Лошадиная река

После нашей последней встречи с Димкой мне стало немного спокойнее на душе, пусть ближе к ночи рисунки всё ещё и пугали своими устрашающими метаморфозами, но вот именно его — Димин — портрет оставался неизменным. Я засыпала с ним в обнимку. Казалось, что это ещё больше сближало меня с моим новым другом. За время нашего недолгого общения, а именно примерно уже как неделю, мы прониклись друг к другу так, словно он мой брат. Родной брат, почти близнец. Даже ни разу больше не ругались, только в шутку, а если мимо проходили очередные задиры, то дружно давали им отпор. Со временем они просто обходили нас стороной и больше не кричали обидные слова в сторону Димки. Мы с ним встречались каждое утро у речки, валялись, болтали, я его рисовала, а он мне читал различные книги, которых у него было столько, что некоторые из них мне даже подарил, потому что они повторялись в его, так сказать, коллекции. Особенно мне понравились книги «Два капитана», «Айвенго» и «Повелитель мух», которые он не успевал мне полностью прочитать, поэтому я не спала пару ночей из-за того, что до утра с фонариком в руках взахлёб проглатывала их истории. Наверное, он скоро разрядится, но под свет свечи вглядываться было некомфортно. Ещё Димка пообещал отыскать среди его домашней библиотеки книгу, откуда он и взял слова той самой песни, которую спел на нашей первой встрече и которая снилась мне. Тем более что в книге рассказывалось про реку, про местные традиции, что еще больше вызывало интерес. Он объяснил, что многие из книг нашёл в заброшенных домах, когда пытался отыскать то, что можно было бы продать на блошином рынке в соседнем посёлке. Небольшая центральная площадь обычно отводилась под торговлю раз в месяц, в самом конце, и люди приносили с собой ковры, пледы и скатерти, чтобы накрыть ими наиболее выгодный и посещаемый участочек. Там они располагали свои сокровища, которыми могли стать и пустая бутылка с поломанным внутри корабликом, а могли стать и вещи, имеющие реальную ценность. Димка же тащил всё подряд: что-то, да продастся. Ведь покупатели также приходили разные: из соседних деревень, а некоторые специально приезжали за наживой из города. Я поняла, что этот мир, в котором жил Димка, совершенно иной, незнакомый мне и непривычный, и что жилось моему новому другу явно несладко. Он мало говорил про свою семью, только обмолвился как-то, что живёт с отцом, и всё. Больше ничего не знала, даже где его дом, хотя выбор невелик: их осталось-то не много, и я подумала, что, возможно, именно тот пьянчуга и является его отцом. Тогда неудивительно, что Димка в свои четырнадцать лет продавал всякий ширпотреб на блошином рынке. Денег у них в семье очевидно не водилось. Я вспомнила про следы на его запястье и про то, в каком состоянии нашла Димку в первую нашу с ним встречу, и мозаика стала сама по себе складываться в голове, откуда всё же взялись все эти отметины на его теле, но почему-то хотелось думать, что я ошибаюсь и в этом виноваты драки со школьниками. У человека должна быть семья, но семья должна быть хорошей. Доброй. Семья, которая будет в случае чего защищать тебя, а не избивать. Да, я надеялась, что мои мысли — ошибка. — Ты чего такая грустная, Соньк? — спросил меня Димка, и я поняла, что уже несколько минут рисую его брови, и он уже становится похож не на себя, а на какого-то обросшего и хмурого Лешего. Мои глаза встретились с глазами Димки: как всегда с искрящейся смешинкой, но то была её тень, потому что постепенно в них стало читаться именно беспокойство. — Да так, — я повела плечом и, стерев ластиком на обратной стороне густое убожество на листе, продолжила рисовать, поглядывая на Димку. Тот сидел напротив меня, примяв подушку из травы, и пожёвывал зубами длинный тонкий колосок. Речка за его спиной бурлила так, что нагоняла на меня тихую панику: будто она о чём-то предупреждала, пыталась мне рассказать, но я не понимала её языка. — Дава-а-ай, колись! — кинул в меня колосок. Он до меня не долетел, конечно. Димка пододвинулся поближе, и его лицо оказалось где-то в полуметре от меня. Почему-то именно с ним мне захотелось поделиться своими негодованием и переживаниями. Ведь он смотрел на меня так выжидающе и серьёзно, казалось, что, если я ему всё расскажу, он не станет надо мной смеяться. Оглянувшись по сторонам, лишних ушей в округе я не заметила и, немного наклонившись вперёд, начала тихо говорить: — Да бабушка от меня совсем отдалилась, — отложила в сторону блокнот и стала оттирать графит на боковой стороне правой ладони. — Вчера вообще… Я пришла домой, а там записка «Ушла к тёте Ларисе, скоро вернусь, Соня. Люблю, твоя бабушка». — Подняла на Димку взгляд. — Вот мне заранее не могла сказать? — А тётя Лариса это кто-о-о? — сощурившись, протянул он. — Да её подружка, — махнула рукой, — живёт где-то здесь, только я так и не поняла, где точно… Ну так вот. Я тоже по ней скучаю, по бабушке. По нашим с ней вечерним посиделкам. По её выпечке. По тёплым рукам. Полностью по ней, понимаешь? Он задумался, на секунду посмотрев в сторону. — Не особо… А я на секунду закатила глаза. Вот что тут непонятного? Хотя, да, у него, скорее всего, в семье вообще не те отношения, да и других он толком не знал. Однако, хоть бы намекнул, что и как у него, хоть бы раз рассказал. Может, неделя — мало для дружбы. А когда должен наступить тот самый момент, чтобы «ещё рано» переросло в «самое время»? Видимо, пока что я не заслужила доверия. Конечно, это нормально, наверное, но… Но было немного обидно всё же. — Эх, да ты тоже со мной ничем не делишься, — снова уставилась на свои руки. Под ногтями скопилось столько грязи, будто я копала землю, и, когда я начала выколупывать её оттуда, то заметила маленькие кусочки то ли травы, то ли водорослей… — Все от меня будто постепенно отворачиваются, — продолжила бубнить, вглядываясь в ногти. — Не говори ерунды, — он схватил меня за пальцы рук, и я резко выдернула их. Меня словно ударило током. Нет, дело было не в том, что я влюбилась в Димку. В книгах часто встречаются описания касаний влюблённых, как удар током. Через меня реально будто прошёл разряд электричества, но тот не подал даже виду, словно только я это почувствовала. — Эт-то… Это н-не — мне стало так неловко от собственной реакции, что я даже начала заикаться. Сглотнув и сделав вдох-выдох, выпалила: — Это не ерунда! Я снова схватила блокнот, а Димка со словами «ну уж нет уж!» забрал его к себе. — Ну что ты хочешь обо мне узнать? А? — откинул его в сторону и, нахмурив брови, сложил руки на груди. — Ну хочешь, не знаю… — Почему все к тебе относятся так плохо? — перебила его. — Ведь я же вижу, какой ты. Какой ты добрый, какой ты смешной порой, какой ты отзывчивый, в конце концов. Какой ты замечательный. Вот что вертелось на языке. Но я промолчала, замявшись. — Блин, ну ладно, — вздохнул Димка и, немного нервно разлохматив волосы, продолжил: — Как тебе сказать… Только пообещай мне, что не отвернёшься от меня? — почти ткнул мне указательным пальцем в нос, и я кивнула: — Зуб даю! — Смотри, а то я как-то так сказал, — направил палец себе на выбитый зуб, — и лишился одного. Я прыснула: — Ой, да ну тебя, — и, покачав головой, начала тянуться за блокнотом, но Димка резко отодвинул его назад. Моя бровь изогнулась, и теперь я глянула на друга с выжиданием. — Ну ладно. Ладно! — Снова вздохнул: — Короче, меня называют шизиком, потому что… иногда… Иногда я вижу то, чего не видят другие. Он уже не смотрел в глаза, смотрел куда угодно, только не туда, явно избегая их. Казалось, что я заставила говорить его о чём-то, во что он сам не верил. О том, что он бы хотел, чтобы не происходило. Хотел бы избавиться от своей судьбы, но она уже нагнала его. — Например? — Ну, например, заброшенные дома, — кивнул в сторону деревни, — иногда вижу такими, какими они были раньше: живыми, с их семьями, которые смеются или же плачут. Книги, — посмотрел на свои ладони, будто в них что-то лежало, и нахмурился, — будто иногда передают мне что-то от своих хозяев. Слышать такое было необычно, но, встречаясь со странными явлениями каждый день, у меня даже мысли не проскользнуло, что он говорит неправду. Наверное, эта деревня странным образом влияла на всех, кто здесь находился. Даже на меня. — Их энергию? — предположила я, и он, наконец, поднял на меня глаза. — Энергию? — переспросил, будто очнувшись. — Да, наверное, её, — кивнул. — Я не знаю. Я касаюсь их — и всё, нет меня, понимаешь? Не я больше в себе, а кто-то другой — хозяин этой самой книги. Я чувствую его гнев, скорбь или слёзы от радости, — его лицо в какой-то момент скривилось в горестную гримасу и тут же стало обычным. — Может, эти слёзы капали на обложку… Я без понятия, понимаешь? Иногда я слышу голоса, — зарылся пальцами в волосы. Говорить ему явно было не по себе и сложно, а я бы и хотела избавить его от этого мучительного диалога, но почему-то мне думалось, что ему он просто необходим. Поэтому я просто слушала. Внимательно. И он продолжил, глядя не на меня, а сквозь, вспоминая прошлое, которое до сих пор его преследовало: — Как-то раз я беседовал с кем-то через стенку у себя дома. Отец спал, это точно не он разговаривал со мной, да и голос был детским. Какой-то маленький мальчик. Потом отец проснулся и наорал на меня за шум, а я сказал, что просто делал уроки и стих учил вслух. Вроде, поверил, — едва заметно пожал плечами, выдернул очередной колосок и вставил в зубы, после часто-часто его пожёвывая. — Ужасно, — только и смогла ответить я, но, поняв, что он может не так воспринять смысл сказанного мною слова, решила уточнить: — Прости, ужасно интересно. Это так необычно… — Да, — хмыкнул он, а колосок задёргался: вверх-вниз, вверх вниз, — одноклассники тоже считают, что это необычно. Что это странно, я правда странный! — повысил голос, и из открытого рта выпала травинка. — Но я ничего не могу с этим поделать. Я боялся, что если расскажу тебе, ты тоже перестанешь относиться ко мне нормально. Ведь я и так ненормальный! — последнее он промычал куда-то себе в ладони. Мне стало жутко от того, насколько ему было тяжело. — Это не так, Дим! Ты, знаешь, какой? — я почти решилась произнести те мои мысли вслух, как тут же Димка меня прервал: — Ну, какой? — посмотрел мне в глаза. В его же я заметила застывшие слёзы, которые он усердно пытался сдерживать. — Я бешеный. Я чуть тебя не зарезал тогда. — Забудь, — отрицательно покачала головой, — ты просто испугался. А теперь я вот, — всё же дотянулась до блокнота и показала ему последние изрисованные листы, — смотри, тебя рисую. Только тебя, понимаешь? И пусть тогда я тоже испугалась, но сейчас уже совершенно не держала на него зла. Тот Димка даже Димкой ещё не был. Даже Димой. Даже Дмитрием. Он никем для меня не являлся. Точнее, являлся, только не кем-то, а чем-то: острым лезвием ножа и безумием во взгляде. — Знаешь, я не вижу своего лица на твоих рисунках, — горько усмехнулся он, скользя по ним взглядом. — А на тех, что ты мне показывала раньше, я вижу странные вещи… — Какие? Облизав губы, он громко выдохнул через нос, прикрыв ненадолго глаза. Затем потёр лицо руками. — Мёртвых кроликов, а ещё лошадей. — Моё сердце судорожно забилось. — Гнедых и тоже мёртвых. Знаешь, что означает «гнедой»? Я как-то прочитал в одной из найденных книг… В этот окрас входят различные оттенки, но один из них — кроваво-рыжий. «Кроваво» — очень подходит к тому, что именно я вижу. Хотела бы я избавиться от своих видений, особенно сейчас я хотела этого очень сильно. Лучше бы мне его история показалась просто странной, просто из разряда «мифы и легенды», из разряда «подруга моей подруги рассказала…», но она не такая. Она о том, что на самом деле происходили жуткие и необъяснимые вещи и, самое удивительное то, что она связывала нас с Димкой намного сильнее, чем он мог себе сейчас представить. Он даже не догадывался об этом, но признаваться, пока я хоть немного не разобралась в том, что творится с нами, мне не хотелось. — А как одноклассники узнали? — я слегка перевела тему. Димка будто даже немного обрадовался, чуток улыбнувшись, но ответил снова с грустью в голосе: — Однажды папа пришёл в школу и начал ругаться матом на всех учителей, говоря, что его сын — шизофреник и что это из-за них. Что они задают слишком много домашки для моих мозгов, что школа вообще не сдалась мне, ведь я — тупой, — коротко выдохнул. — А потом учителя пожаловались ему, что иногда я куда-то будто улетаю. Витаю в облаках, а в туалете говорю сам с собой, и что даже ученики это слышали, — начал кусать губу. — Учителя пожаловались при всех — и при мне: я как раз зашёл в самый «подходящий» момент, знаешь, как в книгах бывает. Вот, а я — как главный герой-неудачник. — Это не так, ты не неудачник, — успокаивала его, стараясь говорить ласково, но у него всё же по щеке маленькой горошинкой потекла слеза. — Может, у тебя просто дар? — предположила я. — А может, я просто шизик? — смахнул рукой слезу и опустил взгляд. — Знаешь… — начала я, вспомнив некоторые неприятные ситуации в лагере, которые происходили между мной и парочкой ябед, затесавшихся в наш дружный круг. Их ещё потом пришлось задабривать, чтобы помалкивали. — Меня как-то тоже ребята одни звали сумасшедшей. Потому что я сбегала по ночам к бабушке в деревню. И знаешь, пусть я буду сумасшедшей, но буду видеть бабушку, чем вовсе её не видеть. — Спасибо, — наконец уголки его губ поднялись вверх, и эта улыбка была уже не горестной и не таила в себе страхи и злобу, она выглядела искренней, добродушной. Такой же, как и человек, сидящий напротив меня и аккуратно перебирающий складочки на ткани моего сарафана. — Пожалуйста, — я тоже улыбнулась. — И вообще, пойдём со мной, — кивнула в сторону дома и встала, отряхивая подол. — Пойдём-пойдём, — поманила Димку, и тот тоже встал на ноги, непонимающе глядя на меня, — я покажу тебе наших кроликов, и ты удостоверишься, что они — живые. Пока мы шли в направлении бабушкиного дома, чувствовалась поразительная лёгкость в районе груди. Димка снова шутил, я снова смеялась, и наш серьёзный разговор на берегу Лошадиной реки плавно перетёк в пустую болтовню. Я рассказывала ему про лагерь: про то, что первое пришло в голову. О том, какие праздники нам там устраивали вожатые; как я искала банки сгущёнки, зарытые в лесу, словно они — мины, а я — сапёр; как мы все дружно придумывали сценки и девизы отрядов. Димка слушал и каждый раз поражался тому, насколько насыщенная программа у нас там была. Он сказал, что ему толком нечего рассказывать, но я знала, что он наверняка таит в себе ещё много чего интересного, просто сейчас уже устал, да и мне больше до слёз доводить не хотелось. На моё сказанное вслух желание сгонять в лагерь он предложил сделать это вместе, и я с радостью согласилась! Вдвоём наверняка будет интереснее и не так страшно. Вот же забавно как: раньше так не боялась, как сейчас. Не дойдя до дома, я вскрикнула из-за оглушающего лая собаки, которая преградила нам путь на узкой тропинке. Димка начал размахивать палкой, подняв её неподалёку, и отгонять огромную злющую дворнягу. А я оцепенела. Страх охватил меня с ног до головы, челюсть стала отбивать чечётку, и даже крикнуть не получалось — голос будто пропал вместе с адекватными мыслями. — Пшла вон! — Димка замахнулся на шавку, а та в ответ чуть не кинулась на него, но, когда я начала шептать «уйди», замолкла и преспокойно ушла по своим делам. Интересно, совпадение ли то, что она скрылась тогда, когда я стала бормотать слова, или же всё-таки и правда именно они на неё так подействовали? Да я прям повелитель собак. — Спасибо, — еле выдавила из себя. Дрожь зубов передалась всему телу и пробежалась по нему, словно я — та самая бурлящая река. — Ты что, настолько боишься собак? — удивился Димка и подошёл ко мне. — Она, видать, сама нас испугалась, — усмехнулся, но, видимо, заметив, что мне не было смешно, продолжил: — Я её часто встречал в заброшках, так она всегда была самой ласковой псиной, как мне кажется. — Что-то я не заметила, — я прошла мимо него и слегка обернулась. Он отбросил палку и догнал меня. — А почему ты их боишься? А что ещё боишься? — начал тараторить, идя рядом. — Не знаю и не знаю, — пожав плечами, обняла себя за локти. — Я и кошек уже не особо люблю. А ты? — обратилась к нему. — А я всех люблю, — дёрнул бровями. — Даже змей? — не поверила ему. — Даже их, — кивнул, а затем задумался. Тишина между нами натянулась, как гитарная струна, и Димка вдруг спросил, словно понял, что меня сейчас нужно отвлечь: — А ты знала, что ядовитых змей в три раза меньше? Вот это вопросы. — Это ты меня так успокаиваешь или прививаешь к ним любовь? — посмеялась я. Да, его глупые вопросы и правда успокаивали. — И то, и то, — он замедлил шаг, снова задумавшись, на этот раз — показательно схватившись за подбородок. — Так вот, — щёлкнул пальцами в воздухе и снова ускорился, — а ещё есть змейки размеров в десять сантиметров, прикинь? — Фу, это уже черви какие-то, — представила я. — Ага, похоже, наверное. Это я тоже прочитал в какой-то энциклопедии… — Ну кто бы сомневался. — А вот, кстати, черви могут достигать огро-о-омных размеров. — Не зря я и их недолюбливаю, — моё лицо непроизвольно скривилось. Перед нами показалась крыша, а затем и дом. — А вот мы уже и пришли! Мы подошли к калитке, я отворила её и, встав перед Димкой к нему лицом, улыбнулась. Я была рада, что привела в гости друга, а ещё что он увидит красивый бабулин дом и сад. Цветы в саду будто тоже ждали этого и словно специально распустились посильнее и стали ярче. Но Димка нас с ними озадачил: — Вот это бабушкин дом? — скептически изогнул бровь. — Ага, — не поняла я, но на всякий случай спросила: — Красиво тут, правда? — Красиво? — пробормотал под нос. — Ах, да, — кивнул. — Ничего так. Немного запущено, но… — повёл плечом и закусил губу. Что? — посмотрел на меня. Видимо, на моём лице отображалось всё моё негодование. Я думала, Димка будет в восторге, а он «ничего так». — Нет? Ладно, наверное, я думал, у тебя дом будет хотя бы как наш, то есть лучше раз в сто, но не такой… — Ой, мне уже хочется посмотреть, в каких хоромах ты живёшь, — сказала я с сарказмом и, развернувшись, пошла по тропинке между грядками, махнув рукой следовать за мной. — Пойдём в сарай. — Он послушно двинулся вслед, а когда подошли, я открыла дверь и, обойдя помещение, разглядывая кроликов, указала на них рукой: — Смотри, какие лапочки. Хочешь покормить?  — Знаешь, Сонька… — он стоял на пороге сарая и не двигался с места. В его глазах читалась тревога. — Я и сарай вижу заброшенным. А самое дурацкое: для меня тут нет никаких кроликов. Даже мёртвых.