Здравствуй, Почему иногда так тяжело засыпать, а после просыпаться холодным серым утром лета, слушая, как гремит гроза? Почему вновь привыкать к одиночеству, в котором варишься годами, тяжелее, когда есть кто-то другой, не совсем тот, и все же необходимый? Ты веришь в предназначение? Когда не играми на двоих мысли одни и усталость одна на двоих. Когда совсем накрывает от нежности писем и невозможности почувствовать рядом родную щёку. Пальцами касаться, рассыпаться на вечные, далёкие, желать забыться до утра. Чтобы никто не понял, когда покидать пределы комнаты, что там твой кусочек земного и неземного. Но стоит чуть отпустить это тепло из рук, так задушить хочешь. Ненавидишь, изводишь, трубку бросаешь, чтобы только по голосу не слышно было. Мысленно рассвет у моря встречаешь, когда душа твоя калачиком на пассажирском в плед закутана, а ночью на часы из себя выходишь, грозишься бросить и уйти. Своё родное, милое, бесценное, ведь любишь. И продолжаешь любить, причиняя боль. Поднимаясь и падая. Поднимаясь и падая. Камнем на шее тянуть ко дну, потому что силы не вечные. А потом глотать транквилизаторы вместе с солью, чтобы забыться. И не забудешь. И заботливыми руками уже не приготовить любимый горячий какао, чтоб растопило внутренние ледники. Небо вторит серостью и каплями омывает окна. Ты хочешь вечно держать себя, и что-то вдруг молотом в голову. До безумия и крайностей, когда чувствуешь разложение, а потом глаза любимые, большие, чистые. И печальные такие. Мой мальчик не заслуживает столько гадости. Ему бы в солнце купаться и миру нести радости. Любовно по голове тонкими пальцами, когда рядом, и медведя сжимать во сне, потому что некого. Долгими дождливыми ждать перемирия, забывать себя. Кутаться в страхи и прощение вымаливать. Самое малое. Недостойные люди получают вдоволь. По малости летними вечерами между городами в поездах откачивать сердце своё от него, чтобы не отчаиваться. Время не вечное, и осенью снова встреча. А кажется, горечь убьёт, не дождешься весточки, что ласточке твоей в гнезде больше делать нечего. Обнимать бы, дрожа, чтоб нутро нараспашку. Совсем малость, но что осталось от острова, где жили двое? Теперь половина в вечных надрывах и гное ждёт, когда останется в покое. Это чертовски больно, делить ненавистью любовь, от края до края прыгать, ловить и падать, в полёте бросаться камнями, добивая. Игрой пахнет, а мы же взрослые. Сами уже выбираем, кому кости ломать, а кому лоб целовать. Когда лелея, будто ребёнка качаешь, а завтра с ножом у сердца букеты крови собираешь. Так нельзя, верно? Души ранимые, хрупкие, будто спички. Горят, ломаются, не потушишь вовремя. Полыхнет гневом со случайно обронённого. Снова крики, мольбы о помощи. Защити, боже мой, от чудовища. Верни любовь мою, верни. Чтоб не в одиночестве пялиться на огни и говорить ночами о всячине. Кто, кому, что и как. Ловить объективом мгновенья и плечи, что тихонько теряют одежды. Как можно преданно и вечно желать-бросать, любить-терять, перекрывая воздух, когда дрожать над вздохом первым с лучом солнца хочешь. Чтобы ни дня без улыбки и мягкости кожи. Чтобы ждал кого-то единственный на пороге с ужином, когда вернешься. Любоваться чертами и петь на пару старые, глупые, вечные… Метания со стороны в сторону. Как волны о камень — головой о стену, собирать кончиками пальцев. В этом маленьком месте мы могли бы быть вечно. Никому не до нас, мы здесь тихие. Никому ничего. И так делали. Как не терять себя? Ведь не хочется в очередную бездну срываться и сбрасывать с собой лучик света. Мой берег за тысячи километров по утрам также себя ищет. Если любишь — не бросишь, а вылечишь. Отпоишь, откормишь и вновь засияет что-то. Как за городом в поле звезда путь освещает, да травой скошенной манит. Мания. Ветром в голове, пулей в сердце. Мне бы с ним отогреться, а я в море, как в болоте вязком. Ноги тонут, зыбко, мокро, гадко. Без рук не вытащить, без опоры затянет. До ссадин цепляться, тащить… Как после этого не любить? Не верить? Что есть что-то выше и чище, свободнее, сильнее? Тебя воскрешают, умирая, просят уюта, а ты полубес-полудемон. За тобою ходить псом и искать у ноги защиты, не единожды получать удары. Почки отбиты. Сквозь глаз туман красота, а рука вновь в алых пятнах. Непонятна природа. За свою вечную, только в шею не вгрызаться. Влажные следы оставить, едва губами касаться. Моё сомнение — оно лечится. Его присутствием и волнами чувств, что клетку грудную на части. Мы с ним слишком разные для общего счастья. Быть во времени, вечности пылью встретимся на грани и тогда уже вновь не расстанемся. Пока же только ожидание…
Часть 1
20 сентября 2019 г. в 02:35
Бан Чану понадобился перерыв. Долгие разговоры по вечерам больше не помогали. Он всё больше уходил в в себя, и Уджину тяжело было достучаться до него.
— Я больше так не могу. Я уеду, — резко обрывал он разговор на неприятные для него темы.
И если раньше подобные заявления не принимались всерьёз в силу определенных обстоятельств по типу учёбы или подработки, то сейчас всё просто отодвинулось на неопределённый срок. Уджин совершенно не ожидал ничего подобного от лучшего друга, пока в деканате сам лично не увидел заявление об академическом отпуске. Секретарь — девушка из выпускников, — не могла ответить точнее на всплывающие в голове вопросы, отчего парень почувствовал себя ещё более сбитым с толку.
— Почему не сказал? Ни единого слова, черт тебя дери! — возмущался он в голосовом сообщении мессенджера, но абонент не заходил со вчерашнего вечера, и, вероятно, не зайдёт в ближайшие несколько месяцев.
Накатывало бессилие. Как можно попросту уехать, ничего не сказать, ни сроков, ни адресов. Не оставить после себя ничего, что могло бы пролить свет надежды на будущее, в котором и так до невозможного много неопределённости и чёрных пятен.
Конфликт назревал уже давно, однако Уджин не мог понять его причины. Получалось, что их и без того близкое общение уже перестало давать надежду. Всё чаще Бан говорил о том, что всё это ненадолго. Словно в душе сильного и даже самоуверенного в себе человека появился червь, день за днём точащий его мощные корни дерева убеждений. Он словно таял на глазах, переставал чувствовать себя собой и попросту растворялся в буднях. Не раз говорил:
— Я себя не чувствую. Я не понимаю, чего хочу.
Уджин не мог помочь, хотя пытался.
Как-то вечером Уджин притащил бутылку коньяка, которую подарили однокурсники на двадцатилетие. С кем, как не с лучшим другом, пить такую крепкую бодягу, чтобы прочувствовать вкус «взрослой» жизни? Бан Чан лишь усмехнулся, бегло ознакомившись с этикеткой напитка.
— Тебе повезло, что в холодильнике есть кола. В чистом виде это даже не стоит пить, — и оставив принесённое, побрел на кухню за стаканами.
Уджина не особо волновало то, что в теории распития он не профи. Да и не особо любил алкоголь, хотя и Чан тоже не из любителей выпить, но, видимо, звезды сошлись так, что душевное состояние требовало. Парень вернулся со стаканами, в которых уже звенели кубики льда, и колой, которую тут же швырнул другу.
— Давай, разливай.
Буднично, словно такие вещи не первый раз происходили. Хотя Уджин застал Чана за учебным заданием, тот не стал изливать на него свой гнев, но, возможно, бутылка в руках сыграла не последнюю роль. И глубоко в душе Чан был благодарен такому странному визиту как попытке спасения утопающего. Уже тогда в его замученной душе назревала рана.
Друзья пили долго. Коньяк был ужасен даже разбавленным, а пить в чистую казалось совершенным убийством. Огорчало отсутствие даже примитивной закуски, поэтому в ход пошли остатки печенья. Соленого, к счастью. Дрянь несусветная, хотя Бан нашел в этом философский подтекст.
— Уджин, друг мой, эта гадость по вкусу как моя жизнь.
— Ты просто идиот, Чанни. И слишком много придумываешь. Никогда больше такого не говори! — возмущение из уст парнишки звучало слишком мило, отчего Чан не сдержался и заржал в голос.
— Ты невыносим! — хотя самого Уджина тоже пробило на смех. В его туманной голове роились мысли, но он совершенно не понимал, как выразить хоть одну в словесную форму. Потому что говорить было откровенно лень.
— А ты по-прежнему считаешь меня колючим, верно? Потому что я закрытый, и твои убеждения не доходят до меня, а отскакивают, как от стенки.
— Очень может быть, — с заметной задержкой друг всё же смог удержать фокус внимания на Чане. — Почему ты такой?
— Какой?
— Ну, такой.
— Ну, такой — это какой?
Фокусировка подвела, и картинка перед глазами парнишки поплыла. Он абсолютно выпал из реальности на пару мгновений, пока сам себе не одёрнул. Перед ним на полу сидел его угрюмый друг со стаканом ледяного коньяка и смотрел перед собой с видом древнего мыслителя, открывающего законы мироздания.
— Ты очень красивый.
— А я думал, что ты уснул. С тобой невозможно даже напиться по-человечески, как мне быть? Тут еще осталось, а колы не хватит.
Парень заторможено повел плечами, словно от холода. Бан Чан же потянулся за добавкой.
— Не надоело?
— Мне просто очень хреново, так что не отнимай последнюю радость.
— Я и не думал, что ты любитель выпить.
— Ты прав, я не любитель. Но сейчас это не помешает совершенно. Я чувствую себя слишком пустым, поэтому наполняюсь тем, что есть.
И спорить оказалось бесполезным. Потому что Бан Чан терпеть не может, когда с ним спорят. Ведь он лучше знает, что происходит внутри него самого. Для Уджина он — чёртова загадка, которую совершенно нет возможности разгадать. Никогда не понятно до конца, какие оттенки он увидит в твоих словах, сказанных без особого смысла. Или же наоборот, как разозлит неточность формулировки. Чан в последние месяцы слишком вспыльчив, чтобы адекватно оценивать своё поведение, но ничто не мешает ему самому делать так.
— Хватит, Чан, — не выдерживает друг, когда вторая порция выпивается слишком быстро. — Тебе станет плохо.
— Мне уже плохо.
— Да прекрати! — Уджин сползает на пол, чтобы быть ближе, и тянется к стакану. Хотя координация подводит его, и содержимое расплескивается на ковер. Естественная реакция Бана — злость, которая тут же прилетает в ответ.
Он толкает друга обратно, не заботясь о том, ударится он или нет. Внутри словно перевернули банку с раскаленным железом, поэтому парень спешно поднимается и идёт мыть руки и менять одежду.
— Придурок, — бросает в след Уджин, потирая ушибленный бок. Ему обидно за то, что любое действие не по «сценарию» всегда приводит к последствиям. Бан Чан либо словесно отбривает его, либо доходит до физических границ: оттолкнуть, не заботясь о последствиях.
Отталкивать — способ защиты, которым Чан пользуется уже практически не задумываясь. Он просто привык жить так, чтобы никого не пускать в своё личное пространство. И Уджин постоянно удивляется, чем вызвана эта высокая степень недоверия к людям и слишком сильный цинизм. Алкоголь уже успел затуманить его разум и освободить чувства, поэтому обида сама собой вылезает наружу.
— Почему ты такой жестокий, Бан? Почему твой эгоизм всегда превыше нашей дружбы? Ты всегда относишься ко мне, как к недостойному человеку!
Парень застывает в дверях, но лишь на секунду, после же вновь садится на пол и берёт стакан. Он молчит. Просто молчит, потому что ему нечего сказать. Однако подступающие слезы видит, но ничего не может с ними сделать. Он словно цепенеет от непривычной реакции другого человека, который то ли друг, то ли непонятно что. Вроде и душевности много, но словно подвох где-то рядом. А для Чана защита личных границ — превыше всего.
Он просто ненавидит боль. Потому что знает, какой разрушительной она бывает.
— Если тебе так сложно говорить со мной на равных, то может стоит перестать тогда мучиться? Если я не заслуживаю твоего доверия? Чан, пожалуйста, не мучай меня. Я не смогу долго стучаться в закрытые двери. Пожалуйста, доверься мне. Или просто давай прекратим наше общение.
Этот отрешённый взгляд был знаком до боли. Именно такой, когда всё то, что скажешь, абсолютно не воспринимается, как не старайся. Стена, через которую очень сложно что-то перебросить. Идеальная защита, позволяющая противостоять всем невзгодам внешнего мира.
— На всё есть свои причины.
Общие фразы, которые Уджин ненавидит всем своим существом. Кулаки сами сжимаются, потому что невозможно слышать одно и то же. Но приходится подавлять порыв, потому что дружба — это принятие, хотя тут им пахнет как-то односторонне. Внутри вопит всё о несправедливости, а снаружи лишь:
— Ладно. Оставим.
Хотя ни разу не ладно, и оставлять всё так Уджин не хочет. Состояние подвешенного над пропастью ещё никому не приносило особой пользы, а что уж говорить о том, что дело касается духовно близкого человека. Им столько выпало пройти вместе, что хватит на тысячи часов киноплёнки, однако никто не снимает любительские фильмы по мотивам такой продолжительностью.
— Я стараюсь понять тебя, а ты словно не делаешь ни одного шага в мою сторону. Это неприятно, — стакан возвращается на тумбу у дивана, и парень чуть выпрямляется, чтобы уменьшить боль от удара. Вероятно, завтра будет синяк, и осознание этого тут же заедается крекером. И хруст выходит обиженный, что не ускользает от Бана.
— Ты слишком серьёзно жуешь, тебе не к лицу.
Уджин закатывает глаза и толкает друга ногой.
— Бесишь меня.
— О, это взаимно!
Чан подползает ближе, опирается на плечо парнишки и пытается сосредоточиться. Друг хоть и не понимает ничего, но чувствует перемену настроения. Если всё пройдет хорошо, то скоро занавес тайны откроется, и случится что-то важное. Возможно, Бан будет готов откровенничать, хотя Уджин внутренне смирился с тем, что есть такие глубины души друга, в которые он никогда не попадёт, как бы не пытался.
— Я чувствую себя одиноким. Необычайно. Не вижу смысла ни в чём. Lost boy.
— Но ведь ты сам знаешь, что не одинок.
Парень качает головой. И лёгкая полуулыбка появляется на лице, в которой больше отчаяния, нежели радости. Всегда так происходит, и Уджин чувствует себя совершенно беспомощным и бесполезным. Сразу же одна за другой мысли больно бьют: «Я ничего не значу».
— Знаю или нет, не имеет значения. Потому что речь о том, что я чувствую, когда смотрю на мир или когда он смотрит на меня. Когда подкидывает очередное испытание. Раз за разом ощущения, словно это испытание будет последним. Что я не выдержу. Уджин, я не всесилен. Возможно, даже более слаб, чем другие, — не лукавит, это видно и слышно. Весь светлый образ человека, что способен вести за собой толпу хоть на войну, сразу блекнет. Он такой же человек, с неимоверной усталостью и печалью, внутренней, гнетущей. Но как же можно печаль чужую забрать себе?
Всё, что получается, по-дружески обнять такого родного и близкого человека, боль которого заставляет сердце пропускать ход. И прижать к себе, хотя бы физически показать, что Уджин, его друг, рядом. Что не бросит в трудную минуту наедине с собственными мыслями. И Бан поддаётся, прислоняясь головой к плечу. Такой личный жест, такая отрада для искалеченной души, что наворачиваются слёзы. Никто не плачет, но так хочется выпустить что-то невысказанное.
— Ты мне очень нужен. С тобой я чувствую себя живым.
Его лишь сильнее прижимают, словно баюкая. Уджин пьян, едва фокусирует взгляд на слабом свете монитора, но хочет побыть рядом ещё немного. Тепло человека рядом расслабляет, и спать хочется сильнее. Чан же абсолютно стойкий, просто молчит, потому что не находит слов. Да и могут ли тут быть уместными слова?
В тот вечер он остался у Бана, но воспоминания оборвались на моменте, когда глаза сами собой закрылись. Утро встретило непривычным холодом: Уджин проснулся под тонким пледом. Тёплое одеяло у хозяина было только одно, и то он оставлял для себя. Привычка никогда не делить свои вещи с другими преследовала его всю жизнь. Воспитание ли, эгоизм или жлобство — не понять, однако Уджин был рад и тому, что чуть-чуть смог открыть завесу тайны своего близкого и не менее далёко друга. Так ему, по крайней мере, хотелось думать.
Вспоминая об этом, парень почувствовал себя обманутым. Столько жертв стоила его дружба с этим непостижимым человеком, а оказалось, что все они бесполезны. Ведь его прекрасный друг просто сбежал, не оставив ни адреса, ни номера телефона. Ничего. Исчез. Испарился, чтобы в очередной раз поставить Уджина в положение идиота. Сколько бы лет не длились их отношения, парень ни на шаг не приблизился к Бану. Тот сделал их общение чем-то похожим на рынок, где всем товарам есть своя цена, и ни один продавец не хочет уступать. Всё имеет цену, и порой слишком высокую.
Почему так сложилось? Уджин не знает. Он не знает, что теперь делать, и не знает, когда это всё закончится. Он словно остановился посреди улицы на оживлённом пешеходном переходе и замер, выпал из потока. А никто вокруг не заметил. Проносятся машины, люди, но никто даже не обращает внимание на юношу, чьи глаза полны слёз, боли и отчаяния. Впервые в жизни Уджин чувствует себя покинутым.
В немом ожидании проходит неделя. За ней следующая, такая же бесполезная, как и предыдущая. День сурка. Утром по будильнику Уджин встаёт, идёт умываться, даже не смотрит в зеркало. Там ничего нового. Только пустота в груди поглощает день за днём всё с большей силой. Невыносимо больно, и силы уходят на то, чтобы поддерживать привычные каждодневные обязательные действия. Парень не подходит к телефону, а если и подходит, то очень быстро старается отделаться от всего, чтобы не видеть сообщения. Он так и не прочитал их. Ни одного.
Почему его сердце словно пропало из груди. А может, никогда не существовало? Он не может объяснить себе природу такого явления. Привычные вещи перестают радовать, а некоторые — существовать. Вот уже месяц ни единого намёка на то, что что-то может измениться. Может быть, Уджин придумал себе два последних года? Придумал знакомство в парке университета? Придумал этого парнишку с холодным взглядом, который редко улыбался? Придумал дружбу? Может быть, он всегда был один? Но нет, в списках по-прежнему Бан Чан числится как взявший академический отпуск. Однако всё теряет свои краски, и парень учится жить заново, словно недавно пережил апокалипсис.
А потом грянул гром. Буквально. Сезон дождливой погоды не заставил себя ждать. И на этот раз стихия словно решила отыграться на городе, посылая потоки ледяной воды на головы людей. Зонт не спасал. Одежда моментально промокла до нитки, пока Уджин бежал до дома. Но даже гроза не помешала ему разглядеть в почтовом ящике письмо. Должно быть, он спятил, ведь письмами в последнее время никто не пользуется, кроме коммунальных и налоговых служб. Уджин дрожащими холодными от дождя пальцами открыл ящик, удивляясь, как его не залила вода, и быстро помчался к двери, чтобы скрыться от непогоды. Ключи предательски не подходили к замочной скважине, и парень заметно нервничал. Небо разразилось вспышкой молнии, и на этот раз дверь поддалась.
Шаркая в коридоре мокрыми кроссовками, Уджин постарался быстро снять их. Вся одежда требовала срочной просушки. Парень кинул письмо, не читая, на комод, и побежал скорее переодеваться. Гром слышался даже в доме, а вспышки делали небо практически белым. Спасение было только в тепле одежды, которую Уджин оставил перед уходом. Никогда раньше он не был так благодарен себе, как сейчас.
Разомлев от тепла, парень уснул в своей комнате под большим одеялом. Дождь шумел за окном, но Уджин не слышал. Прекрасное чувство спокойствия забрало его в свои объятия. Сон на удивление вышел лёгким. Уджин проснулся поздно, смутно осознавая, что случилось.
— Вот чёрт! — опомнился он, когда воспоминания вернулись.
И быстро побежал туда, где ждал конверт. Увиденное заставило оцепенеть от приступа удушья. Даже поплывшими чернилами легко читалось имя отправителя — «Б.Ч».
Вспышка гнева вместе с обидой в миг захлестнули только-только зажившее сердце. Хотелось разорвать всё, чтобы там не было. Да и чего ждать от человека, пропавшего без вести более полугода назад? Извинений? Какие слова могли бы вновь возродить в человеке желание жить дальше? Или просьба простить? Уджин едва сдержался, чтобы не выбросить письмо, но желание узнать причину взяло верх. Он открыл конверт.
Неровный почерк, чуть поплывшие чернила. Бумага намокла в месте сгиба, слегка исказив ровные линии строк, но Уджин всё же прочёл. И когда его взгляд достиг последней строчки, парень заплакал.