***
К полудню низкие лиловые тучи медленно светлеют и растворяются в небесной лазури, словно свежий дождь смыл кляксы с чистого холста. Мартовское солнце заливает светом мокрый асфальт, гладит щёки едва уловимым теплом сквозь пыльные стёкла. В крохотном кафе где-то на задворках огромного города, вдали от тесных улиц и шумных дорог, уютно пахнет корицей и сладким тестом, а горячая чашка свежесваренного кофе согревает замёрзшие пальцы. Он провожает взглядом плывущую мимо окна пёструю вереницу курток и пальто, изучает картинки на стене, яркий буклет новинок меню — что угодно, лишь бы не смотреть на Хаосюаня, который, конечно же, чует его смущение и не может оторвать глаз, смакуя, как лакомый кусочек. Цзиян сдаётся первым, признавая чужое присутствие беглым взглядом куда-то в ключицы, белеющие в расстёгнутом вороте рубашки (рисуется, вот ведь), и вопросительно вздёрнутой бровью. — Учитель Сун сегодня такой красивый, — певуче тянет Хаосюань и вальяжно склоняется над столиком, подперев щёку ладонью. — Не надо тут "учительствовать", — в который раз просит Цзиян, намеренно пропустив последние слова мимо ушей. — Я же знаю, что ты смеёшься. От него будто только этого и ждали: — Ну хорошо... Мне называть тебя Ян-Ян? — Как хочешь, — бубнит в чашку Цзиян. К тому, что Хаосюань любит дразниться, он давно привык, но натянутая струна в груди вздрагивает против воли. Мысленно запустив в нахала тяжёлой ложкой, он с деланым равнодушием цедит пряно-горький кофе, упорно обжигая язык и губы. На мальчишеском лице Хаосюаня расцветает очаровательная ухмылка, когда он обрадованно разрешает: — Тогда и тебе можно звать меня Сюань-Сюанем, — он смотрит выжидательно, как будто Цзиян должен ему подыграть. — Вот ещё. — Но ты ведь уже! Я помню. — Да не было такого! — он фыркает и смешно надувает щёки, как обиженный ребёнок. Хаосюань собирается спорить, но вдруг передумав, лишь качает головой. Он откидывается на мягкий диванчик, и солнечные зайчики прыгают ему на лицо, путаются в растрёпанных ветром волосах, скользят по голой шее под рубашку, и Цзиян им немного завидует, представляя, что это его пальцы так смело касаются Хаосюаня, который лениво жмурится и ластится в ответ. — Смотри, — в руке тот вертит кекс в форме кошачьей мордочки: белый бисквит, политый шоколадом, тёмные бусинки-глазки. — На тебя похоже. Цзиян пытается закатить глаза, но невольная улыбка упрямо наползает на губы, и он прыскает в кулак. Его, как всегда, легко рассмешить, и Хаосюань довольно откусывает бисквитному коту ухо.***
Сырой апрель утекает сквозь пальцы грязными лужами, едва начавшись, барабанит в окна тёплым дождём и затем прогоняет тучи солёным восточным ветром. В Шанхае отцветают вишни, а в Пекине дарёные букеты пионов и роз осыпаются на гостиничный паркет. На Ваньфуцзин шумит и суетится толпа, наперебой тараторят лавочники и туристы. В стремительно сгущающихся сумерках зажигаются электрические огни, а где-то вспыхивают алые гирлянды бумажных фонарей и низко качаются на ветру. Душистый остро-сладкий аромат уличной еды разливается в воздухе, и от шкворчащего на гриле мяса тянет жаром и дымом. Хаосюань исчезает в толпе, чтобы через пару минут вернуться довольно жующим, в руках — две палочки с жареными бананами. На лице его светится перемазанная шоколадом улыбка. — Держи, — протягивает одну Цзияну. Он ест аккуратно и медленно, слизывая тающую глазурь, чтобы не запачкать пальцы, и краем глаза ловит блестящий взгляд Хаосюаня. Тот уже уплёл своё и теперь жадно наблюдает за ним, закусив губу. Цзиян не сразу понимает, в чём дело, а затем вдруг заливается краской. — Извращенец! Хаосюань хохочет и не успевает увернуться от прилетевшего в плечо кулака: — Ай! Да я даже не думал, честно! — О чём это ты не думал? Играть оскорблённую невинность ему удаётся особенно хорошо. А в животе сладко тянет от мысли, что Хаосюань с ним… флиртует? — Ян-Ян, не сердись, — липкие пальцы касаются его запястья до удивления несмело, почти трепетно, будто спрашивая разрешения, и он ведётся на внезапную нежность. У Хаосюаня тёплая, слегка грубоватая ладонь; он помнит её прикосновение, но сейчас это не мимолётный дружеский жест, а что-то совсем иное. Он боится облечь неясное чувство в слова: вдруг ошибается. — Да ладно. Как на тебя сердиться? Оранжевые блики фонарей скользят по лукаво прищурившемуся лицу, когда Цзиян набирается храбрости повернуться к нему. Единственным безмолвным взглядом Хаосюань отвечает на миллион вопросов, пронёсшихся в мыслях. И всё ещё крепко держит его руку. Цзиян облизывает пересохшие губы, представляя, как уличный гул и мерцающие огни растворяются в ночной темноте, когда Хаосюань тянет его за собой в закоулок хутуна, вжимает в серую стену. Холодный кирпич больно впивается в позвоночник, но он не чувствует ничего, кроме оглушающего грохота собственного сердца и чужих пальцев на щеке. — Ты что? Так нельзя, — беззвучно шепчет Цзиян, и на этот раз Хаосюань решает не услышать. Невесомый, бархатный поцелуй похож на трепет крыльев бабочки, присевшей на робкий розовый бутон, влажный от росы. Хаосюань на вкус как шоколад и жжёный сахар, и Цзияну до безумия хочется слизать их с его губ, но волшебство длится всего мгновение, и сладкий жар, которым он жаждал поделиться, выливается в ночную прохладу. Цзиян хрипло выдыхает и утыкается ему в плечо. Слишком близко и слишком нежно. Слишком хорошо, чтобы быть правдой.***
В позднее майское воскресенье на всё восточное побережье накатывает жара. В городе стоит душное марево, плавится раскалённый асфальт, и текут по улицам разноцветные ручейки зонтиков, под которыми народ спасается от ультрафиолета. Цзиян позволяет себе развалиться на досках пирса и лениво пинает кувшинки, плавающие у самого берега. Пышные розовато-белые цветки плавно качаются на воде, зеленоватой и прохладной, тонут на мгновение и вновь всплывают. У самой поверхности озера мечутся стрекозы и мошки, а где-то в зарослях камыша нет-нет да крикнет лягушка. Из-за редких облаков выкатывается солнце, и золотистый свет слепит глаза. Приходится накрыться соломенной панамкой. Так он и лежит, слушая тихий плеск воды и весёлые крики носящихся неподалёку ребятишек, которых родители вывезли на природу. Кажется, успевает даже задремать, потому что не сразу замечает, что панамка исчезла и над ним нависает беззаботное лицо Хаосюаня. Он резко поднимается, чуть не зарядив тому в нос макушкой: поначалу всё вокруг расплывается, будто он смотрит сквозь никак не фокусирующийся объектив, и сонно трёт глаза. Хаосюань садится возле него, скидывает сланцы и тоже опускает ноги в приятную озёрную прохладу. В руке у него обнаруживается вафельный рожок "Корнетто" с орехами и карамелью. Цзиян бросает взгляд на валяющуюся рядом обёртку — в ответ на него сурово смотрит знакомый аниме-персонаж. — А моё где? — А? — Хаосюань откусывает львиную долю и тут же морщится от сводящего зубы холода. — Там больше не было. Цзиян оборачивается на приютившуюся под широким пляжным зонтом тележку мороженщика, возле которой понемногу рассасывается толпа, и неверяще хмыкает. — Хочешь, поделюсь? Под нос лезет "последний" рожок, и ему остаётся только послушно лизнуть, игнорируя чужую тонкую ухмылку. Всё-таки, одно мороженое на двоих — слишком короткое удовольствие, и вскоре остаток вафли отправляется прямиком в рот Хаосюаню, с которого всё это время не слезает сияющая улыбка. Цзиян облокачивается на пирс, уронив голову на плечо, мечтательно заглядывает в его сверкающие на солнце глаза. В такой безмятежный, знойный день совсем не хочется думать и чего-то стесняться. Хаосюань наклоняется к нему, нахмуривается и показывает на свой рот: — У тебя тут… — М-м? — ему отвечают каким-то бессмысленно-блаженным вздохом. Хаосюань вдруг приникает к лицу Цзияна и, коротко лизнув в губы, тут же прянет обратно. — Теперь всё. — Не всё. Ему на затылок ложится горячая ладонь и притягивает для настоящего поцелуя: медленного, сладкого, со вкусом пломбира и карамели. Хаосюань отвечает от неожиданности, а потом долго хлопает ресницами, будто удивляясь им обоим, а Цзиян снова тонет в его тёмных глазах, как ясное солнце — в зеленоватой воде озера, будто проваливаясь в прекрасную, смеющуюся бездну… — Ян-Ян! — из забытья его зовёт знакомый радостный голос. Он садится на пирсе и отчаянно щурится, пока в глазах не перестанут мелькать чёрные пятна. Кажется, и правда задремал. Хаосюань опускается рядом. — Уснул, что ли? На, — протягивает мороженое (в другой руке у него, конечно, второе), и приторный запах карамели разливается в воздухе дурацкой насмешкой. Цзиян вздыхает и виновато улыбается. — И что тебе снилось? А может, кто? Это был я? — Ты, ты. Кто же ещё. Хаосюань хмыкает и загадочно подмигивает: — Ян-Ян мне тоже снится, — он придвигается ближе, так, что Цзияна обдаёт волной жара, который никак не связан с погодой. — Хочешь, расскажу?