Фестиваль и последствия алкоголя

      Гитарная установка рокотом бьёт по ушам, пока рыжеволосый шотландец в килте кричащим хрипом поёт песню. Запах виски, марихуаны и цветущей поляны, где у одной из платформ собралась толпа людей. Несмотря на холод летней ночи, ему, как и всем участникам действия, жарко. Поворот, рывок, прыжок и хор припева. Они танцуют под шотландский рок в тусклом свете прожекторов, среди звёзд и редких костров.       Фестиваль с палатками за чертой Лондона, что может быть лучше?       Аллена хватает за рукав девушка — кажется, они в одном лагере — кричит почти в самое ухо, и он чувствует исходящий от неё сладкий запах яблочного сидра.       «Где Лави?»       Он оборачивается, пытаясь найти или рыжий ворох волос, или яркую зелёную серьгу, или высокие сапоги — но ни одной приметы друга не обнаруживает среди пьяных тел. Чёрт. Этот придурок опять с очередной своей девушкой выясняет отношения? Аллен протискивается между людей, стараясь не наткнуться ни на чей стакан с пивом. Он почти интуитивно выходит на дорожку к их лагерю — в темноте не видно даже собственных кед, идёт почти по наитию и надеется, что в траве он не наступит на любителей поспать где придётся. Тут, за пределами толпы, Аллен чувствует, как ему на самом деле холодно, и опускает рукава клетчатой рубашки.       Он хотя бы в ту сторону идёт?       Среди деревьев мелькает огонёк лампы, а там уже видны разноцветные палатки и гамаки со светоотражателями. Их небольшой лагерь, огражденный верёвкой, разукрашен цветными лентами, бабушкиными бусами, колокольчиками и табличками. Есть даже местное животное — коряга-трансгендер Серёга, которому они все вместе придумывали историю. Всего человек десять или пятнадцать, но почти все они незнакомы ему. Единственный друг — Лави, и то его не хотелось собой обременять.       — Кролик, задница ты… — Аллен запинается, видя, как на одном из гамаков его друг с упоением целуется с какой-то дамой и совершенно не обращает внимания на «третьего лишнего» — тут таких любопытных целый фестиваль. — Лави! Там твоя любимая группа играет, и все тебя ищут!       — Друг, ну вот прям совсем не вовремя, — рыжий наконец отрывается от изучения женских прелестей, угадывая Аллена лишь по седым волосам, ведь в полумраке единственного фонаря лица не видно. — Свали в туман.       Музыка разных сцен и жанров перемешалась в далёкую какофонию ночных звуков, таких же гармоничных для этого места, как и пение птиц. Свист и грохот — кажется, начали запускать фейерверки, и теперь по цветным вспышкам можно увидеть очертания кустов.       — Окей, — он даже не спорит, кеды ведут по скользкой деревянной дорожке в другую сторону от той платформы, где он был. Нет никакого желания возвращаться туда, где куча полузнакомых ему людей, да хотелось бы увидеть другие сцены. Лишь у развилки Аллен понимает, что стоило бы взять с собой алкоголь, а возвращаться в лагерь тоже не хочется — ему дали чётко понять, что сейчас не время.       И нет, он не обижен на друга — то, что у него отсутствует личная жизнь, не повод портить её другим. Но на душе неприятно, и даже не из-за Лави, не из-за отсутствия собственной личной жизни или запары на учёбе из-за работы, он сам не понимает почему — просто ощущение настолько паршивое, что хочется напиться в драбадан. Хочется заполнить вдруг образовавшуюся пустоту, пусть даже парами алкоголя.       — Простите, сэр, — Аллен останавливает бородатое тело, улыбается как можно вежливее, мол, смотри, какой я приветливый и позитивный. — Как насчёт того, чтобы я рассказал Вам стихотворение в обмен на глоток горячительного?       Байрон, Шекспир, Блэйк.       Пиво, виски, водка с колой.       Он где-то смог достать пластиковый стаканчик, полный коньяка, и, осушив его, продолжил нести в этом мире прелесть поэзии, почти литра пива и столько же другого алкоголя. За одну ночь Аллен познакомился с большим количеством людей, чем за этот год: инженеры, офисные планктоны, трэвел-блоггеры и даже многодетные родители. Сцены грохотали разнообразием музыки, а его собственное сознание прерывалось яркими картинками.       Шаткий деревянный мостик, скользкая дорога вверх — бард-сцена.       Лестница, помост на холме — фолк-сцена.       Рок — виски.       Техно — абсент.       «Алкоголя у меня с собой нет, но тут есть бар».       В пивнушке много людей, пол скользкий от пролитого алкоголя, мужчина, который притащил его сюда, сам изрядно пьян, и Аллен, пока тот делает заказ, быстро уходит как можно дальше от деревянного домика — он сегодня не хочет ни с кем разговаривать дольше пяти минут.       У развилки дорог у него кружится голова, и он останавливается. Как дошёл сюда — неизвестно.       — Эй, парень, будешь? — силуэт у фонаря улыбается, протягивая самокрутку.       — Что это? — язык ворочается с трудом, но ему стало легче. Аллен пытается сфокусировать взгляд, поймать очертания лица, но то ли он уже слишком пьян, то ли фонарь слепит.       — Узнаешь, — в голосе слышится придурковатая улыбка с восторгом.       И Аллен подумал.       А почему бы нет?       Даже если там травка, это будет далеко не первый раз.       — Вот я и говорю, что вся эта концепция добра и зла полное говно!       Аллен для устойчивости опирается о какой-то столб — несколько раз рука скользит по дереву, прежде чем ему это удаётся сделать — и только сейчас понимает, что он не помнит ни как тут оказался, ни о чём они говорили. Но кивает, отпивает вино с чужой бутылки и с жаром продолжает разговор про «добро и зло». Мир вдруг сузился до этой развилки, освещённой тёплым светом фонарей, не было ничего за пределами круга: ни людей, ни платформ, ни даже музыки. Только он, окружность травы в три метра и собеседник, чьего лица не видно под тёмным капюшоном.       — Вот мне нравится… уф… Мне нравится, что в «Знамениях»…       Зря он сейчас пьёт вино. Знает ведь, что от него потом будет тошнить. Но что поделать, если у его собеседника из алкоголя только оно?       — У-у-у, Аллен, дружище, да ты в говно, — из темноты его выхватывает сильная рука, тащит куда-то в сторону. По ярким рыжим волосам Аллен понимает — это Лави, делает плохую попытку вырваться и вернуться к своему собеседнику, но резко понимает, что они уже каким-то образом оказались возле реки.       — Сам ты… говно, — бурчит пьяный Аллен и чисто из детского упрямства усаживается прямо на траву. И никуда он не пойдёт!       — Эй, вставай. Тебе нужно умыться, — Лави дёргает его за руку — раз, второй, третий, — и усаживается рядом, понимая, что сдвинуть эту пьяную тушу у него не получится.       — Ты смерти моей хочешь, — Аллен кисло смотрит вниз на дорожку, ведущую к реке и покрытую скользкой грязью.       — Да, потому что ты сам набухался! Если уж и идёшь так гулять, то нужно брать кого-то с собой.       — Кого?       — Ну, например, Лоу Фа. Хорошая девчонка, и ты ей понравился.       — Она мне не нравится, — Аллен по-детски упрямо надул щеки.       Кажется, Лави предстоит весёлая ночка с этим взрослым ребёнком. Нужно найти того, кто поможет ему оттащить Ала в лагерь, а уж утром он устроит ему трёпку. Лави встаёт на ноги, оглядывается по сторонам и замечает косички Лоу Фа с вплетёнными люминесцентными лентами — конечно, она девушка, но хотя бы трезвая.       — Эй, Лоу, — девушка вздрагивает от прикосновения к плечу, сжимает пластиковый стакан — с соком — и расслабляется лишь когда видит знакомое лицо. — Сможешь мне помочь оттащить этого придурка в лагерь?       — Какого? — она неловко улыбается.       — Да этого, — Лави указывает рукой за спину — ему думается, что, может, увидев Аллена в таком состоянии, она перестанет по нему вздыхать? — и оборачивается. На месте, где сидел пьяный друг, была лишь клетчатая рубашка.       — Твою… мать.       Трава достаёт до пояса, касается колосками его рук и обвивает лодыжки, мешая идти. Или ему это только кажется? Тело расслабленно, ему почти что весело, несмотря на то, что начало немного подташнивать и укачивать. Ничего. Он сам доберётся до лагеря, когда захочет спать. И не нужна ему рыжая нянька! Найти бы воды питьевой и подождать, пока перестанет мутить.

Возьми меня в путь. Возьми меня в путь, кенгуру. Ну что ж, я готов тебя спутницей взять. Смотри, как Луна чиста. Но чтоб равновесия в пути не терять — садись-ка на кончик хвоста.

      Аллен споткнулся, готов был кубарем полететь на землю, но почему-то устоял. Обо что споткнулся — он и сам не знал, но надеялся, что оно на него не набросится. В темноте ему чудились разные силуэты и образы, возможно, в обычном состоянии они бы его напугали, но не сейчас. Сейчас было весело, сейчас было забавно, так что даже если бы на него набросились с ножом — он бы просто засмеялся.       И где этот чёртов лагерь?       Там наверняка будет питьевая вода.       Голова резко закружилась, лишь в последний момент он успел схватиться за ветку и не упасть. И откуда тут дерево? Шаг в сторону, носок кед упирается в колышек палатки — а вот и лагерь. Кажется, это тот самый хвалёный автопилот, о котором столько раз ему рассказывал пьяный Лави? Он становится на колени, чтобы не упасть, пальцы нервно дергают змейку двери. Одна рука в перчатке, другая без — и где он её потерял? Впрочем, неважно. Внутри спальник — почему-то один, хотя он спит вместе с Лави. Неужели он обиделся и ушёл спать к своей подруге? Ну и ладно. Ну и больно надо. Пусть обижается! Он же не обижался на него, когда послали в туман? Подумаешь, сам пошёл пить. Подумаешь, накурился какой-то дряни.

Возьми меня в путь. Возьми меня в путь.

      — Возьми меня в путь, кенгуру, — Аллен глупо хихикает, скидывает с себя кеды, так и не развязав шнурки, и падает на спальник. Нужно закрыть палатку. Нужно залезть в спальник. Ночью так холодно, что он может заболеть, но… Господи, как же лень шевелиться. Его тело превратилось в каменную глыбу, в изваяние, темнота под веками кружит и пульсирует — поднять руку просто выше его сил. К горлу снова подступает неприятный ком, хорошо, что он смог сглотнуть тошноту, и теперь на языке неприятный кислотный привкус.       Гадость.       Блевать он не станет. Он же джентльмен! Просто немного полежит, потом попьёт воды. И попросит прощение перед Лави.       — Какого хрена?! — голос рычит незнакомой хрипотцой.       Аллен открывает глаза, лениво смотрит на чёрный силуэт открытой палатки. Неужели пьяница, который потерялся и пришел в их лагерь? Или это…       — Кенгуру-у-у, — Аллен придурковато улыбается, в горле снова встала тошнота, но он её упрямо игнорирует. — Возьми меня в пу-уть.

***

      Ночью холодно, утром жарко — так можно описать сон в палатке. За все три дня фестиваля не было ещё ни разу, чтобы он не просыпался ночью от колючего холода — не спасал ни спальник, ни коремат, ни зимний свитер — а утром от мокрой шеи и духоты. Но сейчас было нормально, его не знобило и солнце не светило прямо в глаза, разве что он почему-то спал не в спальнике, а просто накрылся им как одеялом и, кажется, кто-то прижимался к его спине. Неужели Лави передумал и ночью вернулся в палату?       — Блин, Лави, упираться кое-чем будешь в свою девушку! — Аллен недовольно шипит, ногой пытаясь отодвинуть друга — у самого перед носом ткань палатки.       — Во-первых, я не Лави, — звука незнакомого голоса хватает, чтобы он подскочил на колени — места в палатке, видимо, одноместной, было не слишком много для выкрутасов.       — Ты кто такой?!       Вместо ответа на него смотрит пара хмурых синих глаз. Аллен садится — для этого ему приходится сгорбиться, ведь он находится под самой низкой точкой потолка — и видит в меру натренированное тело с чёрным знаком татуировки на правой стороне груди. Голое тело, блин!       — Во-вторых, — продолжает парень, заплетая длинные тёмно-синие волосы в небрежный хвост, — это был Муген.        «Какая мне разница, как ты называешь своего мелкого друга?» — хотел было возмутиться Аллен, но, скосив взгляд вниз, он заметил рукоять… меча? Или что это такое?       — А в-третьих, именно по твоей милости мы оба голые и спали под одним, чужим, между прочим, спальником.       Только после этих слов Аллен замечает, что сидит в одних трусах. Вспоминай, пьяница Аллен! Он жмурится, заставляя память работать, к счастью, как бы он ни напивался, до полной амнезии ещё не доходило. Вот ты пьёшь, много пьёшь, вот ты сбежал от Лави, дошёл до лагеря, залез в палатку, и вот… Кенгуру? Какой, к чёрту, кенгуру в Англии?!       — Мы с тобой… — Аллен скользит взглядом по прессу к глазам. Взгляд, конечно, жуть какой стрёмный, зато красивый, зараза. Даже не так пугает, что он переспал с парнем, как то, что он это сделал по пьяни и не помнит теперь.       Неловко.       — Нет, я бы не стал спать с пьяным Мояши.       Теперь непонятно, он разочарован или чувствует облегчение? Но стыдно было, да так сильно, что он не обращает внимания на странно-знакомое прозвище. Щёки горят кровью, хочется провалиться сквозь землю, стерев даже память о своём существовании. Аллен уже начал догадываться, почему они без одежды и сколько неудобства он мог принести этому человеку. А стыд и голос совести легче всего заглушить агрессией.       — Тогда какого чёрта ты и я без одежды! Ты что, извращенец-вуайерист?       — Ты мне ещё тут попизди, Мояши! — чёлка от бешенства становится дыбом и, судя по разрезу глаз, японец охватывает пальцами рукоять того самого «Мугена».       — Сам ты… Кенгуру!       Очень странно утром видеть трезвыми, прямоходящими и чистыми тех, кто вчера был пьян в драбадан и ползал от одного куста к другому. По пути к своему лагерю Аллен ловил на себе пытливые взгляды «а мы не встречались раньше?», но у него вовсе не было желания продолжать знакомство. Желудок неприятно урчал и ныл от той пустоты, что образовалась в нём после ночного бунта алкоголя в его теле.       Самая вкусная еда в походе — чёрный хлеб с солью и банка тушёнки на костре. Жирное, сытное и горячее — самое то что нужно после того, как твой желудок оказался полностью пустым. Ссадины и царапины неприятно покалывает, чувство вины осело в солнечном сплетении, но есть не мешает. В целом он чувствует себя даже хорошо: голова после попойки не болит, живот не крутит.       — Значит, говоришь, ты спал в палатке какого-то парня, и он ничего дурного с тобой не сделал?       Орудуя двумя палками как хаси, Лави пытается достать с огня свою банку с «завтраком». Конечно, он был очень зол на своего друга и ещё долго ему не сможет простить бессонную ночь с поисками седого тела по всем кустам, оврагам, площадкам и медпунктам, но, увидев друга живым, а главное, уже кем-то побитым, желание убить пропало.       — О да, ночью он был со мной так любезен!       — Мелкий, ты сейчас будешь блевать.       — Я не… бве… уф…       — Сука! Блюй хотя бы в одно место!       — Да я не блю… экхэ.       — НЕ НА МЕНЯ.       — Так терпелив.       — Жри.       — Не хочу.       — Это Энтеросгель. Жри!       — Я не… мф! Тьфу. Меня изнасиловал тюбиком кенгуру!       — И понимающе отнёсся к моему положению.       — Ты обблевал всю одежду и спальник, пидор мелкий!       — Э-хе-хе, кенгуру.       — Сука, убил бы.       — Ещё и одежду тебе дал, — Лави наконец достал банку и теперь пытается открыть раскалённый металл ножом.       Аллен сидит в не-своей чёрной футболке — почти по размеру, так что не такой уж он и мелкий — и не-своих шортах, отмахиваясь от дыма с пеплом, который как назло был направлен на него, куда ни сядь.       — Ага, и поэтому в качестве благодарности я предложил приехать к нему завтра и постирать спальник, который нечаянно вымазал обувью.       — Завтра чтоб был по этому адресу и постирал всё то, что ты обблевал!       — Фу, я брез… Ай! Зачем сразу по голове?! И кто, блин, на фестиваль берёт бокен.       — Прям идеальный мужчина, заботливый, и волосы придержит, — рядом с костром села Линали — она тоже очень беспокоилась за «друга своего парня», но хотя бы не злилась и не кидала на него уничтожающие взгляды, как Лави.       — Ага, — Аллен мечтательно усмехнулся — почти что оскалился, сквозь тонкую ткань шорт чувствуя клочок бумажки с адресом, фамилией и номером телефона. О нет, конечно, этот Канда вёл себя как полный напыщенный придурок, но и сам Аллен был тем ещё муденем — с ним возились всю ночь, хотя могли пьяного и блюющего отправить в ближайший медпункт или вовсе выкинуть в кусты, а он начал ещё и язвить с утра пораньше. Но, чёрт, он давно так не веселился! Даже стыд за содеянное отошёл на второй план, стоило во время их небольшой драки увидеть эти чёрные глазищи. Кто вообще во время драки смотрит так, словно хочет не убить, а трахнуть соперника?       Видимо, тот, кто носит с собой бокен, всю ночь спасает от кардиограммы незнакомца и, засовывая адрес в задний карман шорт, стискивает ягодицу.