haruyo watashi o ikasete

Со школы прошло лет шестнадцать? Не то что бы они общались тогда. Бокуто был влюблен в самого красивого мальчика школы — Акааши, а вот тот как раз общался с Конохой. У Бокуто теперь свой банк, где сейчас Акааши, знает только Коноха, а сам Коноха приходит к Бокуто решать общие дела. У Конохи длинное черное пальто и волосы заправлены за уши отросшими прядями. Он носит перчатки, но оставляет открытой шею. От него всегда пахнет угрозой и безнаказанностью, Бокуто от этого сочетания кружит голову. — Ты был таким хорошим мальчиком в школе, Акинори, — у Бокуто в голосе смешинки, он делает глоток колючего виски. В его кабинете полумрак, Коноха смотрит на ночной город сквозь панорамные окна. — Я был таким, каким мне удобно было тогда быть. А вот твое двойное дно, Котаро, было заметно издалека. — Ага, только что-то никто его не рассмотрел, — Бокуто улыбается широко. Коноха отрывается от созерцания города, поворачивается на каблуках дорогих туфель и скользит задумчивым взглядом по телу Бокуто вниз и обратно, останавливается на глазах. Сужает свои и хмыкает еле слышно: — Люди такие слепые, это удивительно. Он медленно идет к столу, к которому бедром привалился Котаро. — Просто ты слишком глазастый. Коноха подходит вплотную и щурит глаза смешливо и чуточку надменно, Бокуто тянется к его губам, но Акинори делает шаг назад и смеется тихо. Обходит стол, скользя указательным по поверхности, бегло читает строчки на хаотично разложенных бумагах — ничего важного для него и для клана. Коноха поворачивается к Бокуто спиной — к окну лицом — можно подумать, что Акинори так опрометчиво доверчив, но Котаро слишком хорошо его знает. Коноха стягивает перчатки и бросает их на стол небрежно, снимает пальто. Бокуто смотрит на его спину не отрываясь. У Акинори из-под воротника рубашки немного видны хвосты татуировок, Котаро знает, что Коноха покрыт ими почти весь — в добрых традициях якудза. В тех же самых традициях Акинори мастерски владеет катаной — Бокуто видел однажды. Они не доверяют друг другу, потому что знают о себе слишком много. И слишком друг другу подходят. Коноха выдыхает рвано, когда руки Бокуто смыкаются на его талии, когда губы прижимаются к шее — мурашками огненными, расплавленным золотом подкожно. Коноха прикрывает веки и покусывает нижнюю губу в улыбке — заводит руку назад, скользит по бедру Бокуто, сжимает. Горячо. Бокуто с Конохи ведет, ему так нравится все это: заломить Конохе руки за спиной, уложить его грудью на стол грубо, смести за секунду до этого все лишнее с поверхности свободной рукой — и отскочить вовремя от рассекшего воздух в миллиметрах от живота Бокуто ножа Акинори. Котаро приваливается спиной к окну и скалится довольно, Коноха никогда не разочаровывает. Акинори не спеша выпрямляется, садится на столешницу, поигрывает лезвием в тонких пальцах, приподнимает бровь насмешливо. — Медленно. Я почти достал. — Почти не считается, — Бокуто качает головой, улыбка с лица не сходит. — Тебе пошли бы лилии по контуру, — Акинори смеется глазами. — Все равно сожгут до пепла, — Бокуто пожимает плечами легкомысленно и отталкивается от окна. Нож откладывается в сторону, Бокуто не хочет думать, сколько их еще у Конохи в одежде. Он опрокидывает Акинори на стол, расстегивает пуговицу за пуговицей, выцеловывая шею. Коноха ведет коленом по его бедру, боку и облизывает губы. — Каждый раз одно и то же, — Акинори шелестит на грани слышимости с самое ухо. Бокуто прикусывает губу, чтобы не застонать. — Ты будто против, — Котаро подается бедрами вперед, пока еще через одежду. Коноха откидывает голову назад рефлекторно, бьется затылком о стол и смеется больными нотками. — Ну нет. — Все думаю, — Бокуто звенит пряжкой ремня, — почему мы не сошлись еще в старших классах? — Потому что мы не сошлись до сих пор? — Коноха усмехается, приподнимает бедра, помогая освобождать себя от одежды, — да ты и в Акааши по уши был. — А ты в Дайшо, — Бокуто кивает согласно, прикусывает под ухом. — Блять, — Коноха шипит то ли от пальцев Котаро, то ли от слов, — любишь грязные разговорчики в процессе? Бокуто смеется и качает головой. — Дайшо повезло, что он все же тебя избежал. У Конохи на секунду мелькает что-то живое в глазах, что-то живое, болезненное, и так же быстро сменяется самодовольной ухмылкой. — Мстишь мне за Кейджи? — в самое ухо. Бокуто кусает его в плечо — не в порыве страсти, Коноха чувствует и улыбается: один — один. Коноха выдыхает резко, прогибается в пояснице — Котаро напористый, смотрит в самую душу, парализует. У него глаза почти желтые — цвет солнца, цвет счастья. Цвет безумия, цвет опасности. Акинори тихий всегда, а Бокуто привычно срывает тормоза, Коноха напрягается до сведенных мышц в спине, до боли в пояснице и закусывает костяшку пальца с глухим стоном. А после дышит тяжело, загнанно, пока Бокуто не откидывается на спину рядом. — Чтоб тебя черти драли, — Акинори зажимает глаза ладонью, изображение рябит. Котаро смеется хрипло рядом, размазывает влагу пальцами по рисунку татуировки на животе Конохи. Акинори бы оторвал ему руки, но голова кружится. Коноха просыпается до рассвета, судя по бледному свету за окнами. Белая комната, черная кровать — спальная в офисе Бокуто, на случай, когда на работе ночевать приятнее, чем дома. Акинори знает, не в первый раз здесь. Он подходит к окнам, оттягивает пальцем полоску жалюзи — город в бледной дымке еще спит. Бокуто тихо дышит с Токио в унисон. Коноха находит свои разбросанные вещи по кабинету, натягивает брюки, рубашку оставляет незастегнутой. У него внутри что-то скребется острыми когтями и воет на одной отчаянной ноте — алкоголя теперь мало, чтобы заткнуть. Точно уж не избавиться — корни пустило, въелось в ткани. Коноха морщится и бьет легонько кулаком по груди. Искалеченная собственными руками душа не бронхит — не откашлять. Акинори трясет головой и садится за стол, перебирает папки, бумаги на предмет интересов клана — чисто, чисто, снова чисто. Коноху не мучает совесть, Бокуто сам не безгрешен. У него в сейфе Беретта-92 и кокс для себя любимого — Акинори ствол ему сам доставал, и сколько на нем трупов теперь даже не интересно. Коноха вскрывает замок ящика в столе за пару секунд, дергает на себя; внутри ключ, пачка сигарет, зажигалка и пепельница из черного камня. Акинори вздыхает и вытаскивает все содержимое, прикуривает сигарету и перемещается к сейфу — ключ, конечно же, от него. Как опрометчиво, Бокуто. Коноха выдыхает дым и дергает тяжелую дверцу на себя. Беретта и кокс — Акинори усмехается — несколько пачек крупными купюрами, папка с документами. Коноха разматывает веревку. Свидетельство о рождении, свидетельства о смерти обоих родителей, документы на недвижимость, что-то еще в том же духе и… фотография. Школьная крыша, Акааши и Коноха. Акааши натягивает пальцами на нос воротник и смотрит в объектив фирменным этим своим томным прищуром, а Коноха улыбается легко, взгляд куда-то вбок, руки в карманах, лодыжки скрещены — тихое, спокойное такое счастье, потому что весна, потому что небо за спиной бесконечное, синее, и облака ослепительно белые, и жизнь вся впереди… Коноха тушит сигарету о каменное дно. Сидеть на полу у открытого сейфа — не самая удачная идея, но ему откровенно все равно сейчас. Он чувствует себя проигравшим самому себе. Коноха всегда думал, что Бокуто в Акааши до сих пор той самой неизлечимой тоской, которая случается с некоторыми людьми на всю жизнь, но вот теперь держит фото с помятым уголком в чуть дрожащих пальцах и не знает. Акинори никогда в жизни не выдаст Акааши Бокуто, но Котаро мог бы легко найти его сам, если бы хотел. Коноха убирает папку в сейф, ключ закрывает в ящик, но оставляет в пепельнице окурок, когда уходит. В соседней комнате Бокуто смотрит, как сквозь жалюзи пробивается неоновый рассвет. Он слышит все: как скрипит привычно ящик в столе, как щелкает ключ в замке сейфа. Некоторые вещи не нужно объяснять, о них не следует даже начинать говорить. Ни к чему это. Момент упущен вечность назад. Бокуто уже года три как знает, где Акааши. Он не ставит серьезные замки и сигнализацию, потому что не хочет ничего объяснять. Но очень хочет — иррационально и устало — чтобы его услышали.