Les maudits

Когда Алексис вошел в кабинет Месье, тот был занят - перечеркнув надвое бумажный лист, подсчитывал доходы и убытки "Северной звезды" за последние месяцы. Столбцы цифр увлекли его до того, что он не сразу заметил вошедшего; Алексису пришлось тихо кашлянуть, выдавая свое присутствие, и Месье тут же поднял голову, сдернул с переносицы очки. - А, вот и ты. Садись. Немного робея - обычно Месье, вызывая его к себе, добавлял хоть вкратце, в чем будет состоять суть дела, но в этот раз предпочел умолчать об этом, что не могло не вселить в душу Алексиса некоторую нервозность, - он опустился на стул напротив хозяина кабаре. - Пришло сегодня утром, - заявил Месье без обиняков, доставая из ящика и протягивая ему письмо в надорванном конверте. - Почитай. Ничего не понимая, Алексис повертел конверт в руках, и в груди у его что-то содрогнулось, когда он увидел написанное на нем имя господина Зидлера; ознакомившись же с содержанием письма, он издал бессвязный звук, долженствующий означать крайнюю степень душевного потрясения, и замер на стуле ни жив ни мертв. - Да, да, - подтвердил Месье с деланым равнодушием, - Зидлер ангажирует тебя... на главную роль сезона. - Но... но... - все еще не веря, что это происходит с ним, Алексис крепче сжал в пальцах письмо, точно в попытке проверить, не исчезнет, растает ли оно тут же, как галлюцинация или мираж. - Я не думал, что могу произвести такое впечатление... в том году... - У меня есть несколько версий относительно причин случившегося, - сказал Месье, глядя на него цепко и изучающе. - Самая вероятная тебе не очень-то льстит, но все же... заменить тебя некем. Браунинг болен, этот пикардиец, все время забываю его фамилию, тоже чувствует себя неважно. Стойко... если верить слухам, он крепко разругался с Зидлером - говорят, в порыве злости даже бросил в него собственным зонтом. Зная его характер - удивлен, что не ботинком или, например, чем-то из своего белья... Он усмехнулся, качая головой, а Алексис не нашелся, что ему ответить - каждая из разрозненных мыслей, приходивших ему на ум, казалась ему нелепой, неуклюжей и крайне неуместной. Поэтому ненадолго в кабинете стало тихо, и в этой тишине стало ясно слышно доносящиеся со двора мальчишеские вопли - Эжен и Алекс, не изменяя своему обыкновению, решили схватиться не на жизнь, а на смерть. - Я сделаю все, чтобы не разочаровать публику... и господина Зидлера лично, - произнес Алексис наконец, стараясь, чтобы в голосе его прозвучало довольно уверенности. - Постарайся, будь добр, - ответил ему Месье, - сумма гонорара солидная, и если дело пойдет, то мы сможем наконец починить крышу, а твои братья не умрут с голоду... хотя это не отменяет того, что я прикончу их собственными руками! Разъяряясь, он подскочил со стула, и тому была причина - вопли за окном стали совсем невыносимыми даже для самого нечуткого уха, вдобавок вопили двое не переставая и почти на одной ноте. Краснея от обуревающей его злости, Месье почти выбежал из кабинета, отправившись наводить порядок, и Алексису ничего не осталось, кроме как пойти за ним следом. Подобные сцены в "Северной звезде" были не в новинку: с появлением Эжена Алекс перестал быть в труппе самым младшим и решил отыграться на новичке за все, что ему приходилось переживать до сих пор. Подчас он в буквальном смысле не давал Эжену прохода, но и тот не торопился оставаться в долгу и, несмотря на свое щуплое телосложение, никогда не уклонялся от брошенного вызова, пусть ему и весьма редко удавалось выйти из случавшихся столкновений победителем. Безобразные драки с участием этих двоих происходили чуть ли не каждый день, и оба соперника иногда доходили до такой степени ожесточения, что только Месье было по силам их разнять. Вот и теперь он растащил их, безжалостно мутузивших друг друга, схватив за шкирку, как щенят; пусть времена его молодости остались далеко позади, его сил хватило на то, чтобы встряхнуть обоих, приводя в чувство. - Я убью тебя! - только и пискнул Эжен, все еще силясь дотянуться до лица своего противника. - Вырасту и убью! - Не дождешься! - рявкнул в ответ Алекс, тщетно пытаясь вырваться из хватки Месье. - Я убью тебя раньше! - Замолчите оба! - рявкнул Месье так, что даже у Алексиса сердце на секунду ушло в пятки. - Мне не нужны петушиные бои! Богом клянусь, я высеку обоих так, что вы неделю не сможете сидеть! Угроза подействовала, даже не будучи приведенной в исполнение; оба примолкли, только Эжен шмыгнул носом, утирая рукавом разбитую губу. Месье подождал немного и лишь затем, удостоверившись, что новых попыток смертоубийства не последует, выпустил и одного, и второго; те, сбиваясь с ног, бросились со двора наперегонки и почти тут же скрылись из глаз. - Черт же дернул меня приютить их двоих, - хмыкнул Месье, потирая ладони. - Когда-нибудь моя неосмотрительность должна была выйти мне боком. - Они дети, - заговорил Алексис примирительно, - они еще посмеются над всем этим, когда вырастут. - О нет, - заметил Месье скептически, посылая долгий взгляд в ту сторону, куда убежали те, о ком шел разговор, - что-то говорит мне, что не вырастут они никогда... *** - О чем вы думаете? Алексис вздрогнул и несколько раз моргнул, возвращая себя в действительность. Он сидел в затянутом сумерками зале один; Дени, закончив репетицию (окрыленный предоставленной ему возможностью, он весьма быстро отказался от страховки и, ничуть не боясь, исполнял акробатические трюки под самым потолком кафе), вышел на свежий воздух, а к нему самому приблизилась Жюли, неслышно вышедшая из теней, окружавших сцену. - У вас было очень довольное лицо, - заметила она, присаживаясь за стол. - Наверное, уже видите его на сцене у Зидлера? Алексис, несколько сконфуженный, опустил глаза - к щербатой столешнице и полупустому бокалу, из которого пил, наблюдая за репетицией. - Не совсем, - проговорил он, - так далеко я не стал бы загадывать... - Тогда о чем вы думали? - О... - он замялся ненадолго, глядя в ее лицо, сверкающие в полумраке глаза, - о былых временах. Жюли вскинула брови: - И какими они были? Мягче? Милосерднее? Между ними снова установилась тишина, в которую Алексис уронил свои слова, как тяжелые камни: - Я... не думаю, что они были таковыми хоть когда-то. Жюли усмехнулась мрачно и удовлетворенно, точно он сказал именно то, что она хотела услышать, и чуть отвернулась, чтобы посмотреть на опустевшие, застывшие подмостки. - Люди хотят в это верить, - заметила она, - хотят думать, что жизнь не всегда была и будет таким дерьмом, как сейчас. Кто-то верит в лучшее будущее, кто-то - в славное прошлое... настоящее от этого лучше не становится. Но никто этого будто не понимает. - Людям нужно о чем-то мечтать, - ровно сказал Алексис, - это часть их натуры. - О да, - согласилась Жюли, болезненно морщась, - для этого мы им и нужны. Сказка... красивая история... чувство причастности к чьему-то успеху... кто мы есть, их не волнует. Как и то, что будет с нами после того, как опустится занавес. Алексис подавленно молчал, не зная, что ответить на эту тираду, произнесенную с обреченным, почти гробовым упорством. Жюли, вздохнув, машинальным жестом опустила руку в карман и тихо ругнулась, нащупав там лишь пустоту - из всех запретов, наложенных на ее образ жизни доктором Ламбьелем, она больше всего страдала от табу на употребление табака в любых его видах и от того местами приходила в крайнюю раздражительность. - Вы ведь воспитывались у Месье, так? - Да, - ответил Алексис, радуясь, что разговор как будто свернул в другое русло. - Я и... мои братья. - Братья, - повторила Жюли с непонятным выражением, будто пробуя слово на вкус. - И что же, вы были любимцем? - Нет, - ответил Алексис без особой, впрочем, печали. - Любимцем был третий. Как это обычно в сказках, вы знаете - третий брат всегда счастливчик... - Третий брат всегда идиот. Уголки губ Жюли дрогнули в слабой улыбке, и Алексис, взглянув на нее, не смог сдержать смеха. - Заметьте, я этого не говорил. Жюли как будто порывалась засмеяться тоже, но вдруг стала серьезной, повинуясь пришедшей ей в голову мысли. - Третий - счастливчик... а второй? - Второй? - переспросил Алексис задумчиво, и в голос его проскользнули все-таки нотки грусти, как ни пытался он их удержать. - Второй бежит прочь в поисках лучшей жизни, оставив дом, который стал ему чужим... - А первый? Вопрос был задан не просто так, и Алексис понял это - и ответил, разводя руками: - А первый уходит, когда понимает, что ему нечего больше сказать. Он говорил не до конца искренне и надеялся, что Жюли этого не поймет, но, как выяснилось, недооценил ее проницательность. Она чуть прищурилась, наклоняясь над столом, чтобы оказаться ближе к своему собеседнику, и он содрогнулся, встретившись с ее взглядом - сейчас неподвижным, почти остекленевшим. - Это ведь не все, - произнесла она тихо, - случилось что-то еще, так ведь? - Это не... - пробормотал Алексис, ощущая, что предательски бледнеет и тем самым выдает себя с головой. - Позвольте, я уверен, что ваша история на порядок интереснее, чем моя. Поняв, что не дождется от своего визави откровенности - по крайней мере, сегодня, - Жюли как будто потеряла интерес и к нему, и вообще к чему бы то ни было вокруг нее. Взгляд ее остался захолодевшим, ничего не выражающим, но захолодело следом за ним как будто и самое ее существо; откинувшись на стуле, она заговорила глухо и отрывисто: - Моя история ничем не отличается от других - а сколько их, я и представить не могу. Все они начинаются одинаково, да и заканчиваются, если так судить, тоже... - Вы можете мне рассказать, - предложил Алексис, но Жюли не шелохнулась: - Могу ли я? Он пожал плечами, показывая всем своим обликом, что готов снести все, и она заговорила с безразличием, в котором как будто не было ничего напускного, кроме выражения мертвящего и смиренного: - Моя мать продала меня, когда я была совсем девчонкой - одному человеку, имени которого я не хочу называть. Он подрабатывал постановщиком в Ателье... иногда учил кого-то фехтованию, но по большей части - пил, как последняя свинья, и ввязывался в истории. К его чести, он был человеком благородным, - добавила она не без некоторого удовольствия, заметив, как дрогнуло лицо ее собеседника, - он подождал, пока мне исполнится двенадцать, прежде чем сделать своей наложницей. В глазах Алексиса что-то полыхнуло, и он, стремясь притушить эту внезапную вспышку, допил вино одним порывистым глотком. Жюли как будто по-прежнему ничего не трогало; дождавшись, пока он вернет бокал на стол, она продолжила: - Он много играл и брал в долг, этот человек. В какой-то момент кредиторы начали угрожать, что перережут ему глотку, и ему пришлось уехать из Парижа. Я к тому времени успела поднадоесть ему... и он перепродал меня Мадам, чтобы расплатиться хоть с кем-то из тех, кому он был должен. "У тебя приятный голосок, - так он мне сказал, прежде чем отвести к ней, - может, что-то и выйдет". И да, у меня вышло... вышло выпустить в этот мир чудовище. Она тоскливо огляделась, явно жалея о том, что поблизости не оказалось какой-нибудь бутылки с вином или чем-нибудь более крепким; Алексис смотрел на нее во все глаза, не зная даже, какое определение лучше обладать для обуревавших его чувств - слишком многое смешалось в его сердце в ту минуту, и он неумолимо терялся в этом плотном, стремительном водовороте. Жюли, впрочем, будто и не ждала, что он что-то скажет, да и вообще говорила уже не только с ним, но и с самою собой: - "Ты должна быть благодарна", - так она мне всегда говорила. Благодарна за то, что она не вышвырнула меня, когда дела шли совсем плохо, благодарна за то, что у меня появился шанс выступать перед публикой, благодарна за свою славу, за эту чертову корону... случайный, но оглушительный успех иногда стоит нам большего, чем мы могли ожидать, разве нет? Ее вопрос пробил сомкнувшееся вокруг Алексиса кольцо из оторопелого оцепенения; он хотел было что-то сказать, но Жюли не дала ему этого сделать, поднявшись на ноги и едва не уронив при этом стул. - Я благодарна, - сказала она, опираясь обеими руками о столешницу, нависнув над Алексисом темной тенью, в которой он, как ни странно, не ощутил ничего угрожающего - одну лишь боль, долгое время запертую, готовую выплеснуться через край и отозвавшуюся чем-то горячо содрогнувшимся в его собственном сердце. - Я не зарезала ее во сне, когда убегала... хотя могла хоть попытаться. Вот моя благодарность, о которой она никогда не узнает. Но я с ней сполна расплатилась. Может, она ждала от него осуждения, попытки вразумить, воззвать к ее нравственному облику; но ничего из этого Алексис делать не стал - просто протянул к ней руку в попытке мягко взять ее за запястье, и она отшатнулась так стремительно, будто он поднес к ее коже раскаленное клеймо. Он не успел опомниться, прежде чем она скрылась; ее снова начал душить кашель, и Алексис тревожно прислушался, не упадет ли она на лестнице. Только когда до него донесся звук захлопнувшейся двери, он перевел дух - и вновь позволил воспоминаниям из далекого прошлого захватить его голову. *** - Ты мог бы быть благодарным. Алексис замер и прислушался. Банкет у молодого наследника Пассаванов в честь окончания сезона был в самом разгаре, и Алекс - ныне главная звезда театра Зидлера, - был первым в числе приглашенных гостей. С ним была и мадам Т., его новая покровительница, от которой он как будто не отходил ни на шаг - но все же как-то так вышло, что они с Месье оказались вдвоем в узком коридоре, примыкающем к уборным. Никто не должен был слышать их разговор, и Алексис подумал было уйти, но любопытство, проклятое любопытство, оказавшееся сильнее и совести, и здравого смысла, как будто приморозило его к полу - и он остался на месте. - Благодарным! - повторил Алекс с насмешкой; он был уже пьян, и его ничто не могло остановить. - За что? За то, что вы не скрывали, как предпочитаете других мне? За то, что я мог из кожи вон лезть, но остаться не более чем дворовой псиной, которой кидают кость, чтобы она наконец заткнулась? Даже не комнатной собачкой - эту роль вы давно уже закрепили за Алексисом... - Ты не прав, и мы оба прекрасно это знаем, - прервал его Месье; он старался говорить спокойно, но не мог задавить до конца звенящие в голосе яростные нотки. - Все, чего ты хотел - быть исключительным... чтобы внимание, слава, контракты - все было лишь тебе одному... - А вам казалась блестящей идея превратить меня в лакея, который только и может что подавать пальто вашему любимчику! - воскликнул Алекс и, судя по донесшемуся до Алексиса звуку, с силой ударил кулаком по стене; ни его, ни Месье Алексис не видел, но готов был поклясться, что последний остался стоически недвижим, никак не тронутый злостью своего собеседника. - Теперь можете кусать локти... вы это заслужили... а я, я не должен вам ничего! - Не торопишься ли ты с выводами в отношении человека, который подобрал тебя и вырастил? Позволил тебе оказаться там, где ты есть сейчас? - вкрадчиво спросил Месье, дождавшись, пока запальчивый монолог Алекса подойдет к концу. - Я уже говорил о благодарности, но, похоже... - Пусть Эжен вас благодарит, - выплюнул Алекс презрительно, - его-то благодарности хватит на двоих... или не совсем. - Что ты имеешь в виду? Алексис затаил дыхание. Сердце его замерло - он предчувствовал, что вот-вот окажется посвященным в какую-то тайну, и от этого боялся даже вздохнуть лишний раз, только бы не оказаться замеченным. - Вы любите прикидываться, будто все просчитали, знаете все наперед, - проговорил Алекс издевательски, явно наслаждаясь моментом своего триумфа ничуть не меньше, чем сегодняшним вечером на сцене, блестяще отыграв последний спектакль сезона. - Только ничего вы не знаете. - Просвети меня, - предложил Месье почти кротко, и Алекс заговорил поспешно, будто боясь что-то забыть или упустить: - Давно было дело... не один год назад. Вы уехали с Алексисом на премьеру - помните? Да даже если и нет - никакой разницы. Мы с Эженом остались в "Звезде" одни, ушла даже кухарка... и я наткнулся на него в коридоре. У него опять начался этот приступ. Вы сами знаете, как оно бывает - его корчит, будто в него демон вселился... я бы, наверное, и оставил его как есть, только вот заметил, что он не может дышать. Последовавшие за этим мгновения, наполненные тишиной, показались Алексису бесконечными. - Что? - спросил Месье, и по его голосу Алексис понял, что тот потрясен не на шутку - похоже, Алексу действительно удалось выбить его из колеи. - Он не мог дышать, - повторил Алекс с мстительным удовольствием, - подавился своим языком, бедолага. Уже и синеть начал... никто бы не успел ему помочь, если бы я решил кого-нибудь позвать. Хорошо, что я додумался перевернуть его на живот и приложить пару раз, чтобы он смог вдохнуть... а может, и не очень хорошо? Тут уж не нам судить. В любом случае, когда он пришел в себя, то ничего не помнил. Помнил только я. Он хрипло засмеялся, явно собой довольный; что до Месье, то он не ответил ничего, будучи, очевидно, не в силах и слова вымолвить. - Поэтому, когда в очередной раз будете распространяться о благодарности и справедливости, - припечатал Алекс, делая шаг в коридор, и Алексис еле успел, чтобы не попасться ему на глаза, нырнуть за ближайшую портьеру, - вспомните, что ваш любимец должен мне несколько больше, чем эта роль у Зидлера... но никогда об этом не узнает. Если, конечно, вы не пожелаете ему рассказать... но я надеюсь, что вы не настолько жестоки. - Или ты, - проговорил Месье, справляясь с одолевшей его немотой; самым краем глаза выглянув из своего убежища, Алексис увидел, как Алекс, приплясывающей походкой проходя мимо, пожимает плечами: - Ну что вы? Знаете, когда посвящен это, начинаешь смотреть на нашего Эжена немного... по-особенному. И чтобы я лишил себя этого удовольствия? Я могила! Можете считать, что вот она - моя благодарность. Все честно, как вы и любите! Окончательно приходя в отличное расположение духа и даже начав напевать что-то себе под нос, он удалился, а следом за ним, подождав немного - и Месье; наверное, только крайнее расстройство, в котором пребывали его мысли от свалившейся на него новости, не позволило ему заметить того, что в коридоре они с Алексом были не одни. Алексис, соблюдая всю возможную осторожность, ждал чуть ли не четверть часа, прежде чем отправиться обратно в зал; услышанное надо было осознать, осмыслить, и он предполагал, что бокал вина как нельзя лучше ему в этом поможет. - Что такое? - спросил Эжен несколькими минутами позже, перехватывая его взгляд, и озабоченно потер щеку кончиками пальцев. - У меня что-то на лице? - Нет, нет... ничего, - ответил Алексис, с усилием отворачиваясь. Алекс был прав, черт его подери - смотреть после этого на младшего по-прежнему было решительно невозможно.