Допустимое

На Вальцее очень влажно. Беспощадный палящий зной поднимает из океана водные пары, смешивает их с воздухом и превращает бриз в густой туман. Тяжелые облака низко висят над континентами, заключая поверхность планеты в кокон. Это мир влажности и жары. Вальцея липнет к коже Энакина, не дает ему уснуть. Жара напоминает ему о детстве на Татуине, а влажность заставляет тосковать о сухом, пыльном воздухе его родины. Не помогает даже работающий на износ кондиционер: водный конденсат оседает на потолке и тонкими ручейками стекает по стенам, запотевшие окна блестят в неверном свете вальцеевских лун. Влага проступает из-под ресниц. Он отбрасывает простыню и чувствует движение воздуха на своей коже. Тонкая ткань шорт пропускает его, влажные от испарины волоски на руках прилипают к телу. Бледная кожа покрывается болезненным румянцем. Энакин вытягивается на кровати и раскидывает в стороны руки в надежде, что станет легче. Но простыня все еще липнет к спине, когда он ворочается, терзаемый бессонницей. И он решает выйти из комнаты. Это не запрещено. *** Он идет вдоль каменных коридоров, прохладный мрамор поглощает жар его ступней. Он смотрит под ноги, рассеянно пытаясь решить: камень черный с белыми прожилками или белый с черными. Может быть, он просто серый. Он быстро преодолевает короткое расстояние и поднимает взгляд на врезанную в горную породу простую белую дверь. Она блестит словно драгоценный камень. Он касается горячего, как и его рука, пластика, пальцы находят переключатель, и дверь отъезжает в сторону. Это не запрещено. Простая, точно такая же, как и у Энакина, комната кажется прохладней. Одно из окон в углу — скорее даже форточка — сломано. Энакин слабо улыбается — хоть в чем-то Оби-Ван оказался менее сдержан, чем его ученик. Он подходит к кровати, неотрывно глядя на силуэт спящего наставника. Позади него плавно, с тихим щелчком, закрывается дверь, и он выжидает несколько мгновений, давая глазам привыкнуть к темноте. Затем делает шаг вперед, наклоняется и проводит рукой по краю кровати. Это не запрещено. Он осторожно оттягивает край простыни и скользит под него рукой, пальцами очерчивает контур спящего джедая. Затем поднимает простыню еще выше, ныряет под нее с головой, чтобы своими глазами видеть то, что делают его руки. Нагота Оби-Вана ставит под сомнение допустимость его намерений. «Но это же Вальцея, — говорит он сам себе. — Здесь все по-другому, и ненадолго правила можно изменить». Так что это не запрещено. Он ложится в кровать и успокаивается, когда простыня опадает на грудь. Здесь, рядом с Оби-Ваном, он чувствует себя в безопасности. На своем месте. Это не запрещено. Он лежит и медленно вдыхает прохладный воздух, легкие перестают так невыносимо гореть, и пот больше не течет с него рекой. Они дышат почти в унисон, и ему даже кажется, что скоро он тоже уснет. Но он хочет знать. Он кладет руку себе на сердце, отсчитывая его ритм. Оно ровно бьется под его ладонью в подтверждение того, что он все еще жив. Но это не все, что он собирался узнать. Сердцебиение Оби-Вана должно быть медленнее, слабее. Ведь он спит. Энакин осторожно, стараясь не разбудить мастера, поворачивается на бок. Он сглатывает — слюна едва смачивает пересохшее горло — и медленно, неуверенно протягивает руку. Его пальцы скользят по груди Оби-Вана, чуть дрожат, касаясь коротких волосков и неизбежной здесь, на Вальцее, испарины. Он вспоминает, что надо дышать. Расставив пальцы, он прижимает ладонь к груди Оби-Вана. Его прикосновение легко и невесомо, словно туман летним утром. Он считает. Медленнее, чем у Энакина. Сердцебиение спокойствия. Энакин понимает, что не может убрать руку — ему слишком хорошо. Он придвигается чуть ближе к теплу Оби-Вана, плотному, настоящему. И такому несомненно живому. Он придвигается ближе. Это запрещено. Он прижимается сухими губами к сонному рту Оби-Вана. У него вкус соли, жизни и надежды. Энакин закрывает глаза и слышит свой собственный тихий стон. Это запрещено. Он чувствует, как размыкаются губы, и проникает языком в рот, скользит руками по изгибам тела. Он отстраняется, когда Оби-Ван начинает просыпаться. Он смотрит в растерянные серые глаза: радужка ртутью обрамляет расширенные в тусклом свете зрачки. Он слышит дыхание: свое и мастера; чувствует, как под пальцами все чаще бьется сердце Оби-Вана, как гулко в ушах отдается собственное. Он рассеянно замечает, что их ритм теперь совпадает. Энакин ничего не говорит, потому что это — запрещено. Но если он ничего не спросит, то ему не откажут. Он снова наклоняется к губам Оби-Вана. Он ни о чем не думает — только чувствует. Он опускается ниже, припадая ртом к чужому горлу. Борода Оби-Вана слегка царапает его кожу, оставляет едва различимые отметины. Оби-Ван молчит, пока губы Энакина скользят по его шее. Прерывистое дыхание и бешено колотящееся сердце — как знаки одобрения. Энакин проводит языком по подбородку, ключицам, пробуя на вкус влажную кожу. Дальше, еще дальше. Он спускается от груди к животу. Пробегает пальцами по своему телу, запоминает различия. Он слышит, как вздыхает Оби-Ван — и это еще один знак. Ниже, ниже, дальше… Он останавливается и улыбается, видя доказательство чужого удовольствия. Он берет его в рот. Он слышит тихий стон, чувствует, как пальцы неуверенно касаются его коротких волос. Падаванская косичка лежит на бедре Оби-Вана. Энакин закрывает глаза и думает о том, что нашел свое предназначение. Он счастлив. Он слушает, пробует на вкус, вдыхает, чувствует. Он хочет видеть, но опасается, что мираж развеется, стоит ему открыть глаза. Он смотрит. В глазах Оби-Вана разливается жидкое серебро, и он закрывает их, откидывается головой на подушку. Сердце Энакина бешено колотится, и он тоже закрывает глаза. Он чувствует, как пальцы сжимаются в его волосах, и ускоряет движения языком. — Хватит. Он игнорирует голос, отказывается подчиняться лжи. И он продолжает. Его отстраняют. Снова — нежеланный. Энакин поднимает взгляд, голубые глаза блестят. — Но… — Ты мой ученик, Энакин. Ты будешь поступать так, как я скажу. — Но… В отказе слышится грусть, сожаление: — Ты мой ученик. Энакин заставляет себя подняться, встать на ноги. Сердце его сжалось в комок и падает, падает, переставая биться. Он молча смотрит, как Оби-Ван отворачивается и притворяется спящим. Энакин с трудом находит выход.