Мы

      Лучи солнца обжигали кожу. Уже полдень, а на небе ни облачка.       «Мама ненавидела солнце. Неужели даже в этот день оно должно светить так ярко», - со злостью подумал Лука, глядя на небо. Он вновь опустил взгляд на абсолютно новый деревянный крест с прибитой к нему жестяной табличкой.       «Я сам виноват,» - он больше не плакал, просто молча сидел на земле и раз за разом перечитывал выгравированные слова. Но чертова надпись оставалась прежней: «Кравчик Софья Ивановна 6.05.1965-6.09.2019».       - Я сам виноват, - шептал он. – Я сам виноват, я виноват. Только я, - он повторял раз за разом ту единственную мысль, что словно осиный рой жужжала в его голове. – Я сам виноват.       Мама. Ком застрял в горле и, кажется, отступать не собирался. Ему хотелось кричать, но все, на что он был способен сейчас, это корить себя прерывистым еле слышным шепотом.       Мама! Он смотрел на горку еще чуть сырой земли, и ему казалось, что его легкие сжали железные тиски. Было трудно дышать. Он хотел сейчас обнять свою маму, почувствовать ее запах – такой родной и такой нужный сейчас, ее теплые руки на своей спине, уткнуться носом в ее пахнущие лаком и средством для укладки волосы, поцеловать в нос и в щеку. Но теперь уже поздно, его окружала лишь пустота. Он физически ощущал его между своими руками. Это чувство его убивало.       «Мамочка, обними меня, ну же!». Но мама больше не ответит и не обнимет. Мама лежит в сырой земле. Мама теперь - только две строчки на раскаленном металле. Лука хотел прикоснуться к ней еще раз и это желание было настолько сильным, что разрывало его на части. Он то и дело касался ладонью еще холодной и влажной насыпи, и каждый раз разочарованно отдергивал ее – это просто земля, а мамы больше нет.       «Прости меня, мама». Сколько он уже тут сидел? Еще не долго. Он не хотел уходить. Он должен быть рядом с мамой. Его мама не любила одиночество, ей так будет легче. «Но мамы больше нет» - и эта неизменная истина с каждой секундой настигала его.       Лука всегда считал: позже извинюсь, позже позвоню, потом сделаю, завтра вместе отдохнем, но это вечное и неизменное позже в один миг превратилось в роковое и безжалостное «Поздно». И в этом он винил только себя.       Рядом прошла какая-то старуха, от которой несло резким запахом сигарет и какой-то гнили:       - Тебе помочь, деточка? – этот неуместный сейчас вопрос, произнесенный каким-то неестественно молодым голосом, только разозлил Луку. Какой я ей деточка?!...       - Чем? – злобно выплюнул он, но увидев растерянность на слишком уж морщинистом лице старухи, продолжил спокойнее. – Просто идите куда шли.       Старуха посмотрела на него с укором и, обиженно поджав губы, пошла прочь, оставив после себя лишь свой отвратительный запах. Наверное, подумал Лука, так пахла бы смерть, если бы была материальной.       Он просидел возле могилы до заката. Было невыносимо душно, и у него болела голова, но так ему было даже легче – если бы он мог просидеть здесь вечность, это было бы неплохим наказанием за его непомерную гордыню….       Тихие шаги остановились за его спиной. Теплая рука погладила его по растрепанным волосам: - Пора уже, темнеет.       Лука встал: - Можно еще чуть-чуть? Ей тут будет одиноко.       Крестный успокаивающе провел ладонью по его руке. Парень снова почувствовал, что сейчас заплачет. - Ну-ну…. Что же это… - он обнял его. Последний раз крестный обнимал его, когда Луке было всего четыре. Тогда он еще жил с ними. А теперь снова обнял. – Да, поплачь.       Лука уткнулся лбом в его плечо и обнял его в ответ. Широкая ладонь гладила его по голове. Крестный ничего больше не говорил – в такой ситуации не бывает подходящих слов, он просто был рядом, и от этого ему становилось не на много, но все же легче. Он не знал, сколько они так простояли, но когда он успокоился, солнце уже полностью спряталось за горизонтом. - Можешь переночевать у нас, – Лука хотел согласиться: парень любил крестного, его присутствие не даст ему упасть в пучину самобичевания и жалости к самому себе, но в его сознании тут же всплыло лицо его стервозной жены – если Лука согласится, она будет пилить мужа целую неделю. - Не нужно. Все равно вряд ли засну. И кот еще. - Я тебя подвезу тогда. - Сам дойду. - Я подвезу тебя. Темно уже. И не спорь.       Крестный был чуть ниже его. В его черных волосах уже виднелись редкие седые волоски. Его глаза были чуть косоватыми, но взгляд всегда был твердым и добрым. Он часто думал, как бы было хорошо, если бы именно он был его отцом. Но при мысли об отце, родном отце, его накрыло острое чувство отвращения. - Ладно.       Когда они сели в машину, Лука понял, что крестный с самих похорон никуда отсюда не уезжал: бардачок все также был открыт, в нем все так же лежали смятые салфетки, его кепка все так же висела на рычаге КПП. Парень наблюдал за ним, пока он заводил машину: его лицо было немного бледным и каким-то осунувшимся. Никогда раньше он не видел его настолько потерянным и печальным, и Луке было больно видеть крестного таким.       В окнах многоквартирных домов уже начинал загораться свет, и ему казалось, что вместе с этим светом на улицу просачивалось тепло и домашний уют. Он резко отвернулся. В его доме уюта больше нет. Его дома никто больше не ждет. - Прости, - бессмысленно. Он уже очень давно перестал понимать смысл таких извинений. Это ничего не меняло, не избавляло от гнетущего чувства вины и не приносило облегчения. Никому. Но он чувствовал, что должен сказать это, даже если смысла в этом не было. - За что?       Он не ответил.       «Ты любил ее?» - этот вопрос крутился у него на языке, но Луке не хватало духу задать его. Ведь ответ был для него очевиден.       Мама всегда говорила ему, что квартира у них счастливая. Номер 77. На 7 этаже. Лука не верил в силу чисел. А вот мама верила. Видимо, напрасно. Мама и в Бога верила. Но что-то он ее не спас. Да и Луке помогать он не торопился, хотя он этого и не заслуживал. Не спас он и умершую в адских муках бабушку – мамину маму. Поэтому, Лука не понимал, почему мама так верила – ведь эта вера не дала ей даже надежды на лучшее. Бессмысленно. Он ненавидел это.       Он боялся заходить. Зайти в квартиру, для него значило разрушить последние иллюзии, беспочвенную надежду на то, что мама все еще там. В детстве мама говорила ему, что если просить Бога о чем-то сильно-сильно, от всего сердца, то он тебе поможет. Обязательно поможет. Не нужно просить у Него мелочей. И чего-то невозможного просить не стоит. Тогда, лежа в кровати пред сном, он просил Его, чтобы мама выздоровела. Чтобы она не уставала так быстро. Чтобы она больше смеялась и улыбалась…. Со слезами на глазах, он просил Его только об этом. Как оказалось, просить бессмысленно: никто его не слышит, – там на верху никого нет. Но сейчас, стоя перед этим последним рубежом, отделявшим его от реальности, он, вопреки всем своим убеждениям, мысленно молил, умолял всех богов, все высшие силы, если они таки существовали, чтобы за дверью его встретила мама. Лука бы все изменил, он бы стал лучше, только пожалуйста….       В соседнем крыле громко хлопнула дверь. Резкий звук вернул его в реальность. За те минут десять, что он здесь стоял, стало еще темнее – замочной скважины уже не было видно. Он прошел туда, где должен был быть включатель, протянув руку, он почувствовал не гладкую глянцевую поверхность, а ребристый и пузыристый пластик прожженной кнопки. - Надеюсь, работает, черт бы их побрал.       Включатель работал – в дальнем конце коридора зажглась одинокая лампочка – остальные, очевидно, выкрутили. Бесполезно. Его это всегда раздражало. Но теперь все это казалось такой мелочью.       За соседней дверью послышались крики. Раньше и за их дверью крики раздавались регулярно. Вечными ссорами они изводили друг друга с завидным постоянством. Луку накрыла новая волна вины. Каким же… мелочным он был! Все эти ссоры, в итоге, тоже не имели смысла! Отношения, с кем бы то ни было, не игра, и в ней нет победителей. И уступать – не значит проигрывать. Если бы он понял это раньше… А сейчас…. поздно – он потерял то, что хотел, что должен был беречь – вот цена его побед. Теперь же он не мог поменять ничего – сожаления и самобичевание – все, на что он теперь была способен.       Той единственной лампочки в конце коридора было достаточно, чтобы различить очертания замочной скважины. Он достал из кармана ключ. В конечном счете, нельзя же вечно стоять под дверью.