В ночь на третье сентября

      Анатолий старательно расставлял на столе баррикаду столовых приборов. Подойдут и графинчик — на всякий случай, — и вазочка под варенье — без варенья, — и лысеющая кексами эрпень — палка с нанизанными на неё тарелками, приглянувшаяся ещё юной тогда Нине. Даже чай Тарасов заварил сегодня в кофейник — чтобы повыше.       С запоздалой мыслью, что можно было бы ещё и расписной тульский самовар с кухни притаранить, он поглубже уселся в кресло. И, нет, так случайно получилось, что столешница равнялась по горизонтали с его носом. Правда, случайно. И, да, так вполне комфортно. Комфортнее, чем...       Переводить взгляд, разминая глаза, — совсем не то, что прятаться. Телевизор же больше часа в день вреден. А сейчас ночь почти, и кто знает, насколько она может затянуться?       Чёрт те что!..       За стеной — со всех сторон! — слышалась возня, а если выйти в тёплый сентябрь на балкон, то все — все, без исключения! — окна будут гореть тусклым светом голубых экранов.       Кто-то уже перед началом успел принять «пять грамм для храбрости» и горланил про то, что трус не играет в хоккей, явно представляя себя не на стороне труса.       Своих домашних бывший тренер Сборной, поколебавшись, отправил на дачу. И даже теперь, смотря на пустое ледовое поле в далёком Монреале, не мог однозначно ответить, рад был своему решению, или нет. Одновременно хотелось вцепиться покрепче в чью-то живую руку и закрыться от всех. В конце концов, семья и на пятую часть не в курсе его работы, и на десятую не догадывается, что он сейчас чувствует. Поэтому, может быть, лучше им этого и не знать. А потом он напишет об этом вечере книгу, и так будет лучше, чем битый час подбирать слова к тому, что сейчас он словами передать не в состоянии.       Когда нам впервые забили — на тридцатой секунде! — Анатолий дёрнулся было за пресловутую лысеющую эрпень, кексы эти залежалые, но лишь приосанился и подлил заварки. Ну и что? Он знал, что так будет. Вы только посмотрите на этих быков! По ним вправду хорошая трёпка плачет. Он своих ребят не так учил. Уважать надо соперника, кем бы он ни был. И вести себя достойно своей Родины и народа. А не вот это вот всё… В углах зажимать, подставлять подножки — ну что это? И вот это — лицо знаменитых канадских профессионалов! И главное, за грязь такую рефери никого ещё не наказал! Безобразие! Совсем как!..       Вспомнив пресловутый матч «Сборная СССР — Спартак» полугодичной давности, Анатолий мысленно осёкся.       Нет, не бывать повторению истории.       И предчувствуя второй гол в наши ворота, Тарасов тихо покинул квартиру.       Вот только матч его не оставил: он сочился из каждой щели, из каждой молекулы бетонной лестницы, скрипучего лифта, шелушащейся штукатурки. Нет, теперь всё окончательно пошло не так. И уже не в том дело, что он тут — в стране Советов — когда должен быть там — за океаном. Дело в совершенно неподобающем, возмутительно непрофессиональном подходе «профессионалов». Когда-то далеко, на заре тренерской карьеры, когда он только-только по крупицам собирал-скраивал хоккей с шайбой в Союзе, его жёстко отвадили от изучения канадских материалов. «Молодой человек! — сказал ему наставник. — Самому всё делать нужно. А если хоть раз подсмотрите, слижете и не заметите?! И шансов у нас против них тогда вообще не будет!» — и заставил сдать уже купленный билет до олимпийского Санкт-Морица. Как же он тогда скрипел зубами, а теперь не только окончательно понял, что наставник был прав, но и что: «Не на этих людей кому-то равняться!»       На улице пахло свободой и озоном. Матч отступил от Анатолия, но впечатление было обманчиво. Весь город, весь мир дышал теперь воздухом монреальского «Форума», на котором творилось — чёрт те что!       На хоккейной зимой — футбольной летом — коробке он подобрал прут и задумчиво повёл умозрительную шайбу вперёд. Профессия за долгие годы впечатывается в подкорку не вырвешь. Останься он в своё время в футболе, на глаза бы попался камень или консервная банка, но не тем он уже давно дышит, поэтому — прут. И стало ощутимо спокойнее.       Второе сентября — несезон для занятий на открытом льду, но… Тарасов добрёл до «вражеских» ворот, масштабируя скорость габаритами дворовой коробки. Бросок!       «Штанга!» — взвыл город ему в ответ. Он только усмехнулся — А.В. Тарасов атеист и в чудеса не верит.       А перед внутренним взором воплотился Валерка Харламов. Лучась улыбкой, с клюшкой наперевес — такой любого уделает. Вот он принимает пас у Михайлова, обводит первого, второго, третьего, танцуя и радостно. Бросок!       «Го-о-ол!!!» — возликовала многоголосием темнота от Калининграда до Владивостока.       И тогда всё закрутилось. В исполинском механизме, на котором зиждилась система мироздания, встала на место крохотная пружинка, и шестерни Красной машины завертелись легко и красиво, как ни крутились прежде никогда.       Тарасов подставил лицо мягкому тёплому бризу и свету уличного фонаря. Где-то за тысячи километров сейчас его Сборная вписывает собственные имена и его имя в историю. И большего ему не надо, о чем он, впрочем, не признается через час команде, распекая их по телефону за три пропущенных шайбы — против семи заброшенных!       Потому что нельзя было выдавать, что боялся как мальчишка, палочкой на дворовой коробке орудовал и заплакал от гордости, когда выиграли. Выиграли!       Валерка Харламов, кстати, звонил от всех. «Анатольвладимыч, то, Анатольвладимыч, сё». А фоном команда шумит. И хорошо так на душе стало, окончательно хорошо. Видимо, всё-таки он — тот самый механизм волшебный, без которого не моглось, в который не верилось и с которым теперь по всем статьям так здорово, что только держись!