Прости, что не был рядом

Всю жизнь у Дина звучит в ушах голос отца: «Береги Сэмми», «Присматривай за Сэмми»... И читаемое между строк: «Умри за Сэмми». Всегда Сэмми, Сэмми, Сэмми, Сэмми… «Это потому что он младший и нуждается в защите» — убеждал себя маленький Дин, но всё больше замечал ту ненормальную теплоту и нежность, которые Джон расточал на Сэма, а иногда наоборот — необъяснимо с чего появляющуюся к младшему строгость, граничащую с садизмом. Складывалось впечатление, что Джон борется сам с собой, то пытаясь наладить с любимчиком самые близкие отношения, то стараясь запихнуть свои горячие чувства подальше, и поставить Сэма на его положенное «солдатское» место в ряд с Дином. Всё это было странно и непонятно старшему ребенку, к которому отец всегда относился как-то… чисто формально и до отвращения безэмоционально. На самом деле, наглядное отношение Джона к Сэмми было лучше любых слов и приказов: Дин рос с твердым убеждением, что Сэмми — самое важное в мире. А врожденные очарование, открытость и любовь к нему этого отзывчивого, толстощекого малыша только усиливали эту веру. Время шло, и чувства Джона к младшему сыну становились всё более трепетными и предвзятыми. Он наотрез отказывался брать Сэма на охоту, как бы тот не просился, не желая подвергать его излишнему риску. А когда Дину удалось убедить отца, что Сэмми готов и справится, их первая же охота превратилась в безумную драму, во время которой Дин отчаянно и безбашено кинулся на амбразуру, чтобы впечатлить или хотя бы обратить на себя внимание отца — безрезультатно, Сэм вообще отказывался стрелять в «невинного» монстра, а Джон схлопотал рану, защищая Сэмми. Дин молился, чтобы такая кошмарная охота была в первый и в последний раз. Дома раненный Джон надолго заперся в ванной с Сэмми для «серьезного разговора». Дин уснул раньше, чем дождался, пока они закончат. На следующее утро Сэмми заметно прихрамывал, и Дин удивлялся и винил себя, что не заметил, когда братишка тоже успел пострадать. Ему казалось, что они с Джоном хорошо там за ним приглядывали и уберегли от травм. Сэм охоту невзлюбил, к тому же давно имел длинный список претензий и разнообразных обид на отца. Но Джон по-прежнему проводил с ним много времени дома, и взял в привычку в такие дни выставлять Дина вон. Дин не понимал в чем дело, но как всегда не мог ослушаться отца. Да и что ему было делать? Упираться в дверях, когда тебя выпинывают? Приковать себя наручниками? Последняя мысль возникла как-то раз из-за этих самых наручников, повисших на батарее, черт знает зачем и для кого. Вечные мольбы Сэма не уходить больше и никогда не оставлять его, разрывали Дину сердце, но он не мог ничего обещать. И вновь торчал на улице и в разных сомнительных местах по два, по три дня, по неделе — в зависимости, сколько было велено. А когда возвращался, Сэм даже не смотрел на него, целиком уходя в свои занятия. Кошмарное открытие случилось ночью, когда Дин проснулся от тихого стона Сэма с соседней койки и запаха отцовского одеколона. Дин напрягся, чувствуя, что они с братом в комнате не одни. Едва слышимый ритмичный скрип пронзил его болью и ужасом в самое сердце и до печенок. Не могло этого быть… Но разве он уже давным-давно подспудно не догадывался? Да, миллион раз да. Только что теперь делать? Вскочить? Крикнуть? Скинуть отца с любимого брата? А он сможет это сделать? Разве он сможет? И Дин остался лежать, как парализованный обрушившимся на него кошмаром-откровением. Совершенно теряя разум, Джон стал регулярно приходить к ним в спальню, когда думал, что старший крепко спит. Но Дин всегда спал чутко, и когда отец находился в их комнате, он лежал в темноте с открытыми глазами, слушая монотонный скрип и тихие вздохи Сэма. Чувство вины, слабости и беспомощности грызло Дина страшным поедом. Он должен был что-то сделать с этим. Но только так, чтобы их не разлучили с папой. А что в таком случае остается? Вмешаться самому? Нельзя продолжать смотреть на происходящее и ничего не делать. Он должен вмешаться. Должен. Должен сделать хоть что-то. Должен. Должен… Продолжая терроризировать самого себя в таком духе, Дин фактически силком заставил себя однажды сесть на кровати, и вытолкнуть в темноте тихое и неуверенное: — Сэр… Все пошлые неприличные звуки мгновенно прекратились, и более страшной тишины Дину еще слышать не доводилось. — Дин. Отвернись к стенке и спи, — прозвучал наконец не принимающий возражений строгий голос родителя, заранее знающего, что возражений и не последует. И Дин действительно лег обратно и отвернулся, чувствуя себя еще бОльшим ничтожеством. Уснуть, само собой, он не уснул, а лежал без сна, роняя скупые слезы ненависти к самому себе, под участившиеся до безумия скрипы и почти что вскрики младшего брата. С той ночи Джон позаботился, чтобы Сэм всегда спал отдельно. Отцу больше не было нужды что-то скрывать, и Дин много раз становился невольным свидетелем, что Джон не просто трахал, а любил его младшего брата. Ненормальной извращенной любовью. И Сэм ужасно стыдился этого, но не сильно возражал, потому что был безнадежно растлен, испорчен и ему нравилось то, что с ним делает Джон. Иногда Дину казалось, что Сэм заглядывается и на него… Но Дин отказывался верить в это, и не потому что не хотел, а потому что знал, что этого не может быть. Ведь Сэмми такой необыкновенный, а он — ничтожество и слабак, который не смог защитить младшего брата. Никто не мог его любить, и в первую очередь Сэмми. Но чем старше становился Сэм, тем более открыто и очевидно проявлялась его заинтересованность братом. И Сэм действительно домогался его, флиртовал, заигрывал… Хотел. И конечно, Дин не смог устоять, сдаваясь при первом же более-менее очевидном натиске, при первом же относительно близком интимном прикосновении и шепоте. Только после их первого незабываемого раза Дин осознал, как же он всегда, все это время, завидовал отцу и мечтал быть на его месте. И понял, почему всегда злился только на самого себя, а не на Джона. Потому что, даже осуждая, Дин отлично понимал отца, и от этого ужасного факта нельзя было отписаться. Он сам до сумасшествия любил Сэма, и ему даже было плевать, что отец сделал из него растленную развратную сучку, для которой не существует ни правил, ни границ. Только любовь и эгоизм. И вскоре уже Дин с отцом оба пожинали плоды своей неправильной любви. Как только появилась возможность, Сэм оставил позади и Дина, и Джона. Джон психовал, устроил какие-то дурацкие сцены и скандал, сравнимый с концом света. Дин переживал разрыв молча и в стороне, смирившись и считая, что ничего другого он и не заслуживал. Конец света для него уже случился, когда он узнал про отъезд Сэма в университет. Они с отцом не говорили про Сэма. Почти никогда не говорили. Но обычно прекрасно понимали друг друга в этом деле и без слов. Джон рассказывал Дину, что ездил проведать Сэмми в Стэнфорд — а делал он это нередко. Но сам Дин так и не смог заставить себя поехать и увидеть Сэмми. Боль была слишком сильная, а чувства слишком уязвимы. «Прости, что меня снова нет рядом, — раз за разом каялся Дин в своих снах перед Сэмом. — Прости, что не был и раньше, когда был нужен тебе. Но ты же знаешь меня… я — ничто. Прости, я знаю, что не заслуживаю ничьей любви, особенно твоей» «Заслуживаешь, — убежденно повторял Сэм в этих снах. — Заслуживаешь, Дин. И я люблю тебя» И его рука мягко ложилась на Сэмюлет, висящий у Дина на груди.