***
С каждым утром Тодороки чувствовал грусть, просыпаясь совершенно один, но она тут же уходила, когда он видел улыбающуюся ему маму. К чему грустить, если ночью они вновь встретятся. Это было именно той истиной, которую он не понимал, трепетно ожидая тёмного времени суток. И даже тренировки отца, которые всё так же приносили боль, уже были не так важны хрупкому сердцу. Ведь мама улыбалась. Ведь ночью его ждёт друг. — Шо-чан, Шо-чан! Смотри-смотри, как я могу! — восторга Шото не было границ, он выставил свои ладони вперёд, на которых блестели льдинки, красиво опадая на ковёр, сверкая под светом луны из окна. — Это моя причуда, совсем, как у мамы! — Вау... — завороженно наблюдая за холодным паром и мелкими снежинками, полной грудью вдохнул морозный воздух. — А можешь больше? — Надо тренироваться, отец научит меня и я тебе покажу, честно-честно! И оба друг другу ярко улыбались, совершенно не предчувствуя беды. Шото создавал маленькие льдинки и давал их Шо-чану, которые в его тёплых пальчиках тут же стремительно таяли. Они были счастливы, проводя время вместе.***
— Не смей! Не смей больше называться моим именем! — гнев был превыше всего, Шото ревел и душил огненного мальчика под собой, такой яркий кровоточащий шрам на лице красноволосого пробуждал что-то немыслимое и яростное, — Ты Тодороки, не более... — он почти что шипел, давясь собственными рыданиями. Всё сильнее и сильнее сдавливая ладонями узкую шею, не слушая хрипы, не останавливаясь от блестящих слёз в ярко-голубых глазах. Чем он заслужил такое? Мама... его любимая мама плакала. Она больше никогда не вернётся к нему, она его не любит. Ненавидит. И всё из-за огня. — Умри, умри, умри! — в противовес собственным словам, Шото наконец-то отнял свои руки от чужой шеи, резко поднимаясь и после садясь на кровати, с ненавистью смотря на кашляющего мальчика впереди. Который корчился и харкал кровью, его левую сторону лица жгло так, словно к коже грубо прижимали раскалённую сталь. В чём он виноват? Слёзы ручьём лились из прекрасных глаз, внутри всё сковывало цепями. Они ведь единое целое, так не должно быть. Хрупкие сердца дрожали, трепыхались в груди, как надорванные. Их мир разрушен, они оба разрушены.***
С каждым годом Шото упивался ненавистью всё сильнее, тонул в ней, как в необъятном океане. Ночью, совершенно не обращая внимания на того, кто постоянно плакал, раздирая слегка отросшими ногтями руки в кровь. Его это не волновало, пусть корчится, страдает, так и должно быть. Он пытался так думать, заставлял себя, принуждал спать, однако незаметно всё равно смотрел на тёмный сжавшийся силуэт в углу комнаты. И что-то едва ощутимо ныло где-то там, в груди, просилось наружу. Засыпать под такие разные чувства и тихие всхлипы стало нормой. Ничего не предпринимать и продолжать ненавидеть всем сердцем и душой – главная задача. Чтобы отомстить сполна отцу и... а дальше почему-то пустота. Ощущение неправильности становилось сильнее, грузом давя на плечи. Днём собственное отражение в зеркалах бесило и одновременно обдавало горечью. Шрам на левой стороне лица больше не ныл и прикрыть его чем-то не хотелось, однако изредка фантомные всполохи боли вызывали холодную дрожь по всему телу. Тьма настолько сильно поглотила, что иногда казалось, будто он не может дышать, но это ощущение сразу же пропадало, а по телу скользило тепло. И от этого краткого мгновения, напоминающего детские счастливые ночи, хотелось улыбнуться. Спортивный фестиваль казался удачным стечением обстоятельств, чтобы наконец-то избавиться от огня, отца и себя. Но что-то пошло не по плану ещё в ту секунду, когда Мидория прорвался вперёд на первом же испытании. Это поразило. Его счастливая улыбка напоминала кое-кого. Его решимость и блеск в глазах напоминали, напоминали то, что так хотелось забыть. Потому Шото впервые, спустя столько лет, сорвался. Рассказал то, чего не должен был. Сражался так, как не должен был. Сильное пламя яростно горело, пробуждая абсолютно все, закрытые на замок, эмоции. Он чувствовал себя так счастливо, что улыбка сама просилась на лицо. Всё словно наконец-то стало полноценным, ярким, единым. Но и одновременно таким размытым, безумно печальным. Как он мог? Ожидая ночи, не знал, что говорить, но очень хотел. Вина обхватила со всех сторон, щупальцами сжимая обледеневшее сердце. Несмотря на необъяснимый страх, он встречается со своей левой стороной. Ночь слишком светлая, полная луна ярко светит в окно, придавая силуэту перед ним особую загадочность. Тодороки смотрит с улыбкой, и Шото прикрывает глаза, ожидая грязных слов. — Мы наконец-то снова вместе. Столько радости и теплоты в голосе огненной стороны, что ледяная теряется. Шото дрожит, его зубы стучат друг об друга. Не может же быть так, что он прощён? Разве можно простить то, что натворил? Слёзы непроизвольно медленно катятся по щекам, хочется зарыдать и он позволяет себе это, рывком обнимая тёплого Тодороки так крепко, что аж руки болят.***
Постепенно их отношения становились даже теплее, чем в детстве. Шото был этому настолько рад, что поначалу казалось, будто потерял себя. Ощущая настолько искреннюю ласку и нежность к голубоглазому парню, он иногда боялся, что это всё лишь сон. Однако днём полноценность наполняла до предела, вдохновляюще принуждая использовать огненную причуду. Пламя плавно перетекало от лица к плечу, стремительно следуя к ладони и собираясь в ней небольшим горячим костром. На это хотелось смотреть не вечность, но хотя бы целый день, чтобы после крепко обнять того, кто поистине горяч. Неожиданно даже для самого себя, Шото осознал, что пользоваться огнём очень приятно. В такие моменты рядом словно образовывался знакомый силуэт, прижимаясь к спине. Отчего по телу волнами скользила будоражащая дрожь. — Может, всё-таки нужно как-то избить Бакуго, а? — парень сверкает голубыми глазами, вгрызаясь во всё ещё горячую булочку с вишнёвым джемом. — Не думаю, что это хорошая идея, Шо-чан, — Шото слегка улыбается, закрывая последнюю тетрадь с выполненным домашним заданием. — Пфф, ты его боишься что ли? Да с моим огнём мы его сразу же на лопатки уложим! — эмоционально размахивая руками, он невольно подавился куском булки, которую не успел прожевать. — Сначала съешь, а потом говори, — вздыхая и поднимаясь со стула, на секунду застыл, раздумывая стоит ли, но всё же садясь на футон рядом с кашляющим. — Бе-бе-бе, — быстро показывая язык и тут же пряча его, доедая сладость. — Укушу. — А? — Ещё раз покажешь язык, и я его укушу, — уверенно смотря в удивлённые глаза, Шото хмыкнул, складывая руки на груди. — Пфф, не сможешь, — облизывая пальцы, которые по неосторожности измазал в джеме и даже не смотря в сторону ледышки. — Почему? — заинтересованно оглядывая натренированное тело, совершенно такое же, как и у него. Были ли у них вообще различия, кроме внешности? Однозначно, да. — Я увернусь, конечно же, — высокомерно приподняв подбородок, с хитринкой прищурил глаза. Их характеры. Они полностью соответствовали их силе, бушующее неукротимое пламя и спокойный лёд. Интересно, что чувствует огонь, когда его принудительно гасят? Шото тут же вспоминал мучительное выражение лица, кровавые полосы. Хмурился, заставляя себя помнить и никогда не забывать.***
— Шо-чан... — не дождавшись никакой реакции, Шото придвинулся на футоне ближе к горячему телу, после и вовсе обнимая. — Шо-чан. — Да что? — приоткрывая сонные глаза, он хотел вдарить по наглому лицу, но ощутив объятия, лишь выдохнул, улыбаясь краешком губ. — Ты точно простил меня? Сколько ещё раз этот вопрос прозвучит между ними? Это уже ровно пятнадцатый, а ведь не прошло и двух месяцев. Разве может не простить часть себя? Всё понимает, совершенно всё. Ведь они чувствовали и переживали каждый момент жизни вместе. — Да, спи. Несколько минут тишины и он уже почти уснул, когда тихий голос вновь добрался до чувствительного слуха. — Не спится. — Закрой глаза и спи. — Не получается. — Ты издеваешься? — угрюмо вздохнув, повернулся на бок, смотря в серые глаза напротив. — Да. Шо-чан буквально вспыхнул, опаляя футон и одеяло, накидываясь на ледяного парня, который успешно тушил огонь своей причудой. Лёд заманчиво и тихо потрескивал, мгновенно превращаясь в горячий пар. — Я тебя сейчас убью. — Давай. — Не дам, — цыкнув и отпустив холодные плечи, вновь принял лежачее положение, зажмуриваясь. — А когда дашь? — Никогда, уймись и спи. — Жа-ди-на, — тихий шёпот в самое ухо, от которого мурашки пробежались вдоль позвоночника.***
— Шо-чан, — взьерошивая свои белые волосы, сжимал губы в тонкую линию, усиленно думая. — Мм? — А что будет, если однажды ночью придётся работать, например? — Ты дурак? Вспомни случай, когда мы были в Камино, — отходя от окна и садясь на футон, — Тогда мы... не разъединились, или как это назвать то... Замычав в ответ на это, Шото хмурился, думая и вспоминая. А что, если в следующий раз такого не произойдёт? Или это от чего-то зависит? Почему они никогда не задумывались об этом? А ведь, когда было длительное сражение с Пятном, ничего тоже не произошло. — Не стоит? — с любопытством Шо-чан наклонился, смотря туда же, куда и Шото пялился уже несколько минут. — Что? — отрываясь от своих дум, удивлённо заморгал. — Ты так смотришь на него, у-у-у, импотенция за дверью ждёт тебя? — ухмыляясь, он собирался наконец-то лечь, но попытка была оборвана. — Сплошной изврат, — сжав красные пряди в своей руке, Шото впился грубым поцелуем в горячие губы. Кусая мягкую плоть, облизывая и сминая, упиваяясь ощущениями, словно кровью, как вампир. Вжимаясь в твёрдое тело и ни капли не сдерживаясь, с восторгом вслушиваясь в тихие стоны, то ли от боли, то ли от удовольствия. — Ты ведь не исчезнешь? — разрывая мокрый поцелуй, Шото с надеждой и волнением ждал ответа, сердце глухо стучало. Тодороки вспоминал всю пережитую боль, разглядывая сверкающие серые глаза. Всё отчаяние и горечь, которыми давился и захлёбывался. Хочет ли он остаться после всего? Конечно. Губы неуловимо приятно покалывало, а израненное сердце покрывалось змейками льда, исцеляясь. — Не исчезну, ведь нас всегда было двое. Шото счастливо улыбнулся, наслаждаясь исходящим теплом от Шо-чана, потираясь своей щекой об его щеку. Всё наконец-то правильно, так, как и должно быть. Цепи глухо треснули от морозных оков льда, рассыпаясь тусклой пылью.