Молочный шаг к любви

Вопреки обыкновению веселая компашка джиннов на первом этаже роскошного особняка Мэндрейка сидела притихшей. Ходж угрюмо натачивал колючку, Кормокодран прекратил скалить клыки в жутком подобии улыбки. И даже Мвамба перестала безостановочно листать журнал мод в поисках облика посногсшибательней. С верхних этажей неслись вопли: - Больно! Ай! Бартимеус! Офонарел, что ли?! Больно, сказал! Ау! Полегче! - Мда... - мрачно протянул Кормокодран, почесывая в рассеянности шею. - Ну что? Наш невинный маленький мальчик лишился девственности... - Вот проныра! - злобно процедил Аскобол, оглядывая приятелей накрашенным глазом. - Подсуетился! Теперь на особом положении у хозяина будет. А всю тяжелую работу делать отныне нам одним! - Бартимеус-то? Да всегда таким был, - подтвердил Ходж. Он собирался еще что-то добавить, но его перебил новый вскрик. - Ну куда ты языком-то полез, Бартимеус?! Прекрати немедленно! Придурок! В воплях явственно послышался смех. - Еще повезет, если под его командование не попадем. Как какие-нибудь фолиоты, - договорил Ходж, скорчив кислую мину. Мвамба и Кормокодран синхронно вздохнули. Аскобол сплюнул и пнул от души табуретку. Ночь пахла волшебно: нагретым морем, свечами и благовониями. Я осторожно прижимал хрупкое тельце мальчика к кровати, тщательно попеременными движениями разминая напряженные мышцы. Белое покрывало, озаренное светом луны, создавало удивительно красивый контраст со смуглой нежной кожей. Такой нежной, что прикосновение к ней доставляло истинное наслаждение. Я щурил желтые глаза, мягкие подушки на моих лапах умело надавливали в нужных местах, и мальчик постанывал еле слышно от удовольствия. А я мурчал ему в самое ухо, чувствуя, как постепенно расслабляются его плечи под моими настойчивыми прикосновениями. - Птолемей, ну сколько раз тебе говорить - не сиди ты подолгу в одной позе с этими своими табличками. Это ненормально, что в таком возрасте у тебя уже болит спина, - промурлыкал мальчику на ухо пустынный кот. Птолемей рассмеялся. - Но я же знаю, что ты всегда меня спасешь, - прошептал он. - Вот, спина уже почти не болит. Я сердито фыркнул и еще интенсивней принялся топтать его спинку. Зажмурившись для лучшей концентрации. - Тебе вот все весело, а мышцу может серьезно защемить, - хмуро проговорил я. - Ты бы менял хоть иногда положение тела. А еще лучше, выходил бы прогуляться. Птолемей снова принялся стонать, поэтому ответил не сразу. Когда тельце подо мной расслабилось окончательно, я осторожно слез с него и перебрался на покрывало. Мальчик перевернулся на спину и уставился на меня блестящими черными глазами. - Ты прав, Рехит, - прошептал он, улыбаясь. - У меня действительно зажало мышцу. Вот здесь... Он откинул голову и провел пальчиками по тонкой изящной шейке. Я облизнулся и судорожно сглотнул, следя за этими соблазнительными пальчиками. Потом вспрыгнул ему на грудь, бережно касаясь лапами горла в поисках источника боли. А обнаружив, начал разминать, настойчиво и нежно, постепенно входя в ритм. С губ Птолемея сорвался особенно сладкий стон. И я не выдержал, ткнулся ему в лицо, не прекращая движений. И, громко урча, принялся вылизывать подбородок, щеки, чуть приоткрытые губы бархатным языком... - Ай, Бартимеус! Когти! Когти!!! Мальчишка елозил подо мной, как уж на сковородке. И возмущенно орал просто без передышки. Я вздохнул и увеличил темп, обрабатывая особо напряженную мышцу. - Придурок! - Сам придурок. - Слезь с меня! - Не слезу. [Не нравится? Серьезно, Натти? Ну тогда прикажи. Ты же мой хозяин. Или забыл?] Я затарахтел, практически заглушая его вопли. - Когти!.. - стонал мальчишка. - Ну что ты делаешь-то? Я буду весь в царапинах... На его глазах выступили слезы. Я удовлетворенно отметил это, не прекращая ни на миг сжимать и разжимать лапы. А после потянулся и провел языком по щеке. - Бартимеус! - мальчишка яростно замотал головой. - У тебя язык, как наждак! У меня потом щеки весь день саднит! Перестань! Я вздохнул. Ну что за привереда! - Молчать. Я тут о его здоровье беспокоюсь, привожу в порядок после бессонной ночи над бесполезными бумажками... а он всем недоволен... - прошипел кот. - Я не просил те!.. А-а-а!!! - возмущения потонули в истерическом хохоте. Это я слегка передвинулся, чтобы открыть себе лучший доступ. И принялся облизывать его ухо. Если у него и были еще какие-то возражения, то вслух он ничего, кроме бессвязных воплей, более высказывать не стал. Вскоре Натаниэль часто задышал, заелозил и изогнулся всем телом, потом снова и снова. Я слегка прикусил мочку, [Нат на это закусил губку, скорчив забавную гримаску.] полюбовался произведенным эффектом и продолжил лизать ушную раковину. Странная штука эта любовь. Вот даришь ее щедро, обеими лапами. И кто-то примет легко, счастливо улыбнется тебе. И одарит в ответ, без меры и подсчетов, в разы больше, чем получил, хотя, казалось бы, это невозможно. Сольет ее в одну на двоих, в безграничное счастье для обоих. А кто-то [Не будем показывать пальцами.] упрется, как баран. И обрушит в ответ нескончаемые вопли и претензии, обиженные взгляды да беспричинную ревность. А любовь... возьмет да и поглотит все это, как марид несносного беса. И все равно увеличится, снова обрушиваясь безграничным счастьем. И нет никакой разницы, как именно принимают твою любовь - с доверчивой улыбкой и открытым сердцем или с опасениями и возмущенными воплями. Главное, что принимают. Я перебирал лапами по давно расслабившемуся в истоме телу Ната, прикрыв глаза, и мурчал. "Знаешь, Нат... Это мой способ сказать "люблю". Мальчишка нежно ерошил пальчиками мою шерсть, как это делал когда-то Птолемей. А потом вдруг потянулся и чмокнул кота в макушку. И я верю - он знал.