Не сработало

Ники десятки раз видел, как Хант заходит с улицы и отряхивается, будто ньюфаундленд, а дождевая вода летит с одежды и длинных волос крупными брызгами. Казалось, тот знать не знает о существовании зонтов. И, однако же, именно сегодня он где-то раздобыл белый зонт-трость и сейчас шагал по гостиничному коридору с ним наперевес, оставляя на ковре цепочку темных пятен. «Хорошо, хоть не белую лошадь притащил с собой и не корову», — с некоторой злостью подумал Ники. В его мире не существовало примет — только цифры. Проценты по кредитам, время круга, длина трассы, скорость, результат… Приметы не работали. Только знания, умение и подготовка. А вот дед счел бы зонтик плохой приметой. Он был человеком старой закалки, в его детстве присутствовали Крампус и Касмандль, а во взрослой жизни — сглазы и черные кошки. Он бы шарахнулся от Ханта как черт от ладана, обложив отборной бранью. Впрочем, тут Ники деда понимал. Хант частенько вызывал такое желание и без белого зонтика в руках. Взяв левее, Ники постарался сделать вид, что не заметил, кто идет навстречу, но Хант уцепил за рукав. Взгляд его оказался на удивление трезвым. — Что, зонтик не понравился? Как только догадался. — Это не мой. Поклонница всучила, «чтобы не промок». Ты же не веришь в приметы, Лауда? — Не верю. — Ники вскинул голову. Раз уж разговора не удалось избежать, отмалчиваться он не собирался. — И правильно, — неожиданно покладисто кивнул Хант. — Но если вдруг станет не по себе, заходи. Моя кровать к твоим услугам. Ники не счел нужным ответить, надеясь, что его взгляд достаточно выразителен.

* * *

Он действительно не мог уснуть. Это было странно — ведь Ники выполнил все правила своего распорядка: легко поужинал, прогулялся, рано лег. Номер не отличался ни духотой, ни излишней прохладой, сюда не долетало громких звуков, но будничный шум жизни отеля изгонял тишину, убаюкивал и укачивал. И, тем не менее, сон не шел. Ники встал, сходил в туалет, выпил воды и устроился лицом к стене. Навалилась полудрема, предшественница забытья. Сознание уплывало, когда в голове молнией вспыхнула мысль: а если шины подведут? Занос на мокрой дороге, удар, взрыв, столб пламени… Северная петля. «Зеленый ад». Нюрбургринг. Смерть. «Глупости, — сказал он мысленно. — Я буду осторожен. Все будет хорошо». Картинка не уходила. Он видел, как бегут к горящему болиду маршалы и пилоты, как вытаскивают из кокпита то, что уже не походило на человека, слышал истошные крики, чуял запах гари… Мозг играл с ним грязные штуки. Сердце заколотилось, и наверняка подскочило давление. Отличная ночка перед гонкой. Ники сбросил одеяло, полежал. Вспотевшее тело быстро продрогло. Он натянул одеяло обратно до самых ушей, свернулся калачиком, как в детстве во время болезни, постарался не думать ни о чем… …Пламя, и дым, и едкий запах горящих внутренностей машины. Горящего человека. — Черт. Он сел на кровати, обхватив руками голову. Волосы под пальцами тоже оказались неприятно влажными. Страх делал человека липким, воняющим. Жалким. — Так мне никуда не уехать, — в пустоту произнес Ники. Он посидел еще немного, потом поднялся, взял одеяло, вышел из номера и постучал в дверь десятком футов дальше по коридору. Хант открыл быстро, как будто ждал. — Можно у тебя переночевать? — спросил Ники, глядя в сторону. Он не любил проигрывать. Хант молча посторонился. Когда они улеглись — вдвоем на слишком узкой кровати, — Ники подумал, что Хант сейчас, должно быть, долго не угомонится, будет донимать пошлыми намеками и тупыми шутками, которые, тем не менее, часто достигали цели. Идя сюда, Ники рассчитал, что максимум, до которого он готов дойти в погоне за спокойным сном, — взаимная мастурбация. Хант обладал привлекательной внешностью, но заниматься с ним сексом на постоянной основе было все равно, что играть в футбол ручной гранатой, при каждом ударе надеясь, что пронесет. Однако Хант лежал неподвижно и молча, а его глубокое ровное дыхание усыпило Ники так же незаметно и прочно, как колыбельная, напевавшаяся в детстве.

* * *

— Утра, — сказал бодрый и довольно мрачный Хант, когда Ники открыл глаза. — Выметайся из моего номера. Только сплетен на твой счет мне не хватало. — Они не на пустом месте появились, — Ники сгреб свое одеяло. Он отлично выспался. — Ты сам немало натворил, чтобы о нас насочиняли историй. Спасибо за ночлег. — Обращайся, — хмыкнул неожиданно повеселевший Хант. За окнами лил дождь. В Нюрбургринге начиналось 4 августа 1974 года. Не самый удачный день для Ники Лауды.

* * *

— Черт, — сказал Ники. — Вот черт. Он не любил непредвиденных неприятностей. — Что? — спросил за спиной голос Ханта. — Смотри-ка, у тебя зеркало треснуло! Не вынесло вида твоей унылой физиономии? За прошедшие два года они окончательно стали соперниками в глазах общественности. В том числе благодаря и вот таким замечаниям Ханта. — Форгьери неудачно уронил ключ. — Ники был не расположен шутить. Зеркало, конечно, заменят, но… Он просто не хотел ехать в этой гонке. Она была опасна. Нюрбургринг был опасен. И дело не в приметах. По такой трассе просто нельзя гонять при влажной погоде, процент риска слишком высок. Почему никто, кроме него, это не понимает? — Пойдем ко мне? — предложил Хант и, прежде чем Ники успел отказаться, добавил: — Как в прошлый раз. В прошлый раз ведь подействовало. И он был прав. Ники мог долго раскладывать произошедшее по полочкам, находя объяснения, но не мог не признать — подействовало. — Ладно, — кивнул он. И, направляясь вслед за Хантом, джинсовая задница которого так и маячила перед глазами, вдруг подумал, что, может, имеет смысл сегодня зайти дальше? Снимать сглаз, так уж по полной. Хант не был бы Хантом, если бы отказался.

* * *

— Как настроение? — спросил он утром, не изменившийся ни на йоту. — Нормально, — ответил Ники. — Если не верить в мрачные предсказания. — А ты в них и не веришь, — напомнил Хант. — Но даже если бы верил — сегодня ночью мы разбили их все. Силой моего… — Пойду я, — сказал Ники. — Дел полно. 1 августа 1976 года вступило в свои права.