Зайчики

Беги от безумцев, Не беги от проблем, То, что мы называли Солнцем — Есть тепло наших тел ©

— Тебе идёт. Беверли резко обернулась. Отец стоял, прислонившись плечом к косяку. В сплетённых тенях комнаты он казался больше, чем есть. Беверли прикрыла мамины часы. Иногда она брала их примерить, пока отец не видел. Он считал, что взрослые украшения испортят его крошку Бевви, как и прочая новомодная «дребедень». Беверли помалкивала, что все девочки в классе давно прокололи уши и носят клёвые длинные серьги, а у Греты Кин есть часы с настоящим золотым браслетом. Что обычно та внимательно смотрит на циферблат, прежде чем спросить, который час. Ответ всегда один: «Время напомнить Маршлюхе её место». Ох, Грета, не утруждайся. — Прости, папа, — она опустила голову. Мысы его домашних тапок слишком быстро придвинулись к ней, словно он вдруг скользнул по выщербленному полу, как герой диснеевского мультика. Сравнение настолько смешное, что Беверли расхохоталась бы, если б не так сильно сжалось горло. Если б не так хорошо знала своего отца. — Прости, папа, — повторила она чуть слышно. Его рука опустилась ей на запястье, сжала слегка, мешая расстегнуть браслет. — Перестань, моя девочка, ты уже достаточно взрослая для этого. Она знала — что-то не так, ещё до того, как он ударил, панически дёрнулась за миг до хлёсткой пощёчины, натыкаясь спиной на комод. Рассохшиеся пустые ящики взволнованно вскрикнули. Она тоже вскрикнула, рванулась под его расставленные руки в коридор. Ремень достал её уже у двери в ванную. В ванной отец ещё оставил замок. Хлестнул вдоль спины. Беверли распласталась по двери, развернулась, нащупывая за спиной ручку. Она еле могла вдохнуть, да и отец, не мигая, уставился ей на грудь, словно проверяя, дышит ли она ещё, можно ли добавить. Она заревела обиженно и напуганно, прикрывая лицо дрожащими руками. — Подстилка, — отец замахивался снова и снова, удары сыпались со всех сторон, словно её, в порванной на плече и боках сорочке, пропустили сквозь ошалевшую от возмущения толпу. — Это неправда, — отчаянно взвизгнула она. — Неправда! Он замер на миг, глаза, до этого мутные, прояснились и сверкнули раскалёнными углями: — Что, девочка, даже не спросишь, чем ты огорчила папочку? Она выставила руки, слепо толкнула его в грудь, почти не думая, что делает, и неожиданно ей удалось вырваться. Она кинулась к входной двери, слёзы застилали глаза, пальцы всё время соскальзывали с задвижки. — Ну, пожалуйста, — отчаянно прошептала она. Руки отца, горячие и сильные, обхватили её со спины. — Пусти, папа! Она упёрлась ногами в дверь, он даже не дрогнул, удерживая её на весу, попятился обратно вглубь квартиры, и Беверли резко мотнула головой. Затылком ощутила, что попала, услышала хруст и его удивлённое, тихое проклятие, и, господи, какое облегчение испытала, снова падая на пол, не чувствуя его крепкого, душащего объятия. Морозная ночь, опустившаяся на Дерри, одна из тех самых морозных ночей, что предшествуют началу весны, встретила её приветливо. Во всяком случае, обступившая темнота надёжно скрыла, едва она кубарем скатилась с крыльца. Отец, кажется, кричал что-то вслед. Но не бросился в погоню сразу, боялся застудить ноги. Беверли слышала, как они с мамой пару раз шептались в спальне, что виной всему его застуженные ноги, что ему стоит держать их в тепле. Она застыла, словно врезалась в стену. Воздух с шипением вырвался через закушенные губы. Мама ведь умерла. Мама умерла полгода назад. Мама умерла. Мама… Провода, мерно жужжавшие от столба к столбу, тихо звякнули, вопросительно и тревожно. Покрытые инеем, они с самого первого мига, как Беверли вытянулась на снегу, белели в прозрачных зимних сумерках паутиной. Офигенно громадной паутиной. Волосы длинными острыми колючками разметались вокруг головы. Беверли вспорола бы себе горло, если бы шевельнулась так же неловко ещё раз. Шевельнуться пришлось — по снегу прямо к ней точно кто-то шёл. Сквозь завесу мелких сухих снежинок расплывчатый силуэт двигался странно, рывками, не полными жизни рывками мчащихся за корабликом детей, а скорее… Дохлая рыба. Вот что это напомнило. Мелкая дохлая рыбёшка, всплывшая со дна аквариума. Если задеть — пустишь рябь. И чешуя расползётся в стороны, но не полностью, словно под тухлым мясом — прозрачные нитки. Паутина. Пятки Беверли скользнули по шероховатой наледи. Она приподнялась. Мороз жадно лизнул алые подтёки, оставшиеся на снегу, и, довольно похрустывая, вгрызся в её искалеченную спину. — Ну и дела. Сигарета из уголка рта скатилась по вороту розовой куртки Черил Ламоника. Она спихнула тлеющий окурок подальше под ноги и громко выругалась. Беверли не нашлась, что ответить. Она не собиралась жаловаться девчонке, про которую и сплетни-то распускать перестали пару лет назад. Какие сплетни сравнятся с новостью, что Черил Ламоника родила в тринадцать неизвестно от кого? Не собиралась жаловаться ни одной живой душе, если на то пошло, но слепо ткнулась в скрипящую от мороза куртку: — Да меня от этого Бауэрса блевать тянет, зачем они это говорят? Чего им неймётся? — Генри Бауэрса? — Черил откашлялась, всё ещё слишком изумлённая, чтобы отстраниться. — Что он натворил? С ним всё нормально? Эй! То (какой, по сути, пустяк!), что Черил знает Генри, возможно, и Грету, и Бетти, а её, рыжую босую девку в (маминой) старой сорочке — едва ли, отчего-то зацепило. Ну ничего, скоро слухи окончательно расползутся, как слой жира на супе — клейкие, омерзительные, вымажут каждый передающий их рот. Эй, крошка Бевви, открой рот. — Не молчи, подруга, он тебя так? Беверли нехотя повела головой. Уж насколько Генри был задницей, он вряд ли стал бы сплетничать с её сучками-одноклассницами. Она бы заметила, начни они общаться. Уж насколько Генри был задницей, он точно не стал бы срывать с неё одежду и хлестать ремнём. Горло, примерно там, где схватил отец, пульсировало наливающимися синяками. Черил посмотрела на них со странной задумчивостью, задумчивостью взрослого человека, так, что Беверли даже стало неловко, захотелось спрятать лицо или сорваться вглубь Пустоши. Она осталась на месте и потёрла нос. Только заныть не доставало. Черил переступила с ноги на ногу — точно рехнулась, раз вышла на прогулку в такой короткой юбке. Если бы сама Беверли не стояла посреди заснеженного поля полуголая, покрутила бы пальцем у виска. — Знаешь что, подруга? В следующий раз вместо того, чтоб сваливать, возьми что-нибудь тяжёлое и расхерачь козлу башку! Ни один козёл, какими бы словами он это не оправдывал, не смеет творить с тобой такое. Давай-ка шевели пальцами! Черил озабоченно всмотрелась в видную часть дороги. Хмурое выражение на лице, может, испорченном обильным макияжем, а может, и от природы некрасивом, не вязалось с насмешливым тоном: — А ты Генри расскажи. Нет, правда, в конце концов, его это тоже касается. Беверли, послушно перебирая пальцами на ногах, раздражённо хмыкнула. Хороша шутка, нечего сказать. Поплакаться главному придурку школы, попросить подкараулить папочку с дружками и отметелить, в самом деле… отсосать Генри за помощь? Совершенно нелепая мысль, конечно, но почему так потеплело внутри? В блеснувшем луче фар Беверли, с искажённым лицом, перепачканная кровью, продрогшая так, что воздух застревал в глотке, не сразу сообразила, что Черил натянула на неё свою куртку. Она попыталась было возразить, ведь теперь Черил была одета едва ли теплее, но та отмахнулась и прошла к притормозившей машине. — Привет, офицер Бауэрс, — она согнулась, опираясь грудью на дверцу. — Какая большууущая удача встретить вас здесь. Подбросите парочку девиц в беде? Оскар Бауэрс, высунувшись из окна почти до пояса, нахмурился. Без формы, в джинсах и клетчатой рубашке, он теперь ничем не напоминал полицейского. А вот своего задиру-сынка Генри с этими настороженно сведёнными бровями — в разы сильнее. Беверли невольно отступила, и Черил всплеснула руками: — Тебя в наручники надо, чтоб не рыпалась? Офицер, мы при наручниках? — Мне нельзя домой, — Беверли осеклась, сердце лихорадочно плясало в груди. Похожий на полицейского или нет, Оскар Бауэрс оставался офицером, и он не мог не начать задавать вопросы. — В смысле… нельзя под конвоем, папа с ума сойдёт. Уже сошёл. — А бродить ночами одной можно, значит? Это папочка разрешает, — Черил сердито фыркнула. — Вы хоть газеты читаете, глупый кролик? У нас тут Джон, чтоб ему, Гейси завёлся, в курсе, того и гляди комендантский час введут. — А сама-то, — огрызнулась Беверли и едва не хлопнулась в сугроб, когда снова попятилась. — А ты на меня не равняйся, меня хоть сейчас на полставки в полицию, да, офицер? — Несовершеннолетних не берём. Живо в машину. Живо, — офицер Бауэрс швырнул сигарету через плечо и выкрутил ручку печки сильнее. — Обе. — Кролик, слушай-ка, не говори, что видела меня здесь? Пусть сегодня только один из нас побудет героем-спасителем, — Черил покосилась на офицера Бауэрса с усмешкой, годившейся разве что для перепалки с хулиганистым мальчишкой Генри, и никак — для взрослого мужчины. — Ладно-ладно, сэр, но я правда не хочу, чтобы грёбаная, простите, служба опеки снова донимала мою семью, я ведь ничего не нарушила. Так что давайте достанем плед из багажника, в жизни не поверю, что у вас нет пледа в багажнике, офицер, и высадите меня подальше от людей. А ты не трясись так, глупый кролик, забились? Так уж вышло, что Беверли Марш стала последним человеком, которому Черил Ламоника улыбнулась при жизни. *** — Самое время злобной сучке заткнуться. И Грета в самом деле заткнулась. А вместе с ней — и вся игровая площадка. Как после внезапного удара грома, когда вот-вот должен последовать ещё один, сильнее, раскатистее, такой, что сердце оборвётся. Но время шло (шестерёнки в золотых часах размеренно постукивали Грету по запястью), а её свита и ещё несколько ребят — мальчишки на пустующей пока велосипедной парковке, у одного из них, кажется, пропал младший брат — всё так же молчали. Беверли Марш не просто осадила, но и обозвала Грету первой. Первой за сегодняшний день, разумеется, но если бы Грета, чтоб ей, Кин добавила ещё хоть слово о Черил Ламоника, вякнула хоть одно словечко, то впридачу получила бы в свой длинный нос кулаком. Все понимали это. Ни у кого это не укладывалось в голове. Начиная с Беверли Марш. Она выдохнула медленно, только чтобы избавиться от лишней тяжести, увереннее оттолкнуться ногами от дна, рвануться из сточных вод, вроде тех, откуда пару дней назад выловили тело Черил. Хотя бы попытаться не захлебнуться этим дерьмом. Её прерывистый вздох и остальных разбудил. Бетти Рипсом, верная подружка Греты, пискнула и зажала рот обеими руками. — Вон оно как, — Грета прищурилась, оглядывая площадку, распрямила плечи. Кулаки её, у округлой, совсем уже не детской груди и у бедра, сжались одновременно, как будто она схватилась за крокетную клюшку. Грете, как всем королевам, полагалось любить крокет. И казни. — Ну и кто теперь усомнится, что ты никчёмная потаскушка? Заступаться за эту шлюху, эту грязную… подстилку! Никто, кроме тебя, не опустился бы до такого! Верно, девочки? «Верно, девочки, что вы хорошо знаете, каково заступаться за шлюх», — Матерь Божья, Беверли так хотела сказать это до того, как её обступили — неплотно, чтоб учителям показалось, что они болтают. Дружная компания девочек-подростков, не курит за школой, не сосёт в туалете старшеклассникам, а всего-то весело щебечет у фонтана. Разве не умилительная картинка? Решись кто-то из учителей присмотреть за ними на перемене — умилился бы, как пить дать. — Будешь и дальше ноги раздвигать, тебя так же найдут в канаве, как эту шлюху, — наверное, она не почувствовала, как разошёлся позади священный круг (будто кто-то метко швырнул в воду камень). — Завязывай, Кин. Торжество в её глазах потухло мигом, она бегло зыркнула на пустые окна школы и оскалилась, вынужденная развернуться. Генри Бауэрс возвышался над ними на две головы. Девчонок он не бил, все знали, как и то, что у Патрика Хокстеттера, его чокнутой тени, менее суровые принципы. — Она так хорошо отсасывает, Генри? — голос у Греты дрогнул; ещё бы, ведь посмотри на любую девочку Хокстеттер так же плотоядно, как на неё, хоть раз — и та, не раздумывая, перешла бы на домашнее обучение. Грета же не сдавалась. — Маршлюха лучшая в этом? Бауэрс коротко глянул на притихшую Беверли — как же он был похож на своего отца — и равнодушно дёрнул плечом: — Уточни у своего папаши, Кин. Он не сказал этого достаточно громко, но все, кто хотел — услышали. Грета резко дёрнулась назад, врезалась в Беверли. Окинула её диким, бегающим взглядом через плечо и прижала руку там, где успел коснуться Хокстеттер, к юбке: — Мой отец не путается со шлюхами, ясно вам? — Как и я, — пробурчал Генри, и Беверли вдруг стало поразительно спокойно. Почти как от улыбки Черил той самой ночью. Почти как от взгляда офицера Бауэрса, последнего, что он кинул на неё, доставив в больницу, последнего перед тем, как что-то шепнул отцу, примчавшемуся в приёмный покой в заляпанной кровью рубашке и вставленными в ноздри ватными дисками. Шепнул что-то быстро, проходя мимо, словно ткнул тщедушного ботаника, как любил делать Генри. Отец побледнел ещё больше, сделал два шага следом, выставив руку, как если бы собрался возразить, но смолчал. На следующий день он, натужно пыхтя сломанным носом, врезал в дверь спальни Беверли новый замок. — Так который час, Грета? — и ей, чёрт возьми, понравилось, как звонко, как насмешливо звучит собственный голос, понравилось, с каким восхищением уставились ей на спину (ноги и задницу) мальчишки с велосипедной парковки. Грета медленно отлипла от неё, из последних сил не срываясь на бег, когда пришлось протиснуться мимо Хокстеттера. Браслет отбросил на её застывшее, белое от ярости лицо вереницу золотистых бликов. Глупый кролик больше не трясся.