Теплообмен

Жизнь перевертышей — не сахар. В мире, в котором все люди обезумевше искали соулмейтов, в мире, где постоянная прохлада иногда сменялась обжигающим холодом, для троллей жизнь была восхитительно проста. Согретых Каменным Сердцем, судьба не заставляла их искать родственные души под угрозой для жизни, но так уж вышло, что перевертышам не было места ни среди троллей, ни среди людей, и от обоих рас они брали худшее. По крайней мере, худшее по мнению Уолтера Стриклера, который уже давно уверился, что Судьба — больная на всю голову старуха-извращенка. К его чести, он почти привыкает к холоду своей человеческой оболочки, в отличии от той же Номуры, которая при первой же возможности сбегает в божественное бесчувствие своей тролльей личины. Уолтеру нравится быть человеком, и его неидеальная человеческая жизнь стоит того, чтобы кутаться в свитера и пиджаки, в особо промозглые дни носить теплое шерстяное пальто или пижонские черные перчатки. Уолтеру нравится мерзнуть. Хотя бы потому, что он знает — где-то есть человек, который предназначен ему; ему, перевертышу, тому, кого само право рождения лишило дома. Он не ищет свою родственную душу — что ему толку в этом, но даже сам этот холод является доказательством того, что она существует. Стриклер малодушно позволяет себе размышления об этом аккурат между встречей с сыном Ганмара и уроками у старших классов. Джим Лейк в целом нравится ему. Хороший, способный ученик, в целом, придерживающийся на средней волне успеваемости, настолько обычный, что, не приглядываясь, и не заметишь, но Уолтер приглядывается — и ничего интересного не видит. Теперь же он думает о том, что, вероятно, лучшего времени просто было и не найти — неужели за все долгие годы, которые он преподавал, за все долгие годы учебы Джима, они ни разу не касались друг друга? Когда это происходит, Стриклендер впервые за долгие, долгие годы ошеломлен.  — Мистер Стриклер?.. Он почти роняет книги из рук, когда пальцы Лейка касаются его — такие восхитительно теплые, обжигающе горячие. Да, ладно, забавно — вот он и нашел свою родственную душу. Человеческий мальчишка, средний во всем, обычный, пройдешь мимо — и не заметишь. Но зато — его. Уолтер отшучивается о влюбленности Джима в мисс Нуньез, ободряюще отдает стопку учебников, смотрит на ученика со спокойствием, говорящем «Не волнуйся, все в порядке. Если ты захочешь поговорить об этом — я к твоим услугам», и отпускает того, взволнованно-радостного, на перемену. Джим оглядывается на него в дверях класса.  — Я всегда буду рад поговорить с тобой, — на всякий случай говорит Уолтер.  — Я знаю, мистер Стриклер, — солнечно улыбается Джим. — Я… Я зайду к вам как-нибудь позже. Уолтеру почти жарко.  — Я всегда буду рад этому. Нет, конечно, он не собирается ничего предпринимать — ему сейчас совершенно не до этого. О каком человеческом мальчишке может быть речь, если амулет, судя по слухам, выбрал нового Охотника на троллей, а Ганмар скоро явит себя в этот мир и принесет равенство для перевертышей, Ганмар, который не забудет, кто верно служил ему и кто ждал его возвращения наравне с его кровным сыном? Стриклендеру нравилась человеческая жизнь, но грядущее будущее казалось… пусть и туманным, но очаровательно справедливым. Амбиции Уолтера всегда были достаточно высоки, чтобы перешагнуть в случае надобности через такие мелочи, как изъяны его человеческого тела. Он не позволяет думать себе об этом весь долгий день — пока разбирается с документацией Ордена, пока проверяет домашние работы старших классов, пока готовит какой-то быстрый, не нужный ему, но оттого не менее приятный ужин. Поздно вечером, уже засыпая в постели своего нелепого человеческого жилища, он думает о том, что, возможно, в этот раз судьба сделала ему настоящий подарок. Нет, его амбиции велики, и его планы огромны, однако сейчас, лежа под одеялом, готовясь ко сну, наслаждаясь прекрасной прохладой, которая при желании могла бы сменится теплом, он думает… При желании… Сама возможность этого забавит его. Впервые за долгие годы он чувствует, что у него появляется что-то настолько личное, тайное и сокровенное, что он, вероятно, должен похоронить это за каменной грудиной и крепкими крыльями навсегда, возможно умереть с этим знанием. Уолтер думает о том, что должен запечатать эту тайну так далеко и глубоко, что сам Мерлин не должен выскрести это из его головы. Засыпая, он думает о теплых пальцах, на миг коснувшихся его ладони, и мысли, пусть и сверкают насмешкой, полны удивительной мягкости. Он не знает, что следующий день принесет ему еще более разрушительное разочарование, чем сам факт его появления на свет перевертышем. Он чувствует, как на лице сама собой появляется сдержанная мягкая улыбка, когда Джим переступает порог его кабинета. С его появлением будто разом становится теплее — и солнечные лучи, падающие ленивыми толстыми линиями сквозь жалюзи, будто разом становятся ощутимее. Да, подросток. Да, смертный мальчишка, с которым они никогда не будут партнерами, его ученик, тот, кто ему в сыновья годится — но это так прекрасно, это замечательное чувство таинства, замечательное чувство, что хоть что-то в этой жизни у него идет как у всех — это просто восхитительно. Уолтер упивается этим.  — Эм, мистер Стриклер, я могу?.. Я могу с вами поговорить? — неловко уточняет он. — У вас есть минутка? Пропуская Джима в кабинет, он позволяет себе слегка коснутся плеча того, и тепло, будто прикосновение к кристаллу вроде Каменного Сердца, просто восхитительно. Приятные мелочи, думает он. К ним было бы так легко привыкнуть. Что ж, когда он приведет Ганмара в этот мир и поможет ему, станет самым верным его слугой, возможно, тот все-таки позволит ему… Позволит ему позабавиться. Оставить хоть что-то только себе. Уолтер невозмутимо усмехается, наблюдая за нервозностью своей родственной души, и приглашает того присесть. Вся эта ситуация нелепа, забавна, просто… просто очаровательна. Он невозмутимо наблюдает за метаниями Джима, качает головой в нужных местах, чуть криво улыбается на фразе «вчера я встретил… встретил кое-кого!» и вздыхает, когда околесица, которую тот несет, становится совсем уж нелепой.  — Значит, шахматы? — мягко подводит итог всему этому Уолт. Он качает головой, успокаивающе тянется было потрепать волосы подростка, но вовремя превращает это движение в желание убрать несуществующую пыль с кофты того. И совершенно неожиданно для себя говорит. — Тогда, возможно… Возможно, однажды мы могли бы сыграть партию-другую, не находишь, юный Атлант? У меня давно не было достойных соперников.  — Д-да, наверное, вы правы. Да, я бы очень хотел сыграть с вами, — выдыхает Лейк, но все еще косится на дверь. Кажется, успокаивающе Уолт не действует, так как Джим скомкано прощается, но в этом нет ничего страшного.  — Если тебе что-то понадобится, ты всегда можешь ко мне обратиться, — говорит Стриклер, привыкший потакать своим человеческим слабостям. Возможно, слишком сильно. Ладно, возможно, его глупый очаровательный мальчишка просто слишком сильно загружен всем этим, и свалившееся на него открытие оказалось слишком непосильной ношей. Что ж, они справятся с этим… Уолтер почти ломает в руках изящную перьевую ручку-паркер, подаренную ему когда-то кем-то из коллег. Амулет Охотника на троллей — последнее, что он ожидает увидеть в сумке своего соулмейта. Ошеломление на его лице настолько сильно, что он едва в силах это скрыть. Становится не просто жарко — все внутри будто обжигает разом, чтобы в следующее мгновение, когда дверь закрывается, оказаться вдруг выжженной ледяной пустыней. Уолтер Стриклер, привыкший быть несгибаемым двойным агентом, опускается в кресло. И спустя пару мгновений закрывает лицо руками. … Джим практически воет, когда понимает, кем оказалась его родственная душа. Более преданным Судьбой, жизнью и Уолтом Стриклером в частности он не ощущал себя никогда. Булар отвратителен ему самим фактом своего существования и возможностью говорить. Его слова обжигают — даже сильнее, чем обжигала широкая ладонь, мягко подталкивающая его в плечо. Разочарование настолько сильно, что он едва может дышать. И только это отчаяние дает ему сил бежать. Как можно быстрее. Отвратительно. Уолтер Стриклер ему отвратителен. И он сделает все, чтобы расстроить планы того, и заставить сполна заплатить за все те дни, что Джим провел в глубоких раздумьях, за все те дни, что он чувствовал огромную ношу ответственности на своих плечах. Взрослое желание защитить своего же преподавателя от правды, ужасная подростковая тяга выкладываться на тренировках по полной, лишь бы стать достойным, лишь бы стать достаточно сильным, чтобы мистер Стриклер никогда не узнал о существовании троллей… Так смешно, наивно и отвратительно, что, кажется, Джима тошнит. … …и Стриклендер не может сказать, что не понимает его.  — Вы… Я доверял вам! Мы все доверяли вам. Вы мерзавец, Стриклер, — шипит Джим, и руки его сжимают лацканы пиджака. Даже сквозь плотную ткань Уолтер чувствует тепло загрубевших от постоянных тренировок ладоней. Он сжимает одно из запястий — и это тепло подобно горящей ярости. Прикосновение обжигает. Такое личное, такое отчаянное, о, если придать ему нужных оттенков, завернуть в золотую фольгу, обернуть красотой и нежностью, но все, что есть сейчас — обжигающая ярость. Несправедливость. Саднящее разочарование. И… Нотка азарта.  — Каждый выживает как умеет, юный Атлант, — скалится Стриклендер ему в ответ. В конце-то концов, кому, как не ему, было знать об этом.  — Выживает? Вы, мерзавец, пытающийся убить собственного мейта? — с яростью и язвительностью интересуется Джим, и это будто наотмашь бьет Уолтера по щеке. До этого они ни разу не упоминали это обстоятельство, и он на мгновение чувствует растерянность, но потом лишь яростнее отталкивает Джима. Это указание на собственный изъян, на собственную человечность, ему отвратителен.  — Ты так сильно разочаровал меня, — говорит он, и, не в силах остановиться, продолжает почти влачить Джима дальше, с каждым шагом сживая хватку на предплечье почти до боли. — А ты, вероятно, полагал, что я брошу дело своей жизни, перечеркну свои планы, и буду бегать за сопливым человеческим мальчишкой, а, юный Атлант? Позже выясняется, что на чистой силе ярости, разочарования и боли можно совершить так много всего. Например, уничтожить древнейший чудом восстановленный мост, победить сына одного из самых могущественных троллей и устроить свое собственное «долго и счастливо». Уолтеру, у которого болит после битвы абсолютно все, хочется выть. Холод пробирает до костей, но боль не унимает. … Ангор Рот безотказен, и Уолтер, говорящий ему убить нового Охотника на троллей, чувствует облегчение. И где-то за километрами этого облегчения, глубоко под ним, то самое, человеческое, отвратительное ему, воет от неправильности происходящего. В конце-то концов, то может пойти не так? …Не так идет все. Ангор Рот — безумная машина убийств, поехавший на всю голову наемник, и оказывается он даже еще более поехавшим, чем Уолт предполагал. У него просто нет выбора. А был ли он у него когда-нибудь? В конце концов, с соулмейтом ему повезло катастрофически. Джим был всепрощающ. Джим был восхитителен. Джим вряд ли когда-нибудь простит ему связь с Барбарой. … В конце концов, перед лицом конца света у него есть время подумать обо всей своей долгой никчемной жизни. И в частности, о том долгом пути, который он прошел, чтобы оказаться здесь и сейчас, оказаться в последнем оплоте человечества и Аркадии Оак в частности. Долгий путь. У них обоих был чертовски долгий путь, который они проделали с самого начала, путь, полный разочарований, боли, обмана, попыток убийства друг друга. Так много всего… Глядя в спину собственного соулмейта, навсегда лишенного человеческого обличия, он хочет сказать так много всего. Но не чувствует, что имеет на это право. Он мог бы попытаться утешить — кому, как не ему, знать, какого это. Скоро он вернет своего подменыша из Темных Земель, и окажется в схожем положении. Если бы они были нормальными родственными душами — они бы смогли утешить друг друга. Смогли бы. Если бы он имел на это хоть какое-то право.  — Ты не один, — кричал он в закрытую дверь, пытаясь выбить ее плечом. — Ты больше не один. Но было ли это так? Какой же долгий путь они прошли. Джим мечется, точно раненный загнанный зверь, не в состоянии найти утешение, но ноша ответственности служит ему не то поводком, не то клеткой, и все, что может делать Уолтер — наблюдать из-за спины Барбары, как его соулмейт должен взвалить на себя целый мир и весь небосклон. И он как всегда не в силах помочь всепрощающему Джиму, который смог перешагнуть ярость, смог стать достаточно сильным, чтобы не просто защитить себя, но и защитить его, предавшего его не раз Уолтера Стриклера. Не в силах помочь тому, кто единственный протянул руку помощи тогда, когда на кону стояло все — все, что у него осталось.  — Джим, — говорит Стриклендер, стоя в метре от него в пустом доме за пятнадцать минут до начала апокалипсиса. Небо за окнами кухни безоблачно, синее-синее, такое яркое. — Я думаю… Я был не прав. Я хочу, чтобы ты знал, юный Атлант. Ты — не разочарование. Он кладет ладонь ему на плечо, чувствуя обжигающее тепло, но зная, что троллье тело не в силах ощутить его в ответ. Он беспомощен, беспомощен, и это чувство кажется настолько холодным, точно он оказался на морозе, облитый водой. Леденеет все. Джим не смотрит на него, не говорит ни слова, прямой как палка, всматривающийся в синее летнее небо Аркадии взглядом приговоренного. Стриклер выдыхает, отступая на шаг, и собирается выйти с кухни.  — Мне очень жаль, Джим. Ты должен это знать. Джим качает головой. А через пару минут небо заливают собой красные всполохи. Уолтер Стриклер в последний раз сглатывает ледяной комок в глотке и скидывает опостылевшую (лучшую, любимейшую, прекрасную) человеческую личину. Такие, как он, не достойны счастливого конца. …  — Значит, Джерси? — спрашивает он, остановившись в паре метров от Охотника на троллей. Джим беспечно пожимает плечами.  — Кто-то же должен. Не бывает никакого «долго и счастливо», как я уже выяснил. Всегда что-то найдется, — он впервые за очень долгое время поднимает на него взгляд и с какой-то мягкой неловкостью уточняет. — Так значит, я не один? Все еще?.. Стриклер выдыхает, скрещивая жилистые худые руки на груди, и выдерживает пронзительный взгляд с честью.  — Всегда, юный Атлант. Не зависимо от температуры отношений между нами, — он чуть криво и неловко усмехается. Кажется, нелепый каламбур забавляет Джима — его улыбка все еще напоминает оскал бешеной собаки, но Уолтер думает о том, что это — одно из самых прекрасных зрелищ за долгие, долгие годы.  — Берегите маму, ладно? — говорит он, протягивая широкую ладонь для рукопожатия.  — Сберегу. А ты береги себя и мисс Нуньез, юный Атлант, — мягко пожимая его пальцы, говорит Уолтер. — И все будет в порядке.  — Будет, — с уверенностью соглашается Джим. …  — Два года, — хрипло говорит Уолтер, замерший на крыльце своего дома, достаточно пустого в сравнении с домом Лейков, где уже пару лет как до сих пор весь верхний этаж напоминает филиал детского сада. Стриклер стягивает с лица когтистыми пальцами тонкую оправу очков — вернувшийся к преподаванию даже в тролльей личине, он все еще позволял себе небольшие человеческие слабости вроде надевания очков при проверке домашних работ поздним вечером.  — Два чертовых года, — соглашается Джим и целует его, почти кусая. Все внутри разом сводит от тоски — юный Охотник цепляется за его плечи как утопающий. В целом, признается Уолтер сам себе, отступая с крыльца в дом и утягивая за собой Джима, пропахшего пылью, канализацией и очень долгой дорогой… Наверное, для счастливого конца это неплохо. У них с самого начала все не как у людей. Но они и не люди, верно? Не теперь.