оцет ргрл6ц8 вщ(идеальное название, спонсором которого является моя лень и искусство ебануть рукой по клаве)

Всё это началось где-то недели полторы назад, когда Мидорима впервые почувствовал как будто бы что-то неладное, и если в первый день это ещё можно было списать на плохое предчувствие от предпоследнего места в гороскопе, когда Такао всеми правдами и неправдами пытался вытащить его погулять, аргументируя это тем, что «Шин-чан, ты, что, правда собираешься просидеть весь день дома в такой выходной, просто потому что не смог найти талисман?» Разумеется, Казунари осознавал, что, да, мать его, этот маньяк гороскопный без талисмана и носа из дома не высунет, находясь на одиннадцатом месте, так что его тогда сгоняли до трёх ближайших барахолок, и вот только потом Шинтаро согласился выйти погулять, скептически поправляя очки на носу, сжимая в левой руке резную деревянную фигурку ежа, хмурясь слегка и упрямо поджимая губы со словами о том, что в случае чего его верному холопу придётся потом целый месяц на свои деньги покупать ему бобовый суп. В тот день все три часа, пока они таскались по городу, Мидорима явственно ощущал, что что-то сейчас в этом мире определённо не так… А Такао просто шёл рядом, заваливал его тонной ненужной информации и пару раз успел как-то несколько неловко поправить свои шорты, будто бы отряхивая их от несуществующей грязи: на самом деле ему просто тогда было немного непривычно, так как он впервые с этим экспериментировал, так сказать. На второй день, однако, для Шинтаро мир на место не вернулся, но сегодня уже на низкий рейтинг раков в гороскопе списать это было нельзя, и в этот понедельник ему опять было не по себе. Ну, если быть точнее, то такое ощущение посещало его только во время тренировки, и это тоже не могло его не озадачить: вот что такого в зале изменилось, чтобы пошатнуть весь мир. Он даже, наверное, поинтересовался бы у кого-нибудь ещё, не заметили ли они ничего странного, но его тонкая натура необщительной личности противоречила этому, ровно как и убеждение о том, что каждый должен сам справляться со своими проблемами. Да, именно, это непонятное смещение в мире ему виделось его личной проблемой, так как, насколько Мидорима успел заметить, более никто не страдал от чувства, будто что-то в этой вселенной не так. В тот день Такао вёл себя ровно так же, как и всегда, и сменял школьные брюки на спортивные шорты именно что только на тренировках, ко всему прочему успев изрядно ещё больше потрепать нервы своему другу в душевой после вечерней тренировки, так как в этот момент его ноги и вовсе были в абсолютной видимости. Разве что ему было несколько странно ощущать на себе долгий пристальный взгляд Шин-чана, занявшего по обычаю кабинку напротив. С другой стороны, когда он обернулся мельком, Шинтаро на него даже не смотрел и как всегда педантично намывался чуть ли не до блеска: ястреб никогда не понимал этого обряда друга, состоявшего в том, чтобы мыть каждую часть тело по сто лет и обязательно в каком-то определённом порядке. Третий день, вторник, встретил Мидориму великолепным первым местом в гороскопе и наставлением тётки в экране о том, что сегодня ему просто жизненно необходимо посетить бассейн и купить себе женскую школьную форму. Что ж, и ещё ладно второе — сестрёнка добродушно, хоть и не без подколов, одолжила ему свой запасной комплект, после ускакав на учёбу в другом, — но вот с посещением бассейна было несколько так сложновато: хотя бы из-за того, что после уроков за ним туда увязался Такао и что «Шин-чан, ты серьёзно плавать не умеешь?» В итоге его чуть не потопило это гиперактивное нечто, поставив под водой подножку, а Мидориме с его фактической беспомощностью оставалось только рефлекторно схватить за первое, что попалось под руку, широко распахнув глаза от внезапной подлости холопа и, собственно, утащив оного с собой под воду. Не ожидая подобного исхода, Казунари успел только сдавленно пискнуть, а вскоре уже вымаливал у пострадавшего и близоруко щурившегося Шинтаро прощение, при этом в один момент просто не в тему подмечая пару слов о длине ресниц друга. В тот же миг он поскользнулся на плитке, отвлёкшись от пути в раздевалку, и они с Мидоримой вновь улетели в воду, при этом столкнув ещё и какую-то девушку, которая после присоединилась к тому, чтобы упрекать и отчитывать Такао заодно с до крайности разозлённым снайпером, отвесившим ему подзатыльник: честно, Казунари бы предпочёл ощутить удар несколько так значительно ниже своей головы. Пожалуй, в этот день размышления о том, почему при первом месте в гороскопе пришлось натерпеться столько несчастий, в голове Шинтаро вытеснили мысли о неправильности мира. Впрочем, ненадолго: вскоре Такао крутил педали рикши, напялив школьную форму сестры друга, которая ему была мала изрядно, и Мидорима вновь не мог думать ни о чём другом, кроме как о присутствии в мире чего-то лишнего; особенно когда брюнет привставал на велорикше, напрягаясь по пути в горку и стараясь облегчить этим манёвром себе задачу. На четвёртый же день поначалу не было вообще ничего странного, да и мир, вроде как, стал нормальным, гороскоп вещал о шестом месте у раков и о последнем у скорпионов, а Такао в школе и вовсе не появился, что не могло не радовать отсутствием постоянной болтовни и приставаний. С другой стороны, с непривычки Шинтаро успел опоздать на первый урок, так как некому было его подвезти до школы и вообще он проспал — в последнее время функцию безотказного будильника заменял личный холоп, которого семья цундерки впускала без задней мысли даже в пять утра, — а ещё ему никто не подсунул бобовый суп в нужное время, когда ему этого хотелось, и не потянул пачку салфеток, когда какой-то идиот толкнул Мидориму на улице и с него слетели очки прямо в грязь: обычно у Казунари с собой был целый арсенал всего и вся на свете, что только могло понадобиться другу в срочном порядке, на любой случай жизни. В этот день всё-таки Шинтаро признал этот мир неправильным, пусть и не по изначальной причине, но просто потому что без Такао уже, как бы там ни было, а для снайпера вселенная становится совершенно точно дефектной: он слишком привык к тому, чтобы вокруг него носился этот серый ураган и выполнял все его прихоти, хотя и платить приходилось своими нервными клетками. Четверг являлся уже пятым днём отсчёта с момента, как Мидорима ощутил неправильность мира, и, да, осознание причины этого чувства так пока и не пришло, а из головы так просто выкинуть это было не слишком-то и просто. Да и вообще как-то оставлять проблему нерешённой казалось не самым лучшим вариантом, пусть даже и хотелось от неё поскорее избавиться. Сегодня верного холопа опять не было в школе, а раки поднялись на одну строчку вверх, на пятое место, тогда как скорпионы так и оставались на двенадцатом. Не хотелось признать, конечно, однако всё же Шинтаро несколько беспокоился о своём… друге. Да, пожалуй, этот придурок таки заслуживает столь доверительного звания. Благо, думать о том, под каким предлогом прийти к Такао, чтобы тот не уязвил его в натуре цундере, не пришлось особо, так как и учитель всунул ему задание отнести парню конспекты, и капитан наказал узнать, что с ястребом случилось, что тот даже не удосужился никого предупредить. В тот день Мидорима минут пять точно мялся перед дверью чужого дома, пока ему дверью внезапно чуть не отшибли нос — Юмико-сан спешила в магазин, чтобы и купить сыну мазь, и потом ещё успеть на ночную рабочую смену — и пока непосредственно Казунари под аккомпанемент извинений матери перед Шинтаро, хромая, чуть ли не кубарем спустился с лестницы, в итоге чего его занесло на друга, который непроизвольно взял на себя роль точки опоры для вцепившегося в него хромого на правую ногу холопа. Честно, на самом деле у снайпера несколько заалели кончики ушей, хотя и было можно радоваться тому, что его не уличили в том, как он тут топтался вечность в нерешительности постучаться. Мать Такао возвращалась ещё после получаса её отсутствия, рассказала все рекомендации лечения Мидориме, всучивая ему обезбаливающую мазь и оставляя на его попечение сына, даже не давая и секунды лишней, чтобы можно было хоть что-то сказать о том, что снайпер на это не подписывался. Так что Шинтаро в итоге увидел перед собой только закрытую дверь, в голове прокручивались сами по себе наставления о лечении голосом Юмико-сан, а рядом послушалось такое тихое «Шин-чан…», которое вкупе с лукавым прищуром и идиотской полуулыбкой не предвещало ничего хорошего. Мидорима просидел всю ночь с Такао, сначала соглашаясь посмотреть некую комедию сомнительного качества, а после тщетно пытаясь научить парня играть в сёги, бросая это хладнокровным вердиктом о тупости холопа и пристально наблюдая за тем, как тот растирает мазь по больному месту, параллельно слушая об истории растяжения, пытаясь понять, что же, мать его, сейчас не так и почему мир кажется неправильным как-то особенно сильно, и мысленно признавая, что, кажется, тупее, чем Казунари, сейчас только он сам. Шестой день не то чтобы является таким выделяющимся, но это продолжение предыдущих суток, так как в двенадцать ночи, когда он наступает, Шинтаро всё ещё не спит, сидя на диване в чужой гостиной, и думает о том, что делать с другом, который нагло лёг поперёк его коленей и бессовестно заснул, не заботясь ни о том, что ему как бы принесли ещё и конспекты с домашней работой, обязательной к выполнению, ни тем более о том, что в отличие от этого больного идиота Мидориме завтра на уроки всё же надо, а значит, ему уж точно нельзя откладывать выполнение домашки. Что ж, пользуясь своей чёрствостью, снайпер без лишних сомнений просто переложил с себя одетого в пижаму Такао и ушёл в его комнату, чтобы позаимствовать учебники и сделать все задания с их помощью. Пока Шинтаро был занят, у него даже вновь исчезли мысли о неправильности мира, да и вообще он уже под конец задачи по алгебре успел решить, что это не со вселенной что-то не так, а только лично с ним, и вообще что это он просто сам себе придумал, что ничего на самом деле из ряда вон выходящего не произошло. И вот совершенно неважно, что у него опять мир куда-то покатился кубарем, когда он укрывал одеялом так и дрыхнущего на диване Казунари, у которого задралась по случайности одна штанина пижамы. Хотел бы, конечно, Мидорин задаться хотя бы каким-то другим вопросом, нежели «что с этим миром не так?», однако абсолютно всё, что только возможно было бы спросить, Такао уже за вечер разболтал, а вопросы, не связанные с этим идиотом, снайперу в голову в принципе не приходили, так что ему оставалось только занять невозмутимо кровать в чужой комнате и прокручивать в мыслях что-нибудь поскучнее, лишь бы только заснуть и не мучиться от бессонницы и от ощущения неправильности чего-то хрен пойми чего: последней мыслью его перед сном было щебетание друга о том, что его сестрёнка сегодня осталась на ночёвку у друзей. А уже с утра пришлось ради завтрака проявлять свои ужасные навыки готовки, за которые его потом высмеял Казунари, проснувшийся от запаха горелой яичницы и со своей максимальной скоростью проковылявший к Мидориме, чтобы в лицо ему заявить о том, что в эти выходные он будет учить его готовить. На этом проблемы пятницы закончились, если не считать того, что раки были на десятом месте, а Шинтаро из-за инцидента с завтраком пропустил гороскоп, смотрел его в интернете и весь день был напряжённее обычного. Субботу с воскресеньем тоже можно объединить в одно целое и кратко описать это как довольно опасные для человечества, так как стряпнёй Мидоримы можно было отравить вусмерть всю планету. Пожалуй, об этой особенности, помимо Такао, всегда знала только семья Шинтаро и Акаши, который однажды мельком с призрачной лаконичной усмешкой подметил что-то о том, будто его вицекапитану впору заодно с Момои открывать совместную контору по производству ядов. За эти два дня Казунари чуть не умер раз шесть… Зато в итоге даже Юмико-сан похвалила Мидориму, когда с седьмого раза тот смог не без помощи вертящегося вечно рядом друга приготовить съедобное карри и не отравить никого. Удивительно, но этот угрюмый очкарик даже пару раз улыбнулся совсем незаметно практически, отвлёкшись от размышлений о том, что изменилось в этом мире и почему рядом с Такао что-то кажется неправильным. Ещё, конечно, Казунари пытался выклянчить пару игр в баскетбол на площадке в ближайшем парке, однако мама ему категорически это запретила, вполне логично аргументируя свой отказ больной ногой сына и тем, что вернувшаяся с ночёвки сестрёнка хотела поиграть с ним и с его другом: Шинтаро явно был против бантиков на своей голове и игрушечного чаепития, но против всего семейства Такао он был бессилен. Девятый день, опять вернувший всех в рутину, в понедельник, запомнился Мидориме огромным облегчением от того, что наконец-то его слуга рядом и выполняет его прихоти. Может, его этот факт и факт второго места в гороскопе слишком раздобрили, однако сегодня за своей левой рукой он приказал поухаживать другу, явно повергнув того в состояние благоговейного шока. В тот же момент, когда Шинтаро закинул ногу на ногу и снисходительно, как-то до забавного величественно протянул в сторону Казунари свою руку, оный оказался сидящим на скамейке рядом и с широкой солнечной улыбкой бережно разматывающим тейп на длинных пальцах друга. Честно, у них у обоих тогда было ощущение, что мир где-то на какой-то и своих прослоек сошёл с ума: Мидорима не понимал, почему цепляется взглядом за ноги Такао, а сам Такао — почему ему стало дозволено касаться священных пальцев друга. И тут до Шинтаро дошло, а его рука в ладонях Казунари слегка дрогнула, что заставило оного замолчать и вопросительно-опасливо глянуть на снайпера: вдруг он что-то сделал не так, и сейчас его за это прибьют. По крайней мере, поначалу ему именно так и казалось, судя по тому, как нахмурился слегка Мидорима и как сжались в полоску его губы. Однако тот лишь забрал свою оголённую левую руку у парня и провёл кончиками пальцев по его бедру, ощущая совершенную гладкость кожи и также то, как отходит чувство неправильности мира, сменившееся наконец осознанием. — Такао, ты… бреешь ноги? — спустя долгие на самом деле всего семь секунд разорвал тишину Шинтаро, оставляя левую ладонь лежать на ноге холопа и встречаясь с ним самим взглядами, не получая пока что нормального ответа и только слушая бесящий его внезапный взрыв смеха. — Для тебя же стараюсь, Шин-чан, — с явным посылом во взгляде, мол, «а ты только заметил?» отвечает сквозь остаточные смешки Казунари и звонко чмокает Мидориму в уголок губ, лукаво щурясь как всегда и улыбаясь по-идиотски. — Ты ещё скажи, что тебе не приятнее будет трогать меня, когда мы начнём встречаться. — Встречаться? — изумлённо приподняв одну бровь, переспрашивает снайпер, а кончики ушей его и шея как-то по-особенному трогательно краснеют, так как он на самом деле не против такой идеи, даже если никогда этого, вроде как, не выражал: не выражал же? но откуда тогда в Такао столько уверенности? — Да ладно тебе. Признай, Шин-чану нравится смотреть на мои ноги, — выглядя ещё более довольным, тянет Казунари, а после как бы специально медленно переводит взгляд на чужую ладонь на своём бедре, этим только побуждая Шинтаро тоже посмотреть туда, и добавляет. — И трогать тоже. — Ничего подобного. У тебя слишком высокое самомнение, вот что, — упрямо отрицает всё не привыкший к такой откровенности Мидорима и уже хочет убрать свою святую руку от Такао, однако тот накрывает оную своей ладонью и не позволяет, вместо этого заставляя погладить себя по гладкой бритой коже бедра и приближаясь будто бы для поцелуя. — Но мы всё равно теперь встречаемся, — утвердительно приштамповывает Казунари, на самом-то деле несколько волнуясь, что всё же ошибся в своих выводах, пока определял долго и тяжело, примет его чувства друг или нет, а потом ещё и то, что ему нравятся его ноги. Нет, ну, конечно, наверное, можно было бы назвать странным то, как Шин-чан смотрит на его ноги, однако у Такао аналогичный пунктик с руками своего цундерки, так что для него это более чем нормально и он просто счастлив осознавать, что не ошибся в своих выводах. — Но мы всё равно теперь встречаемся… — как-то с обречённым будто бы вздохом соглашается Шинтаро, смотря с пробивающейся сквозь стёкла очков теплотой на их с этим идиотом ладони, на постепенно переплетающиеся пальцы и совсем слегка улыбаясь, а после переводя взгляд к лицу парня и отвечая на его провокацию, то есть всё-таки тоже подаваясь вперёд и невесомо касаясь губ этого через чур внимательного засранца, так раскусившего его с этим особым вниманием к его ногам.