«плюс» на «минус»

Уинстон замечает его издалека, наблюдает долго, пристально, прожигает горечью желания до костей — у Монти под подошвами стертых старых кед постепенно забивается его собственный невидимый пепел поражения. Уильямс медлит, горячим взглядом позволяет холодку пробежаться вдоль позвоночника парня — такой яркий контраст кружит голову Монти. И внутри, там, где его сердце, обернутое в сталь и железо, что-то с шумным треском ломается, напоминая ему, что он все еще живой. Уинстон совсем не планирует влюбляться в чертову атомную бомбу — находиться с Монти в одной комнате то же самое, что в эпицентре опасного взрыва, потому что, если у проблемного мальчика случится очередной припадок, то первый удар придется на Уильямса. Влюбляться в человека, который, не жалея сил, стер свои кулаки в кровь об твое лицо в вашу первую встречу — вообще идиотская затея, но Уинстон никогда не умел правильно выбирать парней. Де ла Круз, если честно, пугает до чертиков, никогда не знаешь, что у него в голове, но когда его извинения — в этом слове искренности больше, чем когда-либо — теплыми шарфами обвивают горло Уильямса, тот не в силах сказать что-то против. Уинстон не в его вкусе, в общем-то; у Монти кредо — не влюбляться в богатеньких парнишек, которые исподтишка фотографируют его на спортивном поле во время матча и тусуются на таких же отстойных богатых вечеринках, как и они сами, да и вообще, черт возьми, не влюбляться в парней. Потому что он — не хренов гей, и возражать бесполезно. Раньше Уинстону казалось, что Монти не умеет улыбаться — только скалиться, да глазами вызывающе стрелять и едкие шуточки отпускать, а потом разбитыми костяшками перед лицом Уильямса светить, думая, что не заметит. Ему казалось, что у Монти в рукавах его рубашек только озлобленность на весь мир, а в спортивной школьной сумке самоуверенности на каждого хватит, хоть в праздничную упаковку заворачивай и раздавай. Но больное прошлое ожогами липнет к коже, хватает Де ла Круза грубыми ладонями, в голове всплывают горящие чернильным гневом глаза отца и набатом бьется: «Ты — разочарование». Ему бы от этого отгородиться бетонными блоками, да не выходит. Он за плечи себя обхватывает, жмурится пугливо-крепко, едва ли не кричит, а внутри все немеет от боли: груз подобный тяжко одному нести. Уинстон обнимает без вопросов, жмется теплым котом, понимающе глядит в погасшие глаза, исцеляет и зажигает их его заново, потому что Уильямс единственный верит — Монти заслуживает счастья. Уинстон Уильямс — это сочетание зеленого чая с мятной жвачкой, само его имя чувствуется ментоловыми сигаретами на вечно треснувших губах, сладко и обжигающе, аж челюсть до скрежета зубов сводит, и губы кровью наливаются. Монти пытается уверить себя в том, что это последнее, что ему надо. Но у него на лице большими буквами написано: «Не оставляй». Уинстон, по правде говоря, вообще отбитый, раз добровольно шагает в шторм, прозванный Монтгомери Де ла Крузом. Монти грубо толкает его к стене, и Уильямс цепенеет под безумно затуманенным, впивающимся в его душу, взглядом, готовясь к чему угодно, удару, насмешке, вот только Монти его снова удивляет — губами в губы врезается, давит с упоением сильно-сильно, будто нежности совсем не научен, и у обоих сбоит в груди. Они «плюс» на «минус» — наверное, должны сочетаться идеально. Вот только Монти тоже напуган, правда умело скрыть пытается. Оглушительный шум в голове не утихает, Уинстон приходит туда не меньше дюжины раз за ночь; агрессия давно стала лучшим другом, но от Уильямса исходит только нужная все эти годы любовь, совсем непривычная, отдающаяся громкими противоречиями в сердце, но он больше не сопротивляется. Потому что сейчас это ощущается слишком правильно. У Монти глаза цвета опасности и улыбка, способная потопить корабли. У Уинстона во взгляде целая палитра светлых чувств и пальцы, способные унять боль. Уильямс жадно пьет с его губ горький виски вперемешку с грешной кровью; Монти совсем не святой, но для Уинстона — ломаный мальчик с кривым нимбом над головой, которому просто нужно напомнить, Каково это — Парить. Но Монти боится не высоты. Он боится снова упасть. Монти думает, что страдания прописаны ему внутривенно, и заранее решает похоронить себя в чарующих глазах Уинстона, но еще никогда не чувствует себя настолько живым. По вискам Де ла Круза бьет тупое чувство необходимости Уильямса в его жизни, и Уинстон не в силах этому противостоять, потому что ощущает то же самое. Монти харкается кровью, делает последний шумный вздох с терпко-мятным именем Уинстона на разбитых, отзывающих болью, губах, перед глазами — холодная тьма, затягивающая, подобно дыре; он хватается за последние согревающие его воспоминания с Уильямсом. И падает. Уинстон кусает трясущиеся руки, чувствуя, как последние остатки их пропитанных верой надежд на совместное счастье с высокой скоростью коррозируют, а мир собственноручно закрашивается темно-серым мелом. И жалеет, Что не смог стать тем, Кто его спас. В обоих смыслах.