Я тебе не враг...

Предательство – это удар, которого не ждешь Пауло Коэльо

      И он не ждал. Конечно, его отношения с сыном никогда нельзя было назвать идеальными, но он, старый сентиментальный дурак и подумать не мог о том, что родная кровь выстрелит в него из собственного револьвера. Жизнь полна сюрпризов, увы, большинству из них не суждено стать хорошими. Началась революция – народ под окнами кричит, а в ушах у великой империи сейчас стоит звенящая тишина. Он глядит в глаза своего ребенка и чувствует, как из живота течет кровь. Такая горячая и живая… пока еще живая. И боль, но совсем не физическую.       Стоит чуть-чуть перемотать, ведь эта история не о предательстве сына, не о потери власти, не о революции, ну, по крайней мере, не вся. Ведь РИ еще жив, а значит, жизнь еще может успеть принять неожиданный поворот. Хороший или плохой? Как посмотреть…       Нужно было настоящее чудо, чтоб успеть убежать. Он согласен, что поступил как трус, но умирать на глазах у своих подданных было еще позорнее. А вот выжить ему теперь даже чудо вряд ли бы помогло. Империя не надеялся найти помощь, но помощь сама нашла его.       Он и половины не помнит, и не понимает, где сейчас находится. Кровать, темная комната, зашторенные окна, где-то в углу свеча горит. А еще было очень жарко и душно. Была даже мысль, что он умер, в Ад попал, но попытка подняться с ложа закончилась тем, что он упал обратно, ощущая сильную боль в области живота. Нет, значит, жив… пока еще. И никакой это не Ад.       Голова болела, а комната перед глазами кружилась и скакала, но лежать спокойно РИ не мог. Как можно быть спокойным, когда даже не знаешь, где находишься? Он пересиливает себя и снова поднимается, превозмогая боль, закусывая нижнюю губу. Трясущиеся ноги его подводят – он опять падает, только на этот раз не на кровать, а на пол, по пути цепляя стоящий рядом столик, тот тоже падает, как и располагавшаяся на нем вазочка, которая в итоге разбивается вдребезги об пол. Прозвучал довольно сильный грохот, а империя лежала, не имея сил подняться. После удара головой часть сознания его вновь покинула.       Сквозь белый туман он едва различал какие-то слова, кажется, это были ругательства, он почувствовал, что кто-то его аккуратно поднял и обратно уложил. Чувствовал бинты на животе. – Ну, куда ж ты подскочил, друг мой? – это было единственным, что империи удалось расслышать и запомнить. А потом снова темнота. Может быть, на этот раз он уже не придет в себя? Но он пришел, пришел быстрее, чем думал.       Он приоткрыл глаза. По комнате расхаживал человек, ходя от одной стены к другой, держа руки за спиной. Хоть в комнате по-прежнему царил сумрак, да и у РИ все еще кружилась голова, но он сразу же узнал таинственную фигуру. Высокий стан, походка, какой обладал только он, сосредоточенность и незаметность. – Что же это такое? – Российская империя медленно и вдумчиво изучает документ, который ему без лишних слов протянул немец. – Договор о сотрудничестве, – пояснил тот, присаживаясь на один из стульев, – с такой великой державой приятнее дружить, чем враждовать. С вами, уважаемая Российская империя, крайне приятно иметь дело. РИ сначала с недоверием глядит на Германию здоровым глазом, а тот кажется абсолютно спокойным, терпеливо ждет ответа. Империя медленно меняется в лице, улыбается и с одобрением кивает головой новому союзнику… новому другу, а затем берет перо и ставит подпись на документе. – Стало быть, друзья, – произносит РИ, протягивая Германии тонкую кисть в белой перчатке, тот аккуратно ее пожимает, кивая головой. – Друзья, – соглашается тот. И они были действительно образцовыми друзьями какое-то время. Друзья могут заходить друг к другу в гости иногда, вот и Российская империя так поступил. Изначально он зашел к ГИ сыграть партию в шахматы и выпить чаю. Хоть и не планировалось, но после было немного алкоголя и карты, а потом пустая бутылка, пьяные поцелуи и горячие ладони под мундиром главы Российской империи. Он запомнил, что у Германии были острые коленки, но это уже было неважно. А потом бурная ночь и похмельное утро. – Давай договоримся, что этот ошибочный инцидент останется строго между нами. – Конечно, только между нами. Как говорится, все в жизни бывает. Вот только была дружба, а потом не стало ее. И причиной тому стал совсем не внезапный и немного постыдный всплеск пьяной страсти, нет. Это они как-нибудь бы решили. Не стоит забывать, что они, в первую очередь, лидеры двух государств, которые должны думать о благосостоянии своих подданных. Германской империи нужны были земли, так было лучше для его страны, а Российской империи пришлось невольно идти против друга… врага. И так было лучше для его страны. Это политика, и там нет места сантиментам. Но зла они друг на друга не держали, ведь ничего личного – долг. Вот так бывает: были друзьями, а потом раз – уже враги. И зачастую с этим уже ничего не поделать. Но ведь жизнь полна сюрпризов. – Германия, ты ли это, или у меня предсмертный бред? – РИ не то пытался съязвить, не то пошутить, но у него получилась очень жалкая хрипота, за которую можно было разве что пожалеть. – Я… – так кротко отвечает тот и присаживается на край кровати, глядя на старого друга врага . При свете свечи он разглядывает постаревшее с их последней встречи лицо с морщинками, которые говорили, что этот человек прожил целую жизнь. РИ всегда был бледным, как и полагалось аристократу. Только раньше его былая благородная бледность восхищала Германию, а нынешняя мертвенная вгоняла в тоску, – я так рад, что ты пришел в себя, как ты себя чувствуешь? – Если честно, то не очень, – прохрипел в ответ Россия, из груди вырвался сухой кашель, он зажмурился от нахлынувшей волны боли, – и физически… и морально. – Я знаю о случившемся. Все считают, что ты умер, – ГИ аккуратно берет холодную ладонь России в свою и глядит с таким сожалением, что последний хочет зарыдать. Но это лишь минутный порыв, РИ сдерживается, лишь с трудом улыбается уголком губ, стараясь хоть немного сжать чужую ладонь. – У тебя такие руки теплые. Прямо как тогда, – шепчет он, не отводя глаз от сидящего рядом с ним мужчины, – пусть думают. Скоро это станет правдой. – Не глупи, – ГИ качает головой, – поставим мы тебя на ноги, еще 100 лет проживешь. – А смысл? Как правитель я для народа уже умер, как отец тоже. Моя страна развалилась, теперь там новое правительство, новые законы и порядки, все теперь будет по-другому. И кем я в итоге остаюсь? Разве что твоим врагом, любезный, – очередная попытка съязвить, очередной хриплый кашель. – Нет, я тебе не враг. И не хочу им быть больше никогда, – шепот делает обстановку еще более интимной, чем есть на самом деле. Одна фраза, а РИ снова хочет жить, – ты для меня больше, чем друг. Всегда был. И навсегда останешься. Мне жаль, что все так вышло. – Эй, Россия, – произносит уже изрядно подвыпивший ГИ, улыбаясь, – наклонись ближе – я тебе кое-что рассказать хочу. – Мм? – и Россия, гонимый любопытством, наклоняется, но вместо слов его встречает поцелуй. Пока еще он у них первый, короткий и не серьезный, но настоящий. – Эй, Германия, наклонись ближе. Мне говорить тяжело, а я должен сказать тебе кое-что важное, – шепчет Россия, а Германия покорно наклоняется, с любопытством глядя на раненого, не ожидая какой-либо неожиданности, ведь сейчас для них вообще не время.       Российская империя поддается вперед насколько это позволяют силы, и касается своими сухими губами чужих. Германская империя мягко хватает его за плечи, не давая упасть обратно, удерживая.       Если конца не избежать, то лучше все сделать красиво, чтоб потом не жалеть. ГИ думает, что правильнее сейчас и быть не может, а РИ с ним полностью согласен. – Ты поправишься, слышишь? На рыбалку с тобой сходим, у нас неподалеку озеро есть, такое замечательное, скорее бы тебе его показать. И в лес на охоту. Все будет хорошо. – Все будет хорошо… – Все будет…       Он это повторяет всегда, даже сейчас, сидя возле могилы. Раньше он говорил это ему, а теперь остается говорить это только себе. Опускает ладони на белый мрамор, стараясь согреть холодный камень их теплом. В нынешней советской России теперь происходит кошмар, но ему это больше не интересно. Теперь власть в руках сына, а он ушел на заслуженную пенсию.       Теперь все будет по-другому.