***
- Так, когда вы приехали? - Сегодня, где-то в десять вечера. - Да в десять, - подтверждает Люси. - Ты приехала с родителями Рами? - Ага, - кивает девушка. – Мои приедут только через неделю. У папы какой-то важный отчет, - она пожимает плечами. – И поэтому пока, я поживу у Рами. - И вас это не смущает? - А должно? – вопросом на вопрос отвечает Малек. - Наверное, нет, - пожимаю плечами я, думая о том, что не смог бы, как Рами, привести домой друга и сказать, что он пока будет жить с нами. Точнее со мной. В одной комнате. Мы шли до К. пешком, (ночью на велосипеде было ездить опасно, велик шанс наткнуться на какую-нибудь ветку или камень) и хоть так, дорога занимала дольше времени, шли бодро, обмениваясь шутками и последними новостями прошедшего в разлуке мая. В Б., на север Италии, где мы все втроём проводили время приезжали только летом и иногда на рождество. В остальное же время отец возил нас по всей Европе, вслед за археологическими открытиями и научными докладам, а одно время, мы даже жили в Нью-Йорке. Люси, была дочкой журналиста, и все время, кроме лета, жила в Лондоне. Туда же переехала семья Рами из Египта. И, наверное, мы бы, никогда не познакомились, если бы не городок Б. и любовь родителей к гостям. Каждое лето папа устанавливает в саду, под огромным деревом стол, а мама созывает всю округу на чай и персиковое варенье. Они любят это; узнавать новое от очевидцев событий, мастеров своего дела, экспертов по различным вопросам. На удивление, мне же крайне трудно дается общение с новыми людьми.***
В К. было шумно. Уже на подходе к городу мы слышали музыку, которая играла на устроенной Гвильямом вечеринке. Он был старше на добрых, и совсем не заметных для нас, пять лет, жил в К. и был безусловным ценителем современной музыки. Гвил много путешествовал, но всегда возвращался летом на север Италии. Он говорил, что лето нужно проводить в лучшем месте на земле – дома. Но не смотря, на всю романтику его слов, я думаю, что Ли лукавил и был, как и все, слегка тщеславным. В К. им восхищались, обожали его искреннюю романтичность, звали на праздники и за столом всегда сажали ближе к хозяевам, и было совершенно не реально пропустить вечер танцев, который он устраивал – это не могло не подкупать. - Вон там, свободный столик! – Рами пытался перекричать здешнюю толпу. - Садитесь. Я принесу выпить, - пара кивнула и оставила меня одного. На таких вот вечеринках, алкоголь не продавали, по сути ничего не продавали – официально. А за гранью закона, в тени, всегда стоял небольшой фургончик, где выбор был скромный, но тем ни менее он был. Взяв три пластмассовых стаканчика пива, я вернулся к друзьям, которые были уже не одни. - Привет! – прокричал организатор этого вечера, обращаясь ко мне - Привет, обманщик, - поставив стаканчики на столик, я подал ему руку. Тот самый тонкий лед. - Посвящение в лето, как я вижу, прошло удачно? – Люси интенсивно закивала. - Посвящение в лето? – подал голос незнакомец. Я посмотрел на него впервые, с того времени, как подошел. Он был немного выше и крупнее меня, с расстёгнутой по грудь гавайской рубашкой, из-под воротника которой виднелась линия загара. - Каждый год, эти двое, - принялся объяснять я, - устраивают мне катарсис в двенадцать ночи и называют это посвящением. Я именую это «на один год ближе к могиле». Джо кстати, - и первый протянул руку. Люси, радеющая за мои взаимоотношения с людьми, улыбнулась. От этого, я почувствовал себя увереннее. - Бен, - он улыбнулся, самой обычной, рядовой улыбкой и протянул руку в ответ. А я потом, очень долго вспоминал именно эту, его первую, улыбку; когда губы не растягиваются, а лишь слегка поднимаются уголки, выражая щеки, а глаза молниеносно сканируют тебя с головы до пят, что-то выясняя. Словно хищник на охоте, выбирает жертву помясистее. Да, я чувствовал себя, в ту ночь, не доготовленной едой, которую принесли на стол к критику: Вот сейчас он попробует и выплюнет! – Приятно познакомится! Будем? – и он протянул свой стакан к моему. - Будем! – прокричали все, чокнулись и отпили добрую половину стакана. От смущающей ситуации, я чуть не выпил залпом весь. - Так как вы двое познакомились? – Люси первая поставила стаканчик на стол. - На его выставке. - Ты художник? Люси всегда были интересны новые люди, то чем они занимались, как жили. Но она никогда не спрашивала лишнее, не лезла не в свое дело и была крайне учтива, тем ни менее оставаясь искренней в своем интересе, даже в разговорах о погоде. В этом она чем-то напоминала моих родителей, возможно именно поэтому, на устраиваемых обедах и ужинах, из-за стола она уходила позже других гостей. - Фотограф. Бен улыбнулся. Как мне показалось, смущенно. - Это потрясающе! – воскликнула она громче, чем того требовало расстояние. – Мне немного неловко, но ты не мог бы мне показать пару приемов? Рами подарил мне фотоаппарат еще в прошлом году, а снимать на нем, я так и не научилась… - Что может быть проще? Он был невероятно добр с нами, хотя явно был старше. Как Гвил или даже хуже. - Правда?! Это великолепно! Я… - она неожиданно замолчала и все в удивлении уставились на нее. – Моя любимая песня! – она подпрыгнула на стуле, так что ее светлые кудряшки, придерживаемые белой заколкой, упали ей на глаза, а все остальные, включая меня, с облегчением выдохнули. – Рами, пойдем танцевать, - она обворожительно улыбнулась, протягивая ему руку. Тот лишь кивнул, поднимаясь со своего места. - Мое место не занимать! Мы скоро, - уже уходя, крикнул Рами. Я посмеялся про себя, двигая его стул к себе. Эти фразы повторялись из раза в раз, из года в год и да – как заметила Люси – не надоедали, а отдавали теплом и ностальгией. - В этот вечер, за столиком, мы их больше не увидим, - отвечая на незаданный вопрос Бена, произнес, Гвил. – И меня думаю тоже. Я не танцевал уже неделю! – и рассмеялся. – Хорошего вечера! – он поднялся из-за стола и вместе с недопитым стаканчиком скрылся в толпе танцующих. Этого я не ожидал. За столиком мы остались втроем. Я, Бен и неловкая тишина. От смущения, я поднес стаканчик к губам, хотя пить не хотел. Он молчал тоже. Песня закончилась и сменилась другой, краем глаза я заметил, что он зашевелился. Ну вот, сейчас встанет и уйдет! Скажет, что было приятно познакомиться, что-нибудь в духе общительного Гвила или мягкой Люси, скроется толпе и никогда больше не подойдет, потому что неловкость будет пронизывать его с головы до пят, как только он будет видеть рыжие волосы или мое вытянутое, как всегда в удивлении, лицо. Мне неожиданно захотелось это предотвратить, от того я почти что прокричал, первое что пришло на ум. - Так как Гвил уговорил тебя приехать на север Италии? – и отпил добрую половину стакана. - Он пообещал красивые виды и лучшую компанию на свете, - лицо Бена искривилось в удивлении. - Обещать он умеет. - Ты все еще зол за посвящение? - Нет, - покачал головой, понимая, что был не правильно понят. – Я люблю этих идиотов и патологически не могу долго на них злиться. Просто, ну… например, сейчас: Ты оставлен в обществе непонятного молчаливого типа со средним по вкусу пивом за пластиковым столиком, когда огромная часть народу, а еще и лучащая часть обещаемой компании, танцует. Разве это, то что ты себе представлял, когда об этом месте тебе рассказывал Гвил. - Я тебя удивлю, но он был предельно точен в своих рассказах. - И ты все равно приехал? Он промолчал, но улыбнулся. Ответ был слишком очевиден. - Ты ненормальный - Приму за комплимент, - и он поднял стаканчик. – Будем? - Будем!***
- Эти двое когда-нибудь устают? – взгляд Бена был устремлен на Рами и Люси. - Гвил же говорил, они больше не присядут. Люси любит танцевать. А он обожает Люси. Думаю у них идиллия, - музыка играет уже тише, поэтому я позволяю себе растягивать слова. - А ты любишь танцевать? - Если только с ней. - Тоже без ума от нее? - Тоже. Но главное, она единственная, кто не замечает, что я оттаптываю ей ноги. Я снова засмеялся, возможно давало знать о себе пиво, возможно обстановка и невероятный смех Бена, который больше так и не вознамерился уйти. Возможно его глаза и интерес, проявленный ко мне. Его внимание льстило, и я чувствовал, что теряю контроль. Опьянение было на лицо. - И все же, не думаю, что все так плохо. - Верно. Все еще хуже, - во мне проснулась уверенность и рвущее на части желание. Поставив не допитый стаканчик на стол, я развернулся лицом к Бену, вытянул руки и поймав ритм, сделал, то чему мама учила меня еще в детстве – движение между настоящим танцем и кривлянием у зеркала. Это было самонадеянное дурачество, поджигаемое адреналином и чем-то новым. - Ого! – подняв руки в ретирующемся жести, воскликнул Бен. Сквозь дымку радости, я испугался. Уйдет! Непременно уйдет! - Я же говорил. Все еще хуже. - Нет, ты не понял! Это было очень круто! Я бы так не смог, - приподняв стаканчик, он допил остатки пива.– Пойдем, это должны увидеть все! – и, встав первым, Бен протянул руку. Его кожа была белой, совсем не как моя, на запястье весели часы, а в центре ладошки – родинка. Захотелось дотронуться, и я протянул к ней руку. Я не знаю, думал ли он тогда, и если думал то о чем, но как только я прикоснулся к его коже, к его горячей коже, он сомкнул свои пальцы, словно венерина мухоловка и я позволил ему, поднять себя со стула. В тот вечер, я не танцевал, так как хотел Бен, я вообще почти не танцевал. Меня рвало в тени, на противоположной стороне от фургончика с пивом. Но на удивление, я был невероятно счастлив, и когда меня отпустило, а Бен протянул бутылку с водой, я улыбнулся и пообещал, что обязательно ему еще станцую. Он поймал меня на слове. Впереди было целое лето.***
Следующие две недели, были довольно прохладные и мы даже стали скучать по полуденному солнцу и купанию на рассвете. И из-за погоды же, чаще всего я был или в своей комнате или в беседке, которую в прошлом году мы с Рами «открыли» для бездарного время провождения, притащив туда подушки и матрас с чердака; Порой ко мне приходила влюбленная парочка, притаскивала карты и мы играли до тех пор, пока им не надоедало проигрывать; иногда Рами приносил гитару, Люси ниточки для фенечек, а я книги из собрания отца и в тишине мы могли сидеть часами, пока Софико не звала нас на обед или на ужин; Иногда мы устраивались в гостиной около телевизора, под большим пледом, ели фрукты из сада и перешептывались, когда фильм становился скучным, за что часто получали нагоняй от родителей, которым фильм про исследования динозавров, казался очень захватывающим. И все это время, я старался не думать о Бене. Но у меня не получалось. Я вспоминал его шею и полоску загара, которая уходила вглубь, под удивительно желтую рубашку, я думал о его руках светлых, но горячих и таких сильных; вспоминал его родинку, и желание тут же коснуться ее росло с неимоверной скоростью. Интересно, первый ли я, кто заметил ее кроме него? Или был еще кто-то, кто так же рассматривал его по частям, по миллиметру и по миллиметру же восхищался? Неужели я в этом мире был не один, кому было важно знать, количество родинок на его теле? Конечно же, не один! Что за чушь, причислять себя к тем, кто им восхищается и думать, что имеешь на это право?! Я был глупцом, но никак не мог выкинуть из головы жар, охвативший меня, когда он схватил мою руку. Одним днем, когда за окном вроде бы потеплело, и мы все втроем вывалились на берег, я не выдержал и спросил о нем. - Я слышала, что они ушли с Гвилом в какой-то поход. Ушли. В д в о е м. Мне стало невероятно тоскливо, а чувство зависти комком сплелось ближе к вечеру. Может наш Гвил был один из его почитателей? Может у них все случилось гораздо раньше, чем я узнал, что в мире вообще существует Бен? Да, конечно, раньше. На той выставке или на улице рядом с входом, Гвил как обычно поинтересовался дорогой. И они сразу поняли, то чего не могу все еще понять я, почувствовали, то, что чувствовать мне стыдно и от чего меня кидает в жар, а рука так и тянется к резинке из-под купальных трусов. От этих мыслей, на удивление, стало лучше. Я подумал, что страдать и мучиться мне нет смысла, это уже делает Гвил; А зачем нам вдвоем рваться на куски, ради одного человека? Ошибка вселенной, не иначе. Я расслабился, и остаток вечера мы провели обсуждая Мане. Но к ночи, когда я уже лежал в своей кровати, неожиданно обнаружил, что хочу чтобы он меня увидел. Вот здесь. Прямо сейчас. Посмотрел и ответил на мой незаданный вопрос, кто из нас? Разве он, будет лежать и всю жизнь ждать тебя вот так, лишь бы ты посмотрел, лишь бы ты удостоил взгляда, как лежу перед тобой я. Я открыт тебе, открыт твоим желаниям, разве ты не чувствуешь этого, разве тебе этого мало? Я всматривался в темноту, прислушиваться шорохам и даже открыл балконную дверь, от чего в комнате было холодно, и я лишь глазами выглядывал из-под одеяла, уснув только на рассвете. Софико разбудила рано, кажется, я поспал лишь пару часов, сказала, что сам просил это сделать. Хотел половить рыбу вместе с Андре. Да хотел, кажется, это было вчера утром, когда я закончил «Н.». Она вышла, а я натянул купальный плавки, рубашку и, не застегивая ее, помчался вниз. Мне нравилось выходить в море по утрам, нравилась и компания молчаливого Андре, в которой не чувствовалось одиночества, но тем ни менее мысли были вольны блуждать где угодно. Не зря ведь говорят, что в компании думается легче. Вот и я думал, вглядываясь в синюю глубь, обо всем и не о чем одновременно. Со стороны скалистой дороги послышался глухой звук мотора, и уже через секунду из-за деревьев показалась маленькая черная машинка. Этой дорогой до дома мало кто пользовался, как и мало кто знал – она была не удобной, долгой, но, не отнимешь, живописной. Лишь приезжая или уезжая из Б., мы пользовались ей, чтобы полюбоваться солнечными лучами, играющими на воде. Подозрения закрались в мою голову. Неужели он? Не может быть, чтобы это был он! Мотор затих, машина остановилась, ровно посередине той части дороги, которая была мне видна с лодки, и от туда вышел человек в желтой рубашке, шортах и светлыми волосами. Он, он, он – простучало у меня в голове, в такт машинному гудку. Человек, напоминающий Бена, помахал мне, дождался, когда я помашу ему в ответ, сел в машину и уехал. А в моей голове все еще билось: Он. Он. ОН. Вернувшись на берег, я помог Андре затащить на мель лодку и словно лань побежал к дому. Я не помню, хотел ли я успеть застать его в своем доме, сидящим рядом с родителями, в тени раскидистый деревьев, или же, мне нужно было убедиться, что его там нет, что он уехал, а моя комната все еще пахнет мной, а не им. Я не помню, а может и не понимал тогда, но бежал. Вверх - по скалистой тропинке - домой. Уже в дверях, которые всегда были раскрыты днем, чтобы каждый мог свободно входить и выходить, я увидел маму. Она сидела в своем кресле и листала довольно увесистый журнал. - У нас были гости, видел машину на утесе? – спросил я, как можно более не принужденно. - Да. Гвилиам заезжал. - И не остался на завтрак? Было довольно рано, так что какой-нибудь поздний завтрак вполне мог быть, особенно если учитывать любовь моих родителей к гостям. Посещающие наш дом не уезжали голодными от слова совсем. - Нет. Они заехали оставить палатку, которую брали у твоего отца. - Они? – вторая стадия непринужденности – это когда ты, максимально не смотришь на оппонента, но цепляешься к местоимениям, а не к смыслу. - С ним был Бен, - я почувствовал ее взгляд и обернулся, уже с персиком из блюдца на столе. – Фотограф. Кстати, он и дал этот журнал. Посмотри, тут великолепные работы! И я подошел. Там действительно были потрясающие фотографии людей. Молодых и старых, портреты и всего лишь тени. Смотреть на это было завораживающе, и я невольно потянулся рукой к страницам. - Великолепно, - одними губами произнес я. – Это все его работы? - Да, - она кивнула. – Как думаешь, стоит ли что-нибудь купить? - Конечно, - согласно закивала я. – Можно даже две или три. Вот эти хорошо смотрятся вместе, - и я обвел пару фотографий пальцем. - Не знала, что ты увлекся фотографией. - Недавно наткнулся на «П.» довольно интересная вещь, - неоднозначно, что не ускользнуло от мамы. Однако я сказал правду, но дело в том что на «П.» я не наткнулся, а специально искал. Книга была довольно скучной и частые сноски на расшифровки устройства фотоаппарата не добавляли ей красоты, потому уже к концу второго дня мне захотелось перелистывать не одну страницу, а две. И, тем не менее, у меня был интерес. Мне страстно хотелось узнать, что в этом всем нашел Он. Я тогда любил Матисса и Дега, стал увлекаться Ван Гогом, Клодом Моне и мне нравилось их изучать, фотография мне же была непонятна. Нажать на спусковой крючок казалось таким простым, сколько же неинтересным – но! – этим жил Бен и по его горящим глазам, тогда вечером, когда он говорил о фотографии, я понял что это важно. Вечером, мы втроем – я, отец и мать, - сидели в гостиной, склонившись над журналом Бена и спорили. Я настаивал на художественном снимке Амура и Психеи, Отец – на теневом ансамбле, Мама же молчала - она знала, в плане обстановки в доме главная была она, и поэтому лишь слушала наши мнения. В тот вечер, мы так и не определились. Я заверил, что приглашу Бена на семейный ужин, и свое мнение выскажет сам автор. Свою излишнюю инициативность я понял лишь ложась спать.***
Следующий день выдался жарким, поэтому, взяв работу, которой предстояло заниматься все это лето, я разместился поближе к бассейну. - Доброе утро, Джо, - раздался голос, и тень легла на мои бумаги. От неожиданности, карандаш дрогнул в моих руках. Так он обращался ко мне прошлой ночью. - Не хочешь показать мне ваш итальянский город? Я поднял на него удивленные глаза, ожидая увидеть искорку озорства или насмешки в его, но они были абсолютно голубыми и без участнымыми, будто говорил вовсе не он, а лишь мое воображение. Наверное, удивление было слишком явным, потому что он продолжил: - Гвилиам уехал, а твой дом, единственный до которого я знаю, как доехать, - и он попытался улыбнуться. Неужели ему было неловко? Неужели, как и мне? - Хорошо, я все равно хотел сегодня к тебе заехать. Пригласить на семейный ужин, - голос предательски дрогнул. - Ты знаешь, где я живу? - Не знать где в Б. живет турист невозможно, - я окончательно отложил листы. – Так куда ты хочешь поехать? - Неважно, - кинул он, но в его тоне будто читалось «Ты знаешь» Выкатив велосипед за ограду, которая скрипнула подозрительно тихо, мы помчались вверх по улице относительно рядом, лишь мое переднее колесо все еще держало первенство, будто на самом деле верило, что главное. Наивное. Даже я в это не верил. В центр К. можно было добраться разными путями, я выбрал тот, что через виноградник - он был живописный всего, надеясь, что с Гвилом они не ездили на велосипедах, а проезжали это место исключительно на машине вдоль грунтовой дороге. Мне отчаянно хотелось, чтобы Бена впечатлил этот путь, этот город, эта страна. Мне хотелось, чтобы Бен запомнил все в невероятно ярких летних цветах, как навсегда запомню его я – гавайская рубашка и четкая линия загара под ней. Лжец. Я лгал себе так явно, что захотелось рассмеяться. На самом деле же, меня волновало лишь одно - то, как запомнил меня он. (Про то что, уехав Бен не вспомнит даже мое имя, думать не хотелось) Поэтому я волновался и часто говорил не в такт, молчание было громче и я боялся, что оно выдаст меня без остатка. Бен же ничего не говорил, лишь слушал и иногда кивал. О времени проведенном с Гвилом, он не распространялся, лишь обмолвился, что были они в горах. Въехав в город, мы затормозили около небольшого фонтанчика с питьевой водой, которых хватало по всему городу. Это был центр; совсем тихий. Небольшие дома с маленькими окнами, из парочки которых лилась популярная этим летом мелодия. На самой же улице свои сети раскинули местные кафе, повытаскивав из душных залов столы и стулья. - Лимонад? Бен снова лишь кивнул. В нашей компании, экскурсии водил не я. Обычно это делал Рами или Гвил, иногда беря меня или Люси с собой. Поэтому теоретически маршрут я знал, но брошенное его "неважно" с одной стороны открывало поле возможностей, а с другой указывало на путь, который я отчего-то не видел. Пока я размышлял показать ему сначала вид с башни, или же сводить к аркам, он определился сам, указав рукой на один из местных магазинчиков: - Что это? - Местный книжный. - Пойдём, зайдём. Я был здесь много раз, и много раз находил что-то интересное. Мне нравилась эта атмосфера: свет, ломающийся на книжных полках, запах пыли с чем-то сладким, тишина нарушения лишь жужжащим в углу вентилятором. Но сейчас – все было иначе и казалось чуть ли не чужим. Я замер у порога, а он прошел вглубь. Осматриваясь. - Хорошее место, - наконец вынес свой вердикт он. - Мне нравится, - и он наугад вытянул книгу с третьей полки. - Ты любишь читать? - А ты разве нет? - Люблю, - сдержанно признался я. - Но обычно не говорю об этом. Читающие люди скрытные. Я скрытный. - Но мне же сказал. - Ты другое дело. - В углу продолжал шуметь вентилятор, а он вернулся к книге. - Идём, я ещё многое хотел тебе показать. Снова лгал. Его присутствие душило, слова произносились сами - все это пугало меня, до трясущихся коленей. Хотелось сбежать – как можно дальше – от его голоса, взгляда, запаха. Я вышел, колокольчик на двери печально звякнул, – вздохнул полной грудью и внезапно осознал – что уже не смогу сбежать. Все здесь – это он, его метафорические присутствие и реальное взаимодействие. Больше не могло быть просто К., книжного магазина или того крайнего столика, за которым мы оставили недопитый лимонад. Теперь это было: «ваш итальянский город», «что это?», «Вот этот»… в голове зародилась пугающая и манящая идея – про себя сказать твой. Колокольчик звякнул во второй раз. Ладно, пусть будет башня.***
Возвращались домой по закатной дороге, держа курс на уплывающее за горизонт солнце. Красиво. Он красивый. Слегка раскрасневшийся; с вьющимися волосами, словно сияющими; руками, которыми он еще с силой сжимает руль велосипеда – по неопытности – и я могу видеть, как венки пронизывают его мышцы. Он был великолепен, а я чуть не улетел в кювет, пожелавши поймать его взгляд. Это отрезвило и вплоть до дома, глаза от дороги я больше не отрывал. Когда мы добрались, в саду, уже был накрыт стол и отец с матерью, вместе с незнакомой мне тогда парой, громко что-то обсуждали. Как позже выяснилось – музыку. Присев, Бен легко влился в обсуждения, рассказывая о концертах на которых побывал и цитирую музыкантов-виртуозов, от которых, по его словам, у него захватывало дух. Я же считал, что в силу возраста, знал чуть больше, как и все подростки, но молчал по той же причине. Как младшему, мне слово давали не часто. Неожиданно я услышал свое имя. При повторении, до меня дошел смысл; он просил меня рассказать о моей любимой группе. Из вежливости ли, или из интереса – я так и не понял, но покорно рассказал, чувствуя на себе его пристальный взгляд. Позже, кто-то спросил, откуда Бен приехал, он признался, что из Нью-Йорка, где и встретил Гвилиама (Я заметил, что он называл его только полным именем и это наводило на мысли, что я все же был прав, однако, как в прошлый раз, это не расслабило.) и то, что на жизнь он зарабатывает фотографией. Так, медленно, беседа перешла к главной проблеме последних дней – какую же выбрать? Вопрос задала мама, отец поддержал, я лишь выжидающе на него уставился. Мой интерес был не в получении информации, все его работы я, казалось, полюбил уже заочно, а в его глазах. - Если честно, вы ставите меня в затруднение, - признался он, улыбаясь. – Я был в вашем доме лишь раз, но выбрал бы «Р.». Однако, это мое мнение и оно скорее предвзято. Мой дилер говорит, я ужасный продавец и дизайнер, но хороший фотограф. Он называет это везением, я же страстью. Момент продажи, в отличие от постановки кадра не может быть страстным. - Вам не достаточно страсти в наших глазах, когда мы говорим о ваших произведениях? - Пожалуй, я сделаю исключение для итальянцев. С вами страстно все: и продажа, и ужин, и секс, - он растянул губы, становясь и хищником и приманкой одновременно. Все заулыбались и подняли бокалы. В вине купались последние солнечные лучи.***
Гости часто оставались у нас на ночь. И этот вечер, под бокал красного полусухого плавно перетекающий в ночь не стал исключением. Гостям были предложены две комнаты: одна для пары, другая для Бена – смежная моей. И уже после недолгой возни, пожелания доброй ночи и хлопанья дверей ванных комнат дом затих. Я лежал в постели и смотрел в потолок. Сон не шел. Голова была пуста. Казалось, я уже слышал мирное дыхание за стенкой, когда неожиданно скрипнули половицы. В мгновение дрожь прошла по моему телу, мышцы схватила едва ощутимая судорога, словно от озноба, захотелось и сжаться и вытянуться одновременно, но я знал, точнее чувствовал - если пошевелюсь, выдам себя. Потому я лежал, жмурил глаза и надеялся, что дышу тихо, как и спящие, размеренно. Через минуту, я подумал, что упустил момент, когда хлопнула дверь, потому что отчетливо видел его тень на балконе, освещаемый луной. Точно такая же ночь, безоблачная и светлая, была тогда, когда я его впервые увидел. Вперемешку со сладким запахом фруктовых деревьев, в комнату потянуло сигаретный дым. А я и не знал, что он курит. Днем он не доставал, даже не порывался купить новую пачку. Это удивляло. Внезапно захотелось выйти к нему, разрушить свое инкогнито, и затянуться, попросив прикурить. А потом молчать, чтобы глаза и руки все сказали за нас. Идея, рожденная в момент агонии, манила, и я уже решился встать, когда вновь услышал шаги. Испуг. Больше всего, я не хотел неловкости – лучше пусть ничего не будет, чем стоять напротив друг друга и оправдываться, кто за кем подсматривал, и кто куда пошел. Я закрыл глаза и прижал руки к одеялу. Шаги. Я не мог понять, куда он направляется, но все естество внутри меня, каждая часть моего тела, была уверена, что ко мне. Я дышал, считая секунды: И раз. его шея И два. его руки И три. его глаза. Ближе. Ближе. Ближе. Я все так же лежал, плохо претворяясь спящим, лишь чувствуя, как он остановился и смотрит на меня. Это рождало возбуждение. Ну же! Я уже не мог контролировать свое дыхание, грудь вздымалась вверх вместе с одеялом, забирая то из-под пальцев. Я больше не мог ждать его действий и открыл глаза. В комнате я был один. Разочарование. Откинув одеяло, я сел, протирая глаза – не показалось ли мне, ведь я отчетливо чувствовал его тепло, слышал его ровное дыхание. Но это не помогло, я все еще был один. Не может быть! Я плюхнулся на кровать, не заботясь о шуме. Разочарование, гнев, желание сплелись внизу живота, и я стянул трусы. Я больше не мог терпеть - я хотел его здесь и сейчас. Его тело на, под и во мне. Касаться руками, чувствовать его пальцы, ощущать полноту действий и не останавливаться, сбивая дыхание. Я трогал себя, как хотел бы, чтобы трогал меня он, все увеличивая темп. Он во мне, а я в нем сплетаясь на пару минут в одно целое. Жар, агония, напряжение. Я излил на простынь, издавая сдавленный стон. Больше звуков не было; лишь ветер и цикады.