Любовь - это не то, что нужно революции

Беснуясь народными массами, полыхая красным знаменем, оглушая звонкими ударами серпа и молота в двери ломилась она — Революция. Бетси, как, к неудовольствию тетушки, почитающей все исконно русское и отчаянно борющейся за права полных имен, любовно прозвали ее в семье, жадно наблюдала за тем, что происходило в стране. Ее юное сердце готово было выпрыгнуть из груди, когда хотя бы толика ее души дотрагивалась до осознания исторической важности момента, до исторической важности эпохи, в которую ей повезло жить. Последнее, впрочем, было весьма спорно… Бетси знала, что происхождение ее семьи, их доходы и собственность — все это подходит под пункты конфискации, изъятия и уничтожения. Собственно, как и тщательно оберегавшиеся семейные традиции, праздники, уклад жизни… Все это так же понимал и отец девушки, однако, признайтесь, кому из нас легко сжечь мосты, оборвав связь не только со своим прошлым, но и с прошлым нескольких поколений семьи, с прошлым целой страны? Семейные реликвии, некоторые ценные вещи, драгоценности — все это торопливо укладывали по тюкам и чемоданам, лишь тогда, когда красные уже плотно поступали к городу. Глупость? Неосмотрительность? Жадность? Трусость? Или быть может, все сразу? Аргументируйте причины подобной задержки чем угодно, до истины мы не доберемся никогда. Нужно было успеть добраться до пристани, нужно было успеть добиться места на отбывающий и, наверняка, уже забитый до отказа паром. Она торопливо следовала за своей семьей, тайно ненавидя тяжесть сумок и политической обстановки в стране. Она остановилась лишь на минуту и, тяжело дыша, пыталась восстановить растраченные силы. Этого было достаточно, чтобы упустить из виду и потерять в сложной запутанности дворов и переулков спешащую процессию своей семьи. Чувство липкого страха овладело ее душой, пока девушка, отчаянно торопясь найти свою семью, молилась о том, чтобы не быть потерянной в этой запутанности людских судеб, что тесно спаянны друг с другом огнем революции. Сердце торопливо забилось от удара неожиданности, но вовсе не от страха и ужаса, когда, минуя очередной поворот, Бетси столкнулась с чекистом. Он смотрел на нее удивленно и ошарашенно. Так, словно у нее было две головы или отсутствовала половина тела. Его разум никак не мог понять, как, осознавая все риски, неся за собой аромат дорогого парфюма, ухоженной аристократичности и монархического благополучия, она, не опасаясь, появилась на улицах, которые услужливо принимали власть рабочих и крестьян. С широко распахнутыми глазами она глядела на него с неподдельным любопытством. — Убьете? — открыто и честно, несколько по-детски и совершенно не задумываясь, спросила она. Хотя, откровенно говоря, все существо Бетси, каждая ее клеточка, несмотря на понимание критичности и степени опасности момента, страстно отрицали возможность жестокой расправы. Почему? Она и сама не знала.Она лишь отметила, что его глаза были глубже океанов, а он сам — безобразно красив в этой поношенной шинели. Его руки невольно потянулись к винтовки, но тут же безжизненно, словно плети, опустились, так и не достигнув цели. — Нет, — пожав плечами, как будто он говорили о совершенно обыденных вещах, ответил он. — Спасибо, — кивнув отозвалась Бетси, кажется, получив в подарок жизнь. — Вы направляйтесь к пристани? — Да, но, кажется, немного заблудилась. — Знаете, а я ведь тоже заплутал, — с многозначительной неловкостью усмехнулся чекист, едва выбравшись из омута глаз собесдницы.— Пойдемте, я провожу вас, — чуть тише добавил он, помолчав несколько мгновений. Они шли по улицам так, будто знамя кровавых преобразований вовсе не бросало мрачную тень на страну. Так, будто после вечернего чая в комнатах стало нестерпимо душно, и единственное, что им было нужно — простор свежего воздуха и милость холодного ветра. — Как вас зовут? — Александр. — А как ваше имя? — Бетси. Он смерил ее удивленным взглядом. — Так зовут меня в семье, — коротко пояснила она. — Никогда не понимал вещей, принятых в ваших кругах. — Вы никогда и не пытались понять. Вы и не пробовали. — А вы не давали возможности. — Но вам, кажется, дозволение этой возможности и не нужно. Вы сами нагло взяли его без всякого разрешения, верно? Он вздохнул, мысленно восхищаясь ее храбростью и упрямой уверенностью. Их разговор, казалось, длился вечность, но вскоре послышался гул людских голосов, мольбы о просьбе принять на борт, сокрушенные рассуждения об ушедшей эпохе. — Поцелуйте меня, — с уже знакомыми простотой и неожиданностью попросила она, когда момент прощания обнял их обоих за плечи так крепко, что следовало торопиться. — Средство выразить благодарность? — Нет, любовь, — покачав головой ответила Бетси, заглядывая в его глаза. О чем она думала? Чем руководствовалась? Кто знает… — Любовь? — спросил он, скептично изогнув бровь. — Я не совсем уверена, но мне почти показалось, что так. — Тогда, я не могу. — Почему? — Любовь — это не то, что нужно революции. А затем он ушел. Ушел, сверкая своей безобразной красотой и оставляя за собой шлейф не испитого и в полной мере не познанного ею интеллекта. И через много лет, находясь в эмиграции, с нежной и щемящей грустью вспоминая глубокие глаза чекиста, она, поразившись абсурдности чувств и всего произошедшего, тихо признается себе: — Да, любовь — это не то, что нужно революции, но любовь — это то, что было необходимо ему.