Любопытство

      Франкенштейн молча стоял около мастера, пытаясь понять, как ему начать этот разговор. Слишком много он собирается просить.       — Ты можешь просить, Франкенштейн.       Вздрогнув от неожиданности, мужчина вздохнул.       — Мастер, скажите, есть ли возможность опробовать пространство крови без существенного вреда для организма?       — Нет.       — Быть может, вы могли бы остановиться до того, как…       — Зачем ты спрашиваешь?       — Я бы хотел опробовать его на себе для моих исследований, мастер, — склонил голову Франкенштейн. — Ничего опасного, и никто не пострадает. Только интерес учёного.       Кадис Этрама ди Рейзел чуть склонил голову, оглядывая своего помощника. Затем коротко кивнул.       — Я не могу использовать пространство крови на тебе, — проговорил он, замечая, как опустились плечи учёного. — Это ослабит мои силы и навредит тебе. В любом случае навредит, Франкенштейн.       — Я понял, мастер, — Франкенштейн вздохнул.       — Однако, — ноблесс помолчал, сомневаясь, но продолжил. — С помощью контроля разума я могу заставить тебя прочувствовать воспоминания одного из казнённых мною.       — Согласен! — едва сдержался от крика Франкенштейн.       — Это… тоже может навредить тебе, — нахмурился Рейзел. — Многие, кого я казнил, сходили с ума ещё до того, как их тело распадётся. Я беспокоюсь за твой разум, Франкенштейн.       Человек обескуражено молчал. За него беспокоятся? Почему?       — Я справлюсь, мастер. Однако это не затратно для вас?       — Нет, — чуть улыбнулся ноблесс. — Просто помни: ты сам до этого дошёл.       Кадис Этрама ди Рейзел поднялся на ноги, и кресло пропало, как и остальной дом. Они находились на улице, друг напротив друга. За спиной ноблесс распахнулись кровавые крылья. На лице не было ни единой эмоции. Франкенштейн больше не видел перед собой Мастера. Напротив стоял Ноблесс, сильнейший из благородных, палач всех провинившихся.       — Прости, — тихо, едва слышно, но учёный всё равно понял, кивнул, отстранённо наблюдая за тем, как элегантно поднимается палец, как вокруг него с рёвом смыкается кровавая стена.       Больно!       Пошатнувшись, человек на ногах устоял, жадно впитывая всё, что видел и чувствовал: оглушающая боль, давящая мощь и толстые стены получившегося купола, которые, смыкаясь, становились ещё толще.       То, что уничтожало его тело.       Снова пошатнувшись, учёный медленно опустился на колено, не пытаясь геройствовать. Ощущения были настолько реальными, что в них невольно верилось. Но ведь он может спастись. Это всего лишь навеянные ощущения. Мастер освободит его!       — Я больше не могу тебе помогать, — раздался над ним спокойный голос Рейзела. — То время, когда я имел право спасти тебя, давно прошло. Ты ступил не на тот путь и зашёл слишком далеко в своих желаниях. Как бы больно мне ни было, я вынужден властью ноблесс отправить тебя в вечный сон.       Так значит, это не воспоминания?! Учёный сделал попытку встать, зная, что сможет… и не смог. Давление стало только сильнее. Он не мог поверить! Пространство крови действительно уничтожит его?!       Тело прошила резкая боль, каждую косточку, кажется, что каждую клеточку! Франкенштейн упал на колени, застонав от боли. И неожиданно понял, что он ничего не может сделать! Он не сможет выбраться с помощью тёмного копья, потому что даже вызвать его, не навредив себе же, было невозможно. Копьё либо уничтожится, либо поглотит его и всё равно уничтожится.       Безысходность.       Вот, что, оказывается, ощущали все казнённые. Он знал, что их уничтожали за дело, но почему он?! Отчаянный рывок – попытка спастись – с треском провалилась. Он лишь упал на землю и был подхвачен кровавым вихрем, зафиксирован – не пошевелиться.       Страх.       Страх, поглощающий целиком, подобно тёмному копью, заставляющий сжиматься, сопротивляться, вырываться.       Осознание.       То, что он не выберется, что он сам виноват, что последнее, что проводит его в мир иной – усталый печальный взгляд его палача.       Боль.       Выворачивающая наизнанку, заставляющая кричать, срывая голос, стонать, забыв о гордости, боль. Из-за которой он не мог погрузиться в спасительное забытьё, не мог уснуть уже сейчас. Она вырывала в свои пучины снова и снова, заставляя прочувствовать всё, что назначил ему палач.       Лёгкость.       Когда тело распадается на миллиарды кусочков, растворяется в окружившей его крови, когда последние остатки разума понимают, что это всё.       Конец.       Франкенштейн закрыл глаза, погружаясь во тьму.              — Ты жив, — раздался в его голове тихий голос Мастера. — Открой глаза.       Собственные веки слушались с трудом, но учёный всё-таки поднял их, тупо глядя в тёмную точку рисунка на кресле. Мысли никак не хотели собираться в кучу. Конечности не слушались.       — Ты в порядке? — искреннее беспокойство в голосе, и рядом с ним опускается ноблесс, мягко касаясь спины.       Надо что-то ответить, но учёный лишь бессильно закрывает глаза. Сверху раздался глубокий вздох, и в следующее мгновение Франкенштейн почувствовал, как его тянут за руку, пытаясь поднять. Ноблесс хватило бы небольшого усилия, чтобы сделать это, но Рейзел хотел, чтобы человек поднялся сам.       Поэтому, схватившись за ладонь покрепче, учёный встал, не смея разочаровывать мастера.       — Ты в порядке? — повторил вопрос Рейзел, беспокойство в глазах стало видно сильнее. Франкенштейн помотал головой, потом снова, осторожно ударил ладонью по виску. Несколько раз моргнул и вдруг вспомнил.       Это всё было не на самом деле.       Воспоминания.       Он жив.       — Да, мастер, — на удивление спокойным голосом, никак не сочетавшимся с тем, что творилось внутри, ответил учёный. Видимо, орал от боли он только в мыслях.       — Не надо было допускать этого, — вздохнул ноблесс.       — Нет, Мастер, всё в порядке, я сам этого хотел, и вы дали мне именно то, что нужно, — голова начинала соображать, и мужчина поспешил успокоить своего мастера. — Просто подобное… оглушает. Это так... Я не знаю, как описать это словами! Это же феноменально! Я как раз подобное и предполагал, но то, что вы мне показали, намного превосходит все ожидания! Мастер, могу ли я идти?       Усмехнувшись, Кадис Этрама ди Рейзел кивнул, и учёный, с поклоном поблагодарив его, почти выбежал из комнаты.       Этот человек был первым, кто узнал, что чувствует казнённый.       Что чувствовал его брат.