно, — Аманда протягивает руку, и Эшли, принимая её, опирается и выходит из машины. Она берет из рук мамы костыль и делает пару прыжков вперед, пока мама разбирается с вещами в машине. Эшли оглядывает двухэтажное белое здание. Стоя на парковке, она видит главный вход. Парадный вход — это название здесь более уместно. Крытая арка с двумя колонами. Украшенные выпуклыми скульптурными рельефами стены плавно переходят в ограждение, прикрытое густым покровом вьющихся растений. Эшли смотрит в другую сторону — и там тоже ограда, конца которой она не видит. Возможно, там скрывается огромный зеленый двор, где расположены разные тренажеры и площадки, где нужно будет заниматься днем, когда солнечная погода. А судя по площади территории, там, похоже, целый парк. Она когда-то была в реабилитационном центре, но этот выглядит совсем иначе. Дороже. — Красиво, правда? Она смотрит на маму, которая удовлетворенно и с восхищением рассматривает всё, на что пялится Эшли. — Мам… А нам это по карману? — Эшли перехватывает удобнее костыль рукой. Ладони вспотели. — Не беспокойся об этом. Я уже провела беседу с твоим отцом. Он всё оплатит, — она делает шаг вперед, но тут же оглядывается, и улыбку сменяет взволнованное «ох». — Всё нормально, я допрыгаю. Ты вези чемодан, хорошо? — Точно? А то я могу позвать кого-нибудь, а ты тут подождешь. Эшли, закатывая глаза, уверенно прыгает вперед. — Костыли — это как поездка на велосипеде. Один раз научился, и навык на всю жизнь, — шутит она, не оборачиваясь к маме, которая точно не найдет это смешным. Внутри здания Эшли чуть не присвистывает. Все такое светлое. Белое. Мраморное. Стены блестят. Она прыгает вперед за мамой в сторону сотрудницы, которая спешит их встретить. Эшли смотрит на наливной блестящий пол под своими ногами. Нет, показалось. Просто покрытие светлое. Она костылем тычет в эластичную поверхность. — Постойте, я помогу. Вы мисс Диаз? Мы вас ждали. К Эшли тут же подходит мужчина, одетый как санитар. — Я сама, — сообщает она ему, пугаясь того, что он вдруг отберет костыль и решит её проводить под ручку или, того хуже, донести. — Я просто сопровожу вас, — мужчина дружелюбно, но скромно улыбается. — Я сама, не надо, — она отпрыгивает от него к маме, которая беседует с девушкой. — Привет, Эшли. Я мисс Тейлор, администратор. Мэгги, — она тянет руку к медсестре, которая быстро подходит к ним, — Мегги проводит вас в палату, а мы пока заполним все документы. Палату уже подготовили. Ваши девочки уже там что-то настраивают. Сэм, помоги. — Не надо мне помогать, я сама прекрасно дойду. Доскачу. Я в этом уже мастер, — шутит Эшли, натянуто улыбаясь. Быстрее бы закончилась вся эта суета, и она осталась одна. Какие-то еще девочки. Санитары, медсестры, какие-то девочки. Достаточно просто сказать номер комнаты и всё. — Эшли, сходить с тобой? — Аманда гладит дочь по плечу. — Нет, ты можешь пока закончить здесь. Мне не терпится увидеть мои апартаменты, — обращается Эшли к Мэгги, которая тут же широко ей улыбается. — Пошли, детка, — она проводит пальцами по предплечью Эшли и идет вперед. Брюнетка смотрит ей вслед, не двигаясь с места. Она слишком молода, чтобы называть Эшли деткой. Ей лет двадцать пять, а это привилегия взрослых женщин, которые могут кого угодно называть детками. Эшли приходит в движение, когда Мэгги оглядывается. — Спортсменка? — — Да. Мэгги идет то быстро, то медленно. Она то отстает и догоняет, то перегоняет, тормозит и снова отстает. Она желает идти рядом с Эшли, но та прыгает то быстрее, то медленнее. Кажется, она делает это специально. Мэгги могла бы идти просто впереди или позади. Эшли перестает это делать. Медсестра ни в чем не виновата. — Бедняжка. Ты студентка или… Прости, карту пока готовят. Я буду помогать тебе, пока ты будешь здесь восстанавливаться. Хотелось бы познакомиться ближе. «Так подожди, пока будет карта», — думает Эшли. — Я школьница. Перешла в выпускной класс. — Солнышко, нам сюда, — она трогает Эшли за плечо, направляя. Эшли прыгает за угол и ускоряется, чтобы быстрее добраться до лифта. Они заходят, и Мегги нажимает кнопку второго этажа, а Эшли рассматривает её профиль — светло русые волосы убраны в пучок, она светлая… даже бледноватая, не накрашена, но ресницы черные. Она заостряет на них внимание. Мегги убирает выбившуюся прядь за ухо, поворачивается к Эшли и, одаривая её улыбкой, вытягивает руку, приглашая ту выйти из лифта. — Девочки что-то настраивают. У тебя хорошие подруги, — по дороге говорит она. Останавливается, когда перестает слышать стук костыля об пол. — Что-то случилось? Тебе помочь? — Нет, — еле слышно отзывается Эшли, чувствуя, как кровь отливает от лица. Какие еще подруги? Рики здесь? Кто еще? У неё есть еще подруги? Моника? Они никогда не ладили. И что здесь вообще делать Монике? — А что за подруги? — Эшли медленно подпрыгивает к ней. — Эрика и Челси. Тебя не предупредили? Я, наверное, сюрприз испортила. Пошли, — она снова касается плеча Эшли, направляя вперед. Брюнетка стучит костылем по полу, в то время как сердце гулко стучит в груди. Челси. Она буквально чувствует, как её грудная клетка вздрагивает. Эшли останавливается, чтобы протереть вспотевший лоб. Челси здесь? — Постой, — она, опираясь локтем о костыль, пытается принять устойчивое положение. — Минутку. — Давай я тебе помогу. Немного осталось. Буквально пару метров. — Нет, — резко, но тихо выпаливает Эшли, дергаясь от очередного касания до своего плеча. — Хватит, — звучит нервно, и она это слышит. Её голос вибрирует, как и она сама. Как и костыль под её локтем. — Я хочу сделать им сюрприз, можно я останусь одна? Куда мне идти? — Ты уверена? — Мегги с прищуром смотрит на неё, — хорошо. — Она доверчиво кивает. — Я пойду за твоей мамой, провожу её. Комната восемнадцать. Мегги поднимает руку, чтобы коснуться Эшли, но тут же замирает, а после опускает её. — Спасибо, — кивает ей Эшли, и та, кивая в ответ, удаляется. Эшли медленно переставляет костыль вперед и так же медленно подпрыгивает к нему. Она делает это снова и снова, пока не оказывается рядом с дверью, которая приоткрыта. Она слышит голоса. Она слышит Челси. Эшли прижимается к стене, аккуратно перехватывая костыль. Не дай бог он упадет. Было бы отлично, если бы и она сама не упала. Единственная нога, на которой она стоит, уже устала. — Чёрт, держи крепче! От звонкого голоса Челси сердце Эшли подпрыгивает к горлу и начинает биться как сумасшедшее. Она здесь. Почему? — Я не пойму, это стул кривой или полы? Ну, что там? — Эй, это вообще-то моя задница! — Малышка, твоя задница помещается в одну мою ладонь, просто обопрись, и тебе будет очень удобно. Эшли кусает нижнюю губу. Рики держит Челси за задницу? Что они там делают? Она держит Челси за задницу — такое было бы невозможно, не будь Челси здесь. В этом здании. В её палате. — А-а-а, почти. Эй! — Прости, — слышится смех Рики. — Прости, они сами туда проскользнули. — Я почти всё. Убери пальцы, мне щекотно! — Тише. Подожди. Эшли не дышит, пока Рики заливается раскатистым смехом. — Ты такая маленькая, может к чёрту стул, и ты сядешь мне на плечи? — Рики! Держи меня! — Держу. Видишь? Чувствуешь? Сейчас чувствуешь? Детка, ты садишься на мои руки, — Рики снова смеется, а Эшли жмурится от напряжения. В висках начинает пульсировать. Все лицо. Всё её тело. Всё вокруг. Она слишком надолго задерживала дыхание, ей надо выдохнуть, но кажется, сейчас это будет чем-то слишком громким. Челси услышит. Эшли пытается сосредоточиться на собственном дыхании, но её отвлекает грудная клетка, которая вздрагивает. Бум. Бум. Бум. Бум. Она прижимает руку с костылем к груди, будто это поможет. По виску стекает капля пота. Щекотно. Эшли быстро наклоняется к руке, протирая это место запястьем. Они такие звонкие. Челси здесь. Здесь. Здесь. Она не заслуживает этого. Нет, она заслуживает. Она может что-то исправить. Вот только как? Она не может здесь стоять вечно. Придет мама. Еще и не одна. Они спросят, почему она тут стоит. Они спросят это при Челси. Будет всё понятно. Это будет нервно. Неудобно. Еще неудобнее, чем сейчас. — Боже, наконец-то! Эшли перехватывает костыль, чтобы опереться о него, и тут же замирает с застывшим ужасом на лице. В груди будто бомба взрывается, когда она слышит глухой, но громкий удар костыля об пол. — Эшли! — Брюнетка вздрагивает, когда Рики вырастает прям перед её лицом. — Малышка моя! — Она тянется, чтобы обнять подругу, Эшли позволяет это сделать. Что угодно, лишь бы дать себе еще минутку успокоиться, прежде чем… — Привет, — Челси появляется в поле её зрения и приподнимает руку, слегка согнув пальцы. Вероятно, она хотела помахать, и выглядит уже не такой веселой, какой была буквально минуту назад. — Привет, — отвечает Эшли, следя за блондинкой, которая выходит и поднимает костыль. — Ну, проходи! Что стоишь как не родная, — шутит Рики, подставляя локоть, и Эшли берет её под руку, позволяя помочь дойти до кровати. Пока Рики помогает Эшли с обувью, та наблюдает за Челси, которая идет сначала в один угол, потом в другой, и, наконец, пристраивает костыль у кресла. Она выглядит растерянной? В груди Эшли приятно ноет при мысли о том, что их встреча для Челси может быть такой же волнительной. Ей не все равно, иначе бы она продолжала шутить, как делала это пару минут назад. Или она так сильно обижена, что не может себе такого позволить? Второй вариант Эшли совсем не нравится. — Как ты? — Рики садится на край кровати. Эшли наконец отрывает взгляд от блондинки, которая присаживается в кресло. Но её взгляд возвращается, когда Челси задевает костыль спиной и тот падает на пол. Она тут же наклоняется через подлокотник, чтобы достать его. — Она у тебя меганеуклюжая, — смеется Рики. — Просто космос. У тебя. Эшли замечает, как Челси замирает. Буквально на секунду. Нет, ей просто показалось. Эшли не уверена, что Челси её, и Рики должна это понимать. Зачем она это говорит? — Нет, не замечала ничего подобного, — отвечает Эшли, быстро отводя взгляд от Челси, которая снова выпрямляется в кресле, устраивая костыль рядом с собой. — Да? Странно. Тут крутой телек, но каналы — херня полная. Челси притащила приставку. Теперь будут приложения. Хотя у тебя, наверное, ноут с собой. Я что-то об этом не подумала. А зачем ей тогда телек? — Рики смотрит на Челси, и та пожимает плечами. — А… Ээ… — Эшли не выдает ничего внятного и затыкает себя. Что они тут делают? Откуда Челси взяла, что здесь нужна приставка? — Челси нагуглила, — будто читая мысли, говорит Рики, — мы хотели приехать к тебе, но так получилось, что приехали раньше. Это должен был быть сюрприз. Заодно решили установить приставку. А там шнур короткий. Мы пытались её закрепить на кронштейне. Она падала. — Я её там обмотала, — вставляет Челси тихим голосом. — Негде её закрепить. Мы на стул тот вставали. Там Нетфликс и что-то еще. Я… Там подписка есть. — Она даже подписку оплатила. Забота, — усмехается Рики, совершенно, кажется, не понимая, что от этих комментариев кому-то будет неловко. Эшли смущена. — Этот центр нашла Челси. Рики не перестает это делать. Эшли тяжело сглатывает. — Он… Дорогой, — говорит Эшли и только потом понимает, что это звучит как упрек или типа того. — Я… Мы бы помогли, — быстро реагирует Челси, и Эшли чувствует, как вспыхивают её щеки. Она бросает на блондинку мимолетный взгляд. Теперь она не может смело посмотреть ей в глаза. Теперь она может только чувствовать на себе её взгляд. Рики успевает еще что-то сказать, прежде чем в палату заходит мама Эшли, Мегги и сопровождающий их врач. Следующие десять минут врач по имени Стив Бенс рассказывает о правилах. Посещение с двенадцати до семи, но в течение дня будут разные процедуры, которые пропускать нельзя. Предупреждает, что это не дом отдыха, и частые визиты не приветствуются. Эшли вздрагивает от голоса Челси. Врач говорил много, озвучивая и другие правила, и никто не перебивал его. Никто, кроме Челси, что задает вопрос, от которого Эшли бросает в жар: «Можно ли быть не просто гостем, а помочь? Я бы могла». Эшли посмотрела на неё, когда та начала говорить, и теперь не может отвести взгляда, пользуясь тем, что внимание блондинки сосредоточено на враче, который вежливо отвечает ей. Эшли жалеет о том, что прослушала ответ. Она замечает, как Челси удовлетворенно кивает. Это значит «можно»? Он же сказал что-то большее, чем просто «можно». Какая же Челси красивая. Сейчас, вне стен лагеря, она кажется… Невозможной. Эшли ловит себя на мысли, что встреть она её где-то в другом месте, то не осмелилась бы подойти. Она могла бы сослаться на то, что Челси выглядит как сука, дерзко и вызывающе. Конкуренция. Соперница. Враг. Как же это было глупо. Как можно быть такой тупой? Её розовые кончики обновлены и теперь снова яркие. Волосы убраны в высокий хвост. Эшли тяжело сглатывает, рассматривая шею и ключицы. Она не сможет больше касаться её плеч, целовать её в шею, губы. Никто не запрещал, но теперь это просто негласный факт. Она недоступна. Эшли сделала всё, чтобы Челси стала недоступной. Челси поворачивает голову в её сторону, и Эшли мгновенно отводит взгляд. Что, если бы она решилась? Если бы коснулась её? Уже плевать на то, что Челси переедет. Плевать, потому что сейчас она рядом, а Эшли не смогла бы даже приблизиться к ней. Она не может даже быть смелее, чтобы просто смотреть на неё. Это что? Стыд? Вина? Что бы это ни было, это душит. Душит сейчас, когда комната забита людьми. Было бы неплохо, если бы они все ушли. Если бы это закончилось. Чтобы осталась только она. Она и Челси. Врач вырывает Эшли из размышлений. Он что-то говорит, но Эшли поздно понимает, что обращаются к ней. — Ты устала, — доктор Бенс наклоняет голову набок и по-доброму смотрит на брюнетку, — всё, — он смотрит на наручные часы. Двадцать минут на прощание. Эшли, к тебе я зайду уже завтра утром. Мегги даст тебе лекарства перед сном. Всем приятного вечера. Он выходит, и медсестра выходит вместе с ним. — Так, девочки, прощайтесь. От маминых слов у Эшли болезненно щемит в грудной клетке. Ком подступает к горлу. Как она попрощается? Кивнет? Она просто кивнет и скажет пока? Вдруг Челси больше не придет? Если её вопрос к врачу был… Вдруг это ничего не обещает? Она понимает желание мамы остаться с ней наедине. Понимает, что подруги должны уходить первыми. Но почему здесь никто не понимает того, чего хотела бы она сама? — Ладно, малышка моя. Спишемся. Люблю, — Рики быстро целует Эшли в щеку и, подмигивая, идет к выходу. Теперь очередь Челси. Сердце Эшли стучит как ошалелое. Она прижимает дрожащие потные ладони к бедрам. Она смотрит в голубые глаза, читая неловкость на лице блондинки. Челси не спешит говорить быстрое «пока». Мама молча и терпеливо ждет, будто что-то в этом понимая, но она не понимает, иначе бы оставила их. Эшли не может просить. Остаться наедине по её просьбе — значит взять на себя ответственность за дальнейшие действия. Она трусиха. Челси была права. Была права еще в лагере. Трусиха, которая не может взять инициативу в свои руки. Грудная клетка Челси поднимается, она будто набирается сил. Она быстро подходит. — Всё хорошо? — тихо спрашивает блондинка. — Да. Спасибо, — отвечает Эшли. Спасибо. Это то, что она должна была сказать. Почему ей и в голову это не пришло? Это могло быть предлогом остаться наедине. Но спасибо уже сказано. — Да совсем не за что. Увидимся, — она накрывает своей рукой прижатую к бедру напряженную ладонь Эшли и сжимает. Челси выходит из палаты быстро. Слишком быстро. Это ужасно. Эшли хочет, чтобы и мама тоже ушла. Но она не скажет этого. Она будет любезной, чтобы мама была спокойна, оставляя её.